В минувшем августе в Аргентине арестовали российского рэпера 5Плюх (настоящее имя — Дмитрий Деньщиков), которого обвинили в незаконном хранении оружия. Полицейские нашли у 40-летнего музыканта пистолет, на который у него не было документов. Расследование по делу Деньщикова длилось несколько месяцев: за это время рэпер успел побывать в трех аргентинских тюрьмах и на своем опыте узнать, каково это — находиться под арестом в Латинской Америке, где многие места лишения свободы считаются одними из самых опасных в мире. Историю своих аргентинских приключений Дмитрий Деньщиков рассказал корреспонденту «Ленты.ру» Владимиру Седову.
Дмитрий Деньщиков: За пределами России я живу довольно давно — и это никак не связано с происходящими в мире событиями. Я не бежал от мобилизации и не протестовал против чего-либо: я оказался за границей по делам, связанным с бизнесом, и задолго до начала специальной военной операции (СВО) на Украине.
Мой бизнес не связан с музыкой — она в моей жизни теперь как хобби для души. Я занимаюсь переработкой органических отходов в энергию. Изначально этим бизнесом я пытался заниматься в Прибалтике, но там в какой-то момент стали активно бороться с обладателями российских паспортов, и мне пришлось искать новую локацию для своего дела.
Так я вначале оказался в Дубае (ОАЭ), затем в Таиланде, а после решил перебраться в Аргентину, которая привлекла меня оптимальным сочетанием цен и качества жизни. Я давно хотел побывать там: Аргентина — это красивая и в определенном смысле очень свободная страна.
Сейчас у нее все непросто: у власти новый президент и государство переживает сложный период. Но, как говорится, самый трудный час наступает перед рассветом. Сегодня в Аргентине открываются новые рынки, которые дают возможность инвестировать в самые разные проекты. Подчеркну — речь о легальных проектах: я никогда не был связан с криминалом.
«Лента.ру»: Но что же тогда привело вас за решетку?
Мой арест стал следствием стечения обстоятельств — к тому моменту в Аргентине я находился уже месяц. В тот день я, мой друг и его 13-летняя дочь собрались на рыбалку в провинцию Санта-Фе, которая славится тем, что там можно ловить знаменитых среди рыбаков золотых дорадо.
Мы арендовали представительский минивэн, загрузили в него кучу снастей, удочек, матрасов и запас еды на три дня, а затем тронулись в путь.
Интересно, что перед поездкой был как будто маленький знак судьбы — пропал ключ от машины. Мы вызвали мастера, он приехал и сделал новый ключ — но к тому моменту мы как раз нашли старый. Суеверных среди нас не было, и мы не придали значения этому инциденту. Хотя на деле, все-таки отправившись в эту поездку, мы как будто пошли наперекор судьбе.
Сейчас я понимаю — надо тщательнее изучать новые места, куда ты собираешься ехать. Проблема была в том, что Санта-Фе считается самым криминальным районом Аргентины, чего мы, конечно, не учли. По пути мы заехали на заправку, и там к нам подошел прилично одетый и позитивный молодой человек, попросил его подвезти.
Нас это не удивило — в Аргентине все люди довольно открытые — и мы согласились. Правда, проблема была в том, что наш попутчик, как и большинство аргентинцев, не говорил по-английски, а мы с товарищем не знаем испанский, поэтому для общения, пусть и довольно скупого, нам пришлось использовать мобильное приложение-переводчик.
Наш пассажир увидел у нас удочки, и мы заговорили о рыбалке. Жестами он показывал, какие крупные рыбины водятся там, куда мы едем. Потом он подсказал нам дорогу, поскольку интернет в Аргентине работает не очень хорошо и навигатор постоянно сбивался, а ночью попросил высадить его в каком-то месте.
Сейчас, думая об этом, я допускаю, что тот попутчик думал нас ограбить, оценив наш представительский минивэн, но потом почему-то отказался от своих планов.
Вы благополучно добрались до Санта-Фе?
Да, на рассвете, в районе 4-5 утра, мы уже были на месте и прилегли поспать в машине. Потом мы стали собирать палатку, снасти, и тут мой друг неожиданно нашел в салоне оружие. Как позже выяснилось, это был 9-миллиметровый пистолет аргентинской марки Bersa, копия всем известного вальтера — как он оказался в минивэне, для нас до сих пор загадка.
Возможно, пистолет потерял наш подозрительный попутчик. В тот момент, когда мой друг удивленно рассматривал оружие, я стоял метрах в двадцати от машины и собирал снасти. Как назло, моего товарища с тем злополучным пистолетом заметили рыбаки и вызвали полицию. Очень быстро к нам примчались шесть-семь полицейских машин, и нас с другом заковали в наручники.
