Более стал лет назад, 19 мая 1922 года, в Советском Союзе появились пионеры. Эта организация просуществовала почти 70 лет. «Отряды избранных» были для граждан СССР чем-то логичным и незыблемым, а избранными оказывались миллионы: не быть пионером для советского ребенка было так же странно, как для российского — не иметь страниц в соцсетях. «Лента.ру» публикует воспоминания о том, как становились пионерами, чем занимались в организации и насколько детям там нравилось.
Марина, Сергиев Посад, Московская область, стала пионером в 1963 году:
Для того чтобы вступить в отряд, мы должны были выучить законы — как себя должен вести пионер. Это все было написано на тетрадях по русскому языку. Если по математике в конце была таблица умножения, то по русскому — правила поведения пионеров. Что-то вроде того, что пионер всем пример, что он должен помогать людям, трудиться и любить родину.
Создавались пионерские звенья по пять человек. В группе всегда был старший, который ходил с дружиной, и они все вместе решали, что должен делать пионер: собирать макулатуру, металлолом. Помню, как сама таскала алюминиевые кастрюли из дома.
Периодически выступала как санитарка и проверяла чистоту рук перед уроками. А в тетрадке уже отмечала, как обстоят дела. Более деловые и энергичные были председателями звеньев. Что-то поручали нам. Например, собрать металлолом. Собираемся и идем, стучим по дворам. Люди выносили нам все ненужное. Многие уже знали, что школьники идут, cкладывали все заранее.
Пионерское движение было для детей отчасти игрой и авантюрой. Но помню, что было жалко детей священников, так как они становились изгоями из-за того, что не хотели быть пионерами.
Конечно же, знали наизусть «Взвейтесь кострами». Читали «Тимура и его команду» Гайдара. Они [Тимур и команда] были активными, но мы уже меньше. Пионерами хотели стать многие, потому что это было неким статусом. Ты мыслил, что ты что-то делаешь вместе со всеми.
Марина Дмитрова, Курск, стала пионером в 1978 году:
Меня принимали в пионеры на торжественной линейке. Все были в парадной форме — и пионеры из более старших классов, и октябрята, которых только принимали.
Было ощущение, что ты перешагнул какой-то определенный порог, стал взрослее. То был маленьким октябренком, выполнял какие-то мелкие поручения, а теперь стал взрослее, старался показать, что достоин стать пионером.
Те, кто пионером уже не был, наверное, плохо себе представляют, как все это было устроено. В каждой школе была пионерская дружина, в которую входили все пионеры школы. Внутри нее был совет дружины, куда выбирались самые ответственные пионеры, самые добросовестные и активные, которые участвовали во всех мероприятиях. Я тоже входила в совет дружины. Он состоял из нескольких секций. Одна из них занималась организацией сбора металлолома, макулатуры, другая — организацией уборки территории на субботниках, и так далее. Я была в секции тимуровцев. В совете дружины за работу секции отвечал один человек, но всего тимуровцев было много из разных классов.
Совет дружины собирался раз в неделю для решения разных организационных вопросов. Нашу работу направляла старшая пионервожатая Тимошенкова Лилия Алексеевна, которая до сих пор работает в школе учителем истории. Тогда она была еще не замужем, и нам запомнилась под своей девичьей фамилией Украинцева. Она пришла работать вожатой сразу после школы, учась в это же время заочно на историческом факультете. Потом, когда мы уже выпустились из школы, она его окончила и стала преподавать историю, а также была завучем по воспитательной работе.
Помимо решения всяких текущих вопросов она организовывала групповые поездки — например, по местам боевой славы. Плюс она организовывала пионеров школы для участия в межшкольных мероприятиях, которые часто проходили в городском Парке пионеров.
