Шарашка Туполева ЦКБ-29 — уникальное и противоречивое, как и сама сталинская эпоха, явление. Здесь, за колючей проволокой, в условиях строгой секретности и нехватки ресурсов создавались передовые самолеты, которые внесли огромный вклад в победу над Гитлером. «Лента.ру» продолжает рассказывать о шарашках и теперь коснется самого драматически пронзительного периода, когда создавались Ту-2, Пе-2 и другие бомбардировщики.
21 октября 1937 года конструктор Андрей Туполев вышел из своего кабинета в сопровождении двух мужчин в штатском. В руках он нес пачку каких-то бумаг — видимо, компромат. Грустно улыбнулся ошеломленной секретарше. В его глазах читалось: «Прощайте».
Всю сознательную жизнь Туполев полагал, что укрепляет оборону страны, строя надежные и необходимые «как воздух, как хлеб» самолеты — ТБ-1, ТБ-2, АНТ-6, АНТ-25. На Лубянке думали по-другому: «шпион», «продал Мессершмитту секретные чертежи», «вредитель», «контра», «расстрелять».
Хотя есть выражение, принадлежавшее непосредственно Туполеву:
На допросах не били, но унижали. Грузному 49-летнему мужчине с одышкой тяжело было долго стоять, а именно это его заставлял делать необразованный, грубый, с замашками садиста следователь.
Тюремный маршрут Леонида Кербера более изощренный. Арестовали первого мая 1938-го, в разгар Большого террора. Допросы, пытки, перевод в «Лефортово». Оттуда — в «сердце ГУЛАГА», Кулойлаг под Архангельском, откуда обычно не возвращаются.
Самые экзотичные арестанты — итальянский аристократ-коммунист Бартини и дворянин Лев Термен, фаворит Ленина, резидент советской разведки, изобретатель первого и до сих пор не превзойденного в мире синтезатора Терменвокса, автоматических дверей, дальновизора [первый телевизор], охранных сигнализаций, которые использовали как в Эрмитаже, так и в тюрьме Алькатрас. Бартини, обвиненного в работе на Муссолини, пытали долго, но лагерей он избежал. Попал сразу к Туполеву. Биография Бартини уникальна уже тем, что все основные ее факты известны лишь благодаря протоколам допросов.
В гостиничный номер, где проживал Термен, вошли двое в штатском. Поинтересовались, с какой целью товарищ Термен прибыл в столицу. Он как раз недавно вернулся из США, где успел побывать миллионером, повариться в богемной жизни и разориться. «Я ищу работу», — ответил Лев Сергеевич. «У нас есть для вас работа». И его отвезли на Лубянку, где сразу арестовали.
Лев угодил на магаданские рудники, где за месяц самые здоровые мужики превращаются в ходячие трупы. По воспоминаниям бывалых зэков, здоровые деревенские мужики, привыкшие к свежему воздуху и большим порциям, погибали быстрее тщедушных интеллигентов. Видимо, их спасало чувство юмора, в частности — сочинение таких песен, ставших частью тюремного фольклора.
Колыма, Колыма —
Чудесная планета.
Двенадцать месяцев зима,
Остальное — лето.
Еще один герой этой истории — отец советской космонавтики Сергей Королев. С ним, обвиненным во всех смертных грехах против власти, обошлись особенно жестко.
Ежовские молодчики на допросах сломали ему челюсть, отбили все внутренности, а потом отправили умирать на золотые прииски в лагерь «Мальдяк» в Сусуманском районе. Фамилии «героев» сохранились в истории благодаря воспоминаниям Королева.
Недоедание и ежедневный сизифов труд, издевательства со стороны обычных уголовников довели Королева до плачевного состояния.
Спас от гибели уголовный авторитет, бригадир лагеря Усачев, экс-подчиненный по одному из НИИ в Воронеже. Усачев обнаружил полумертвого конструктора в ворохе старого тряпья, предназначенного для сжигания.