Я не мог понять, что происходит, в силу языкового барьера, и вскоре мы оказались в местном комиссариате полиции. Уже там через переводчика я узнал, что полицейским поступил сигнал о неизвестных людях, которые ходят с оружием, — и этими людьми как раз были мы.
У нас взяли смывы с рук для анализов на порох, разъяснили нам причину задержания и наши права, а потом отвезли в какой-то изолятор, где нам предстояло провести около трех недель.
Аргентинский изолятор оказался аналогом российского СИЗО, но небольшим, всего из четырех модулей на 12-15 человек каждый. Нас поместили в самый приличный, с примерными зэками. Мы не знали понятий аргентинской тюрьмы, но, к счастью, это и не понадобилось: встреча с местным контингентом прошла хорошо.
Мы вызвали большой интерес как своеобразная экзотика: арестанты были к нам максимально расположены и хотели общаться. В изоляторе мы смогли помыться, нам предложили еду, чай, мате [чаеподобный напиток из Южной Америки — прим. «Ленты.ру»], кофе и сигареты. Такое удивительное расположение поначалу даже немного настораживало.
Сложно ли было общаться с другими арестантами?
Да, было непросто, ведь по-испански мы не говорили. Я неплохо владею английским, но местные на нем не говорят. Поэтому у нас была такая первобытная форма общения: на пальцах, жестами или глазами. Но когда стало ясно, что мы задержимся в изоляторе, пришло понимание — надо осваивать испанский. И я стал его учить при помощи других арестантов.
Например, указывал на стул, дверь или стол, давал понять, что хочу узнать название предмета. Сокамерники называли его, и я запоминал. К счастью, им было интересно со мной, и они охотно обучали меня языку. Потом через администрацию я смог выписать себе бумажный словарь и уже с ним учил и запоминал слова.
В общем, через пару недель я мог неплохо понимать, что мне говорят, а затем начал отвечать, объяснять и даже рассказывать. Так я выучил базовый испанский язык.
С какими арестантами вам довелось сидеть?
Меня с моим другом держали подальше от осужденных по тяжким статьям — например, от киллеров. Основной контингент изолятора — это мелкие воришки, мошенники, обвиняемые в домашнем насилии или угонщики автомобилей.
Это образ жизни, который уважаем и почитаем в определенных кругах — особенно в провинции Санта-Фе, где нам с моим товарищем довелось задержаться.
Аргентинские заключенные делятся на касты?
У них иное разделение — будто по футбольным командам. Эти команды представляют разные регионы, и выходцы оттуда, оказавшиеся за решеткой, стараются держаться своих. Кроме того, вместе всегда держатся арестованные участники одной банды — скажем, в Росарио (город в провинции Санта-Фе, шестой по населению в Аргентине — прим. «Ленты.ру») таких группировок шесть.
В основном такие банды занимаются наркотрафиком и оружием. Держать этих серьезных парней из конкурирующих группировок под одной крышей очень опасно. Поэтому их делят по разным блокам, чтобы они никогда не встречались — иначе стычек и крови не избежать.
Латинская Америка известна своими мощными наркокартелями — вам приходилось сталкиваться с их влиянием в местах лишения свободы?
Вообще, в Аргентине я успел побывать в трех тюрьмах — третьей была «Пинейро», одна из крупнейших в стране. Она состоит из 24 блоков. И там, на верхних этажах, я видел, как выводили таких наркобаронов.
Причем они никогда не передвигались в одиночку: наркобаронов в цепях водил спецназ, несколько вооруженных бойцов в бронежилетах и касках, всегда готовых к бою.
Чем вам запомнился быт в аргентинских тюрьмах?
Если говорить о еде, то нам ее приносили дважды в день с тюремной полицейской кухни. Кормили нас хорошо, но однообразно — почти не было овощей. Зато по утрам приносили свежий хлеб из местной пекарни. Кто не хотел питаться тем, что выдавали с кухни, мог готовить себе сам из передач.
В «Пинейро» была разрешена разная техника — телевизоры, электроплитки, духовки и общие холодильники. В камерах стояли железные унитаз и рукомойник, обычные двухъярусные шконки, а кое-где и без второго яруса. Из развлечений у нас был пинг-понг и футбол, в который играли дважды в неделю во внутреннем дворике.
Можно было играть и чаще, но заключенные сами придумали себе такой распорядок. А еще очень спасали книги — скажем, мы с товарищем читали Солженицына. Его книга оказалась одной из тех редких вещей, которые полицейские у нас не украли. Вообще, обворовывать заключенных для местных копов — обычное дело.
Когда в тюрьму привозят новичка, у него просто забирают все, что приглянется. Также, к слову, происходит и с передачами — до арестантов доходит только то, что не нужно полицейским. Причем самое удивительное, что сами они даже не скрывают, что забирают вещи у заключенных — для них это норма.