Очень запомнилось прежде всего общение с ровесниками. Причем не просто общение, а общение в каком-то совместном деле. Например, пионервожатая ставила нам какую-то задачу, которую мы решали сообща. Это было интересно. Еще, когда мы оставались после заседания совета дружины, то есть после обсуждения вопросов, которые нужно было там решить, она нам рассказывала какие-то интересные истории, пересказывала разные художественные произведения, что-то еще. Мы, открыв рты, слушали, это было так здорово, интересно. Таким образом она сплачивала совет дружины. А мы, в свою очередь, беря пример с нее, сплачивали тех пионеров, которые были под началом ответственных за секции, совместно выполняя разные интересные задачи.
Мария, Хотьково, Московская область, стала пионером в 1990 году:
В 1990 году лучших учеников принимали в пионеры в первую очередь, и нас возили на Красную площадь, где была официальная линейка. Там нам надели галстуки и прицепили значки. Тогда моему счастью не было предела, очень этим гордилась.
Накануне я заболела и очень переживала, что придется становиться пионером вместе со всеми во вторую очередь, а не с лучшими. Мне казалось, что это прямо позорище. У меня есть смешная фотография, где я очень тепло одета по сравнению с другими — поверх шубы торчит галстук.
Пионеры должны были помогать старшим. Я прибегала из школы и с группой таких же детей бежала помогать какой-нибудь бабушке, а про свою, видимо, забывала. В основном покупали им продукты, могли иногда чем-то помочь по хозяйству — принести ведро воды, например. Не скажу, что все сильно спешили загрузить нас работой.
Когда я была пионеркой, мне нравилось петь песни. Наша пионервожатая была главной в школе. У нее был кабинет с огромным количеством пионерской атрибутики — горны, флаги, барабаны. Мы приходили к ней и обсуждали, что будем петь. Иными словами, она контролировала нашу самодеятельность. Но песни пели уже в основном иностранные. Что сейчас вспомню, так это группу Modern Talking.
Помню, что выдавали книжки, в том числе про Ленина: сюжеты о том, как он хорошо учился и много читал.
Для моего поколения, мне кажется, уже меньше значило быть пионером. Как только появилась возможность не надевать в школу галстуки, все, как с масками после пандемии, сразу позабыли об этом.
Татьяна Решетняк, Артем, Приморский край, стала пионеркой в 1959 году:
У нас была одноэтажная деревянная школа в Лазо — село названо в честь революционера и большевика Сергея Лазо, участника Гражданской войны (по одной из версий, в мае 1920 года белогвардейцы сожгли его живьем в паровозной топке — прим. «Ленты.ру»). О его жизненном пути нам много рассказывали, отчасти это повлияло на наше мировоззрение. У станции до сих пор стоит памятник Лазо, мы называли его «наш Сережа». Это было самое популярное и, пожалуй, единственное в селе место для прогулок.
Меня принимали в пионеры в 1959-м. Мне кажется, брали не всех. В первую очередь красные галстуки повязывали тем, у кого не было проблем с успеваемостью. Я училась на четыре и пять, поведение было отличным, поэтому стала пионеркой одной из первых. Мама рассказывала, что на собраниях меня постоянно хвалили.
Девчонки стремились себя показать и громче всех кричали: «Будь готов!» — «Всегда готов!» На всю жизнь запомнила торжественную линейку и момент, когда мне повязали галстук.
Народ у нас в селе был дружный, молодежь — хорошая. Никакого хулиганства! Мы слушались родителей, помогали им. Считаю, сейчас нам всего этого очень не хватает. Возможно, останься пионерия и комсомол, и современные дети по-другому воспитывались бы.
У нас было специальное место, где мы жгли костры и на День пионерии, и вообще. Пекли картошку в золе, пели песни. Особыми датами считались 1 мая и 7 ноября. Еще мы праздновали день рождения Ленина, которого все искренне любили. Перед 22 апреля всегда проходили субботники: пилили деревья, убирали старые ветки и мусор, скрывавшийся под снегом. В общем, облагораживали свою территорию к лету. Потом заходили в школу, собирались в пионерском зале и читали стихи, пели песни и танцевали. Нас учили готовить, каждый делал свое блюдо, накрывали на стол. В общем, ничего сверхъестественного: тем же самым занимались миллионы ребят по всему Союзу. Для нашего поколения это, конечно, совершенно особенное, теплое и приятное время.