Всех этих узников объединяют четыре вещи: каждый из них — выдающийся конструктор, у каждого за спиной Олимп славы и столкнувшее с него в преисподнюю нелепое обвинение. А еще они чудом выжили и успели много сделать для страны, которую, несмотря на театр абсурда и жестокости, любили. Но главное: все они пересеклись в одной шараге, где боссом назначили Туполева.
Берии понравилась его идея возрождения шарашек, которая до этого не была воспринята Ежовым. Берия присвоил эту идею себе и, вступив в должность наркома НКВД, изложил ее Сталину. К 1940 году туполевская шарашка ЦКБ-29 на улице Радио работала вовсю, «сталинского наркома», «любимца народа» Ежова расстреляли за шпионаж. Сталину и Берии предстояло победить в самой страшной войне. И в этом им помогли зэки Туполев, Кербер, Бартини, Термен, Королев и другие.
Те, кто выжил в лагерях, теряли почву под ногами на первых порах, переступая порог шарашки. Привычная система координат рассыпалась еще в пору абсурдных обвинений, но теперь происходило нечто такое, что заставляло сомневаться в неиллюзорности происходящего.
В туполевской шарашке на 1939 год числилось шесть академиков, семнадцать главных конструкторов, четыре начальника различных КБ, двенадцать профессоров и докторов наук, шестнадцать директоров заводов, главных инженеров и главных технологов, двенадцать начальников конструкторских бригад, пять начальников цехов, четыре военных инженера и начальника отделов, двадцать шесть инженеров.
Солженицын впоследствии, метафорически уподобив лагерную систему девяти кругам ада «Божественной комедии» Данте, сопоставил с ними шарашки, где первый круг — лимб. Туда попадали некрещеные младенцы, добродетельные христиане, ветхозаветные праведники. Те, кому в рай доступ закрыт, но при этом и истязать их не за что. Правда, в лимб ни за что не попасть из других кругов ада, но прорабы ГУЛАГа усовершенствовали схему, стало возможно и такое.
В советском «первом круге» ютились без вины виноватые и при этом крайне полезные государству специалисты. С выжженным на судьбе клеймом «контрреволюционеров» и «вредителей».
Их тоже здесь никто не истязал. Разве что изобилием и вежливым обращением, что било обухом по голове после хамского обращения в Бутырке или садистского — в ГУЛАГе. Лучше всего передал ту картину Леонид Кербер в книге «Туполевская шарага». Кербер застал ЦКБ-29 на его пике.
Когда он в 1938-м, вызволенный из Кулойлага, в дрянном зэковском тулупе, въехал на черной «Волге» на территорию завода № 156 Наркомтяжпрома, то заподозрил, что попал в кривозеркалье, где действуют законы, отличные как от логики свободной жизни, там и от логики ГУЛАГа.
В туполевской шараге коридоры устланы коврами, по бокам — двери в «номера», возле дверей — фикусы. Правда, номера охранник называет камерами. В камерах — не нары, а панцирные кровати с матрасами и байковыми одеялами, тумбочки, на каждой — пачка папирос «Дукат», в воздухе — не запах человеческих испражнений, а свежевымытого пола. Полы здесь моют регулярно. К хлору примешиваются нотки домашней еды, доносящиеся из столовой.
«Уже другой охранник произносит что-то вроде "пожалуйте ужинать". По въевшейся привычке развязываю сидор [вещмешок], достаю котелок и становлюсь у двери. Попка [недалекий охранник, человек-функция] улыбается: "Этого не нужно, там дадут", — и ведет в столовую», — вспоминал Кербер в мемуарах.
В столовой — нормальные столы, устланные белоснежными скатертями. Изобилие хлеба, который вообще не учитывается — бери сколько хочешь. Не баланду непонятной консистенции в миску кидают, а бережно накладывают в тарелки настоящую человеческую еду!
На ужин — мясо с макаронами. Услужливая девушка в переднике спрашивает: «Вам чаю или какао?»