Нам с товарищем очень повезло — в тюрьмах нас не стали разделять из-за языкового барьера. Я хоть как-то общался по-английски, а со временем мог объясниться и по-испански в отличие от моего друга. Потому нас оставили вместе, чтобы избежать лишней головной боли из-за трудностей перевода.
Так мы вдвоем переходили из тюрьмы в тюрьму, причем в каждой я замечал поразительную деталь: фактически заключенные ничем не занимались, хотя полиция их никак не ограничивала. Единственное, арестантов закрывали в блоках на час для пересчета, а там — делай, что хочешь.
Но сфера интересов зэков в Аргентине, мягко говоря, не слишком широка: все, что они делают, — это играют в футбол, пьют мате, бесконечно моют свои камеры, а также стирают и сушат вещи. Это не зона в России, где можно устроиться на швейное производство, обрабатывать металл или трудиться как-то иначе.
В тюрьмах Аргентины никто ничего не делает. Если кто-то чем-то занят, это ничтожный процент от общей массы заключенных. Я знаю лишь пару человек, работавших на полицейской кухне. А еще два сеньора мастерили полки и столики из деревянных ящиков, в которых нам привозили фрукты. И на этом все. Никто не читает книги, не рисует, не лепит и не пишет.
Что было для вас самым сложным в тюрьмах Аргентины?
Мне было психологически очень тяжело от навязчивости местных заключенных. Латиноамериканцы в целом очень открыты и общительны, но это хорошо на карнавале, а не когда ты закрыт с ними в одном помещении. Они все время хотят с тобой взаимодействовать.
А ты хочешь, чтобы тебя просто оставили в покое. Бывало, мы с товарищем лежим и читаем в камере, они заходят, начинают ходить туда-сюда, спрашивать, как у нас дела. У них отсутствует понимание личных границ другого человека и его личного времени. Причем особенно местные заключенные любят отвлекать, когда ты чем-то занят.
Впрочем, хуже всего нам с другом пришлось во второй тюрьме, где мы провели две недели. Транзитная тюрьма «Ордер», промежуточная между изолятором и огромной «Пинейро», казалась нам сущим адом на земле.
Такого понятия, как порядок, в «Ордере» нет в принципе. Там сидят те, кого этапируют, поэтому среди заключенных нет постоянных «смотрящих», которые могли бы контролировать обстановку и общаться с надзирателями. Одна лампочка в транзитной тюрьме приходится на несколько камер, и только в двух из них есть вода.
Ее наливают в старые пятилитровые пластиковые бутылки, но пить такую воду сразу нельзя — ее нужно кипятить при помощи самодельного кипятильника. Он представляет собой вытянутые из потолка провода, которые в определенном месте подведены к металлической пластинке. А еще, если у тебя нет воды в бутылке, ты просто не смоешь туалет.
Стекол в «Ордере» — какая неожиданность — тоже нет. А поскольку транзитная тюрьма — это огромная бетонная коробка с решетками, ночью по всем камерам там гуляет сквозняк, и очень холодно. Ко всему прочему там часто сидят сумасшедшие заключенные. Когда мы были в «Ордере», они орали по ночам и били в двери.
Охрана ходила и считала их, сбивалась и считала снова, заодно стуча ключами по дверям и освещая арестантам лица фонариками в ночи. Это все страшно изматывало, поэтому перевод в «Пинейро» стал для нас большим облегчением.
Говоря о тюремной охране — насколько корректно она себя вела по отношению к вам?
Физически нас никто не трогал: поскольку мы — иностранцы, для надзирателей это было весьма чревато. Но и в целом физическую силу они стараются не применять.
Именно таким нехитрым путем мы смогли получить два мобильных телефона, при помощи которых решали вопросы по бизнесу и общались с родственниками. Один нам занес адвокат — охрана об этом знала, но не мешала, а второй нам позже передали в пачке мате.
Как вы оказались на свободе?
Когда наш первый адвокат попытался подать апелляцию, его у нее не приняли, поскольку он опоздал на 40 минут на заседание по изменению меры пресечения. Потом были другие адвокаты, они подавали кучу жалоб, и в конце концов судья согласился отпустить нас под залог, хотя суд по нашему делу нам еще только предстоит.
Когда я оказался на свободе, сразу навалилась куча дел, ведь связь с внешним миром у меня была отнюдь не регулярной. Надо было решать проблемы, связанные с семьей (скажем, багаж жены застрял в аэропорту) и бизнесом, где часть дел пошла прахом. Решением всех этих вопросов я занимаюсь до сих пор, но, по крайней мере, на свободе, а не в тюрьме.