Обычным делом было помогать стареньким. А еще мы играли в лапту, чехарду, казаки-разбойники и в прятки. Никто не говорил: «Ой, не бросай мяч! Разобьешь машину». Лазили в соседские сады, но никто не жаловался.
У нас в селе не было разделения на богатых и бедных. Мы все были одинаковы и держались на равных. Это сейчас каждому важно подчеркнуть, в чем он круче другого. Ни о чем подобном тогда даже не думали.
Наши дети, а у меня двое сыновей, уже отличались от нас. Заставишь утром пионерский галстук надеть — он наденет. Но только вышел за порог, и все — галстук торчит в кармане. Доставали его обратно, лишь когда заходили домой после школы. Стыдно им было, понимаете ли. А нас, помню, ругали, если забыл галстук! Даже могли выгнать из класса. То, к чему в наше время относились очень строго, позднее пустили на самотек.
Игорь, Руза, Московская область, стал пионером в 1961 году:
Когда принимали в пионеры, я лежал в больнице. Меня приехал принимать в пионеры весь класс. Я стоял в пижаме, меня поздравили и повязали красный галстук. Хлопнули по плечу и сказали: «Игорек, больше не болей!» В тот момент я почувствовал себя очень счастливым.
Особые воспоминания связаны с пионерским лагерем в Серпухове, как сейчас помню. Всегда нравилось смотреть на отрядный уголок в лагере и в конкурсе участвовать — у кого лучше он получился.
Теплые, хорошие корпуса в лагерях были. Кормили нормально. Вечерами ходили на танцы-обниманцы, когда подросли. Были родительские дни: родители приезжали, их впускали на территорию, и они старались нас побольше накормить. Как правило, все в пионерских лагерях набирали вес. С утра звонили в горн, все по дисциплине. И, как мне кажется, тогда у меня было более счастливое детство, чем у детей сейчас.
Пионерия активно участвовала в воспитании молодежи. Мне кажется, что комсомол был хуже. Дети ведь всегда чище душой, они действительно были вовлечены во всю эту деятельность. Не было у них мысли воспользоваться своими привилегиями.
Галина Исимбаева, Павлодар, стала пионеркой в 1988 году:
Я не понимала идеологии страны совсем, но знала, что это что-то светлое и хорошее. Я была счастливым ребенком. Родители мои свято верили в государство, и я жила в этом окружении и вообще не понимала, что может быть как-то иначе, что это может исчезнуть.
В детстве я всегда думала, что СССР — это единственная страна в мире. Для меня в свое время стало настоящим открытием наличие других государств, причем это я поняла достаточно поздно, уже в школе. О том, что существует другое, не социалистическое устройство, я даже не знала.
И при этом мой папа был видным партработником, поэтому росла я с четкой верой в светлое будущее. А каким оно будет — да фиг его знает... Я только помню, что дедушка Ленин был хороший и все было позитивно. Не помню никакой конкретики, но знаю, что государство давало квартиры, работу. А работать на заводе всю жизнь было прекрасно, это значило, что о тебе позаботятся.
Уже ближе к самому развалу СССР родителям перестали платить зарплату, задерживали очень сильно. А поскольку мама с папой работали на одном предприятии, то было тяжело.
Я жила в Казахстане, но отлично понимала, что наша страна — Советский Союз, а наша столица — в Москве. Я даже не понимала, если так вспомнить, что жила не в России. Ясно, что географически это другая республика, но по телевизору нам показывали тех же руководителей, что и везде по Союзу, мы смотрели все эти парады на Красной площади.
Но вот что я помню — так это то, что в Москве было все, а у нас — ничего. В магазинах было всегда шаром покати, не только в конце 80-х. Мне было семь лет, когда папа поехал в Свердловск и на командировочные купил нам золотые часы «Чайка», очень точные. Это было просто офигеть что-то недосягаемое.