Один из зэков, химик Файнштейн, знавший еще Ленина, громко возмущается: «Опять какао холодное, просто безобразие».
В лагере даже на то, что больно бьют, жаловаться было некому, за это бы еще больнее побили, а тут… какао! В столовой Кербер встречает старых знакомых, «весь цвет русской национальной авиационной мысли»: Туполев, Петляков, Мясищев, Королев, Чижевский, Черемухин и другие. Все вскакивают с мест, бросаются обнимать-целовать вновь прибывшего.
Туполев делится с Кербером, что его месяцами включали в списки нужных для работы спецов, шерстили по гулаговским кладовым в диапазоне от Минска и до Колымы, от Джезказгана и до Норильска.
Побочный эффект трансформации из грязи — в князи: жесткая многонедельная бессонница. Непривычно тихая и спокойная ночь в шараге. Электрический свет не лупит в глаза, зэки не устраивают разборок, на допросы не таскают.
«Погашен свет, что тоже приятно — в камерах, бараках, столыпинских вагонах в потолке день и ночь сияют "тысячевольтные осрамы". Впервые за три года ложимся спать в нормальную человеческую кровать с простынями, подушками, одеялом. Спальня затихает, только из-за окна изредка раздается скрип трамваев, сворачивающих с Дворцового моста на Волочаевскую улицу. Они торопятся на ночь в парк имени Апакова, бывший имени Бухарина», — вспоминал Кербер.
За изуродованным решеткой окном — недоступная, но такая близкая Москва. Лучшие умы советской авиации охраняются тремя кордонами охраны, включая НКВДшников и сотрудников «Бутырки».
Туполевская шарага три раза меняла место дислокации. Сначала базировалась в Болшево, на территории бывшей коммуны «Путевка в жизнь», известной на весь мир благодаря одноименному фильму Николая Экка. Сегодня это город Королев.
В Болшево Туполева попросили составить список тех, с кем бы он хотел работать. В просьбе — подвох, ее исполнение равнозначно «стукачеству». Однажды узник первой волны шараг, ЦКБ-39, конструктор Григорович составил такой реестр, и всех попавших в него арестовали. И хотя подставил он их невольно, его до конца жизни мучила совесть, что, возможно, привело к онкологии и ранней смерти в 1938 году.
Туполев принял соломоново решение. Чтобы не подвести никого «под монастырь», включил в список вообще всех специалистов, кого знал, а знал он практически всех. Он полагал, что всех пересажать не посмеют, но вскоре выяснилось, что к моменту составления списка все двести человек, о которых написал Туполев, сидели по тюрьмам и лагерям.
Список и стал спасительной соломинкой для героев этого повествования. Он разросся до двух тысяч человек: каждому главному конструктору полагалось до десяти подсобников — техников, деталировщиков, копировщиков. Такую прорву людей, с учетом, что это только самолетчики, а в Болшево имелись также шараги для кораблестроителей, танкистов, артиллеристов, химиков, разместить в бывшей коммуне «Путевка в жизнь» было невозможно.
Так болшевские зэки-авиастроители переехали на территорию завода №156 на улицу Радио, дом 22-24, где их разместили при местном бюро. Бюро поражало сочетанием простора и одичалости. Всех руководителей пересажали, штат расформировали. Для Туполева и большого числа его коллег переезд — злая ирония, ведь еще недавно многие из них работали здесь, либо здесь работали их хорошие друзья.
Каждому вновь прибывшему, в том числе Керберу, выдают факсимиле — штамп с тремя цифрами, идентификационным номером, заменяющем в режимных условиях фамилию.
«Сумма цифр факсимиле определяла, у кого вы работаете. Туполев, например, был 011, его заместитель Вазенков — 065, начальники бригад имели номера 056, 076, 092 и так далее», — вспоминал Кербер.
К факсимиле прилагались: готовальня, логарифмическая линейка, талон в техническую библиотеку. Вновь прибывший проходил трехдневный «психологический карантин», то есть три дня ничего не делал, адаптировался к новым условиям, к изобилию еды, книг, приятного общения, уважительного отношения и курева.
А через три дня — «в бой». Делать самолеты. Провалишь задание — вернешься в скотский лагерный мир, где ты — «падло», враг народа, обуза государства. Второго шанса вернуться в спасительную шарагу не будет. Так что мотивация всех, кто там работал, ясна.
Для заполнения штатов в ЦКБ-29 наняли несколько сотен вольнонаемных служащих, которые работали под руководством «шарашников». Парадокс для стороннего наблюдателя: вольнонаемные инженеры, механики, разработчики отчитывались перед заключенными, которые в любой момент могли приказать им работать сверхурочно, могли награждать и лишать наград и премий.
Несмотря на логику мрачного кривозеркалья, где все шиворот-навыворот, элитные зэки и вольнонаемные дружили. Все всё прекрасно понимали. Вольнонаемные относились к зэкам шарашки с сочувствием. И это несмотря на то, что вольнонаемным чекисты в обязательном порядке промывали мозги, рассказывая, с каким опасными людьми им предстоит работать.
По уставу к арестантам-начальникам полагалось обращаться обезличенно: «гражданин инженер», но все называли друг друга по имени-отчеству, как в нормальной жизни. Вольные угощали зэков конфетами, приносили что-нибудь почитать. В общем, нормальные человеческие отношения прорастали несмотря на три кордона спецслужб.
Шарашка на улице Радио делилась на четыре бригады. Каждая из них — прообраз КБ 50-60-х: под началом Туполева — КБ 103, Мясищева — КБ 102, Петлякова — КБ 100, Томашевича — КБ 101. Автор первого советского вертолета Алексей Черемухин, по словам Кербера, был в должности начальника конструкторских бригад. Скорее всего, эта позиция подразумевала налаживание межбригадных связей, общее «дирижирование» этими могучими оркестрами. Черемухин примечателен своими рисунками, запечатлевшими быт, специфику работы ЦКБ-29, специфику местного юмора висельников.
Бригада Туполева работала над фронтовыми бомбардировщиками Ту-2 (проект 102), бригада Петлякова делала пикирующий бомбардировщик Пе-2 (проект 100). Мясищевцы доводили до ума проект высотного бомбардировщика ДВБ-102 (проект 102). Бригада Томашевича находилась в стадии формирования и собиралась работать над фронтовым истребителем 101.
Но рассказ обо всех бригадах ЦКБ-29 займет много времени, поэтому ограничимся бригадой Туполева. Он там босс и авторитет. Чтобы понять, насколько велика его власть, достаточно знать, что даже в статусе зэка, пусть и элитного, он позволял себе пререкаться с Берией. Впрочем, небезосновательно — Лаврентий Павлович, несмотря на некоторые общие представления о технической стороне, самодурствовал. А профессионала Туполева это раздражало.
Коллеги всерьез опасались за его жизнь, но бог миловал — настолько Туполев был нужен стране. Это в пику бутырским чекистам, что изуверствовали над ним, приговаривая: «контра».
Над Туполевым и шарагой ЦКБ-29 стоял только чекист Григорий Кутепов. Вольнонаемным слесарем он трудился еще в шараге ЦКБ-39 Поликарпова и Григоровича. Оттуда, с 20-30-х, берет начало его восхождение по линии НКВД.
Из настоящих специалистов стоит упомянуть ветеранов аэродинамического института ЦАГИ: специалиста по аэродинамике Стерлина, по статиспытаниям — профессора Озерова, по аэроупругости — Соколова, по теоретическим расчетам — академика Некрасова. Также в туполевской бригаде трудился экс-главный конструктор Харьковского авиационного института, спец по фюзеляжам профессор Неман, создатель самолетов БОК и гондол стратостатов, спец по центропланам Чижевский.
Сергей Королев был экспертом по самолетным крыльям. Но уже тогда авиация его тяготила, он стремился к ракетам и ракетопланам. Леонид Кербер, автор самых подробных, долгое время запрещенных мемуаров, что так часто здесь цитируются, отвечал за электро- и радионачинку будущего Ту-2.
За вооружение отвечал профессор Надашкевич. Роберто Бартини, по воспоминаниям конструктора Леонида Селякова, демонстративно вел себя как римский патриций. Есть легенда, что Булгаков списал своего Воланда именно с Бартини. Было в нем что-то нездешнее.
Ему прощалось все, ведь у Бартини были волшебные мозги, и по многим конструктивным моментам он помог Туполеву с Ту-2. Более того, Бартини был знаком с Королевым с начала 30-х и являлся его начальником в моторной бригаде ОПО-3 Наркомтяжпрома СССР. В ЦКБ-29 они вместе — вчерашний учитель и ученик — работали над двигателями. Также в рамках ЦКБ-29 Бартини довел до ума свой бомбардировщик Ер-2 (ДБ-240), а впоследствии возглавил собственное КБ.
Лев Термен пригодился в туполевской шараге как авиаконструктор. Мало кто знает, но его познания в данной области превосходили средний уровень, хотя самолеты не стояли у него в приоритетах. Его технический ум в Магадане спас ему жизнь, когда он смастерил из подручных материалов тележку на монорельсе, вследствие чего его бригада в пять раз увеличила выработку, а значит, и паек.
22 июня 1941 года, когда жизнь туполевской шараги вошла в привычную колею, Гитлер напал на СССР. Но ЦКБ-29 было отрезано от СМИ, и о нападении они узнали на восемь часов позже. А пока за окнами — спокойный праздничный город, из парка ЦДКА доносится музыка оркестров. В полдень все резко изменилось.
По его словам, тревожность и депрессия были постоянными спутниками работников шарашки. Какие бы привилегии за ними ни закрепили, их у человека несвободного легко отнять. Теперь все были уверены, что ЦКБ расформируют, а их отправят назад в лагеря.
Первые дни сохранялся статус-кво, однако вскоре резко ухудшилось питание, работников перевели на двенадцатичасовой рабочий день. Увеличение рабочего дня не было столь резким — будто бы что-то предчувствуя, администрация парой месяцев ранее увеличила его с восьми до десяти часов.
Затем зэкам открыли доступ к СМИ. Мучительное ожидание своей участи осталось главным, что заполняло головы заключенных. В ночь с 21 на 22 июля Москву бомбили люфтваффе. Звучали сирены. Залпы зенитных орудий. Потом эвакуация в бомбоубежище.
27 июля 1941 года вышло постановление ГКО об ускорении выпуска самолетов Ту-2. В те же дни Туполев исчез из шарашки. Вскоре выяснилось, что благодаря успешному завершению работы над Ту-2, его освободили из заключения. «Но что же будет с нами», — мучались самыми разными догадками вчерашние подчиненные Туполева.
Затем началась эвакуация из шараги. Всех погрузили в вагоны, ничего не объяснив. Лев Термен лежал на соседней с Королевым полке, и оба они с черным юморком обсуждали свою дальнейшую судьбу. «Хлопнут без некролога», — специфически улыбался из-за неправильно сросшейся челюсти Королев. Другой его перл цитируется в книге Кербера: «Никто не был застрахован и от всяких qui pro quo [лат. «одно вместо другого»] Фемиды [богиня правосудия в греческой мифологии]. Глаза-то у нее завязаны, возьмет и ошибется».
Термен со времен Магаданских приисков воспринимал все происходящее с ним как интересное, пусть и опасное кино. На одной из станций они заприметили поезд, на котором значилось клеймо ЦКБ-29: значит, эвакуируют всю шарагу вместе с оборудованием! Значит — не в лагерь везут. Уже хорошо.
Так и оказалось. Третьим местом дислокации, теперь уже по инерции именуемой «туполевской» шараги, стал Омск. Этот момент ярко описан Кербером.
«Похожий на Мефистофеля, бледный, с черной прядью волос, прилипшей ко лбу, завернутый в простыню, он выпростал руку, поднял палец к крыше и молвил: «Не надо оваций! В Омск!» — вспоминал Кербер.
Производственные мощности ЦКБ-29 разместили на местных автозаводах, спешно переоборудовав их под нужды авиации. Узники поселились в двухэтажном здании местной школы. Официальный адрес шарашки: проспект Карла Маркса, дом 3.
Производство самолетов началось через пять месяцев после переезда. На тот момент заводы были обесточены, а в трубопроводах отсутствовала вода. В Омске на первый план вышел Королев. Он предложил администрации создать при КБ ракетную лабораторию под своим началом, куда рекомендовал Льва Термена и создателя первых в СССР беспилотников Георгия Корнеева. В штат также вошли двенадцать гражданских, преимущественно юных девушек-чертежниц.
Мясищев в Омске и Петляков в Казани налаживали производство Пе-2. Начиналось все прекрасно. Но 12 января трагически нелепо разбился на своем самолете Петляков, и работы по проекту 102 (Пе-2), которые оправдывали существование шараги и позволяли организовывать «сайд-проекты» вроде королевского ракетного КБ, свернули. Как потом выяснилось, при выдаче гонорара за работу над Пе-2 обделили чертежников.
Тогда Петляков отдал им свою часть денег, попросив никому об этом не распространяться. А теперь Петляков мертв, и это сильно повлияло на дальнейшие события.
***
Мясищеву приказали остановить все работы по Пе-2 и начать строить новый самолет ДВБ-108, внешне похожий на Пе-2И. При работе над этой машиной сильно проявится талант конструктора Янгеля.
Термена направили в радиошарашку в Свердловск, где он создал передовое шпионское оборудование. Один из первых в мире «жучков» сделан Терменом. В конце войны советские шпионы установили его в Белом доме, и он провисел там до середины 60-х.
В это же время подчиненных Петлякову конструкторов освободили, освободили также Мясищева и его подопечных. Однако для них мало что, кроме статуса, изменилось: точно так же тяжело и напряженно работали, реабилитировали их только после смерти Сталина. Томашевича и часть других сотрудников не отпустили, разместили за рекой Иртыш в поселке Куломзино.
Что касается рядовых сотрудников ЦКБ-29, многих из них вернули обратно в лагеря. Так что свободу заработали звездные единицы. Даже Льва Термена, несмотря на обещания, освободят только после войны. Зато он доживет до 1993 года и даже в старости сохранит цепкую память. Станет звездой перестроечного телевидения и раннего постсоветского телевидения.
Конец эпохи ЦКБ-29 датируется 1945 годом. До этого была реэвакуация на завод №488 в Ростокино, но из того дружного коллектива, что существовал в конце 30-х, там мало кто остался.
ЦКБ-29 — это капля в море других шараг, разбросанных по всей стране. О ней знают благодаря тому, что ею руководил Туполев, самый известный советский авиаконструктор. Но даже его, уважаемого человека, полностью реабилитировали только в 1955 году.
В целом описание ЦКБ-29 подходит для других подобных учреждений. Где-то жили чуть похуже, но все равно лучше, чем в лагерях.
Историки до сих пор задаются вопросом, насколько были так уж необходимы шарашки, поломавшие такому количеству светил авиастроения судьбу и психику. Рассуждать об этом можно только исходя из контекста эпохи.
Главная задача, которую преследовали Берия и Сталин, — максимальная концентрация технических интеллектуалов в одной точке, а также высокая мотивировка их эффективности. Об их здоровье и жизни никто не задумывался. Так что выводы каждый может сделать сам и ответить на вопрос, что такое шараги — уникальное советское ноу-хау или очередное изуверство.