И не было понимания, что есть какие-то другие нормы, формы устройства страны. Есть статус-кво. Если что-то нельзя достать — значит, нельзя, и это не хорошо и не плохо, и может ли быть по-другому, я не знаю.
О пионерах я понимала только то, что придется что-то делать — за старичками ухаживать, например… Я знала, что потом мы можем стать комсомольцами. Поскольку папа был партработником, он внушал мне какие-то определенные установки: что работа у нас будет точно всегда, скорее всего, на заводе — и это нормально, так и должно быть. Что богатство — это плохо, а если у кого-то есть большие деньги — это воровство. Очень много было общности, чтобы все как у всех было, что важно быть как все, не выделяться. Все пошли на соревнование, и ты пошла. Собственно, и с пионерами тоже так: нужно было — и я пошла, чтобы быть как все.
Нас принимали в Доме пионеров. В нашей группе было то ли восемь, то ли девять ребят. Мы зачитали клятву, и нам повязали галстуки, а потом мы поехали в кафе-мороженое и ели пирожные. Был май, было тепло, и поэтому потом мы просто гуляли на площади перед памятником.
У нас была очень классная пионервожатая в школе, Надежда Ивановна. И когда я уже была в старших классах и Союза уже не было, она никак не поменяла своей модели поведения. В чем-то другом она себя просто найти не могла. Она нас всегда организовывала, выводила куда-то, на парады таскала, линейки строила и позже продолжала пытаться это делать, хотя галстуки уже давно никто не носил. Она бегала по школе и пыталась распространять идеи взаимовыручки, равенства и братства. Не то чтобы она сошла с ума, но она, определенно, жила не в реальном, современном мире. Ей было очень важно сохранить дух советской эпохи.
Мы как юные пионеры ходили на линейки, принимали участие в субботниках и — точно помню — активно собирали макулатуру: у нас было соревнование. Ходили по подъездам, квартирам, дома все выгребали, мама с работы приносила. И несли все в школу, килограммами мерили в классе.
Когда всем сказали, что можно прийти в начале учебного года без галстуков и школьной формы, я помню, надела красивое синее платье, но повязала поверх него галстук. Я боялась, что меня наругают, если я сниму. Прихожу в школу, а девчонки говорят, мол, ты чего, снимай, не надо уже. И я сняла его, потому что без галстуков были все. Обидно мне не было, я не расстроилась, скорее даже обрадовалась.
Мой папа к тому времени перевелся в профком — он всегда под волну подстраивается. Не сказать, чтобы он был суперруководитель, но и не рядовой работник. На комбинате его все уважали. Если раньше он выдавал партбилеты, то теперь — все больше путевки в санатории, детям в лагеря, и так далее.
Конечно, государственные организации всегда политизированы, но я вот заметила, что в последнее время молодые люди стали больше заниматься спортом, и я уверена, что государство этому поспособствовало. Здесь, конечно, очень тонкий момент. Лучше, разумеется, чтобы государство по возможности меньше вмешивалось в то, как люди досуг проводят, кроме как в плане финансирования. С другой стороны, если государство не будет на все это давать деньги, кто станет?
Владимир, Москва, стал пионером в 1986 году:
В пионеры меня приняли в 1986 году. Там был определенный этап подготовки: учил кодекс пионера, предварительно сдавал что-то вроде тестирования. А потом уже принимали. За день до мероприятия мама погладила мне форму, привела в порядок ботинки. Но для взрослых это был обычный рабочий день. А для детей — очень важное и торжественное мероприятие.
У нас торжественная линейка проходила на заводе, мы были к нему прикреплены. Вызвали в красный уголок. Все пришли нарядные, в белых рубашках. Были ветераны войны и представитель завода. Поздравили, сказали много высокопарных слов про то, какое это высокое звание, что необходимо быть примером для всех.
После этого первыми принимали в пионеры отличников. Ветераны брали галстуки и повязывали их. Присутствовало определенное чувство эйфории и ответственности. Заиграл гимн, и я почувствовал, как бегут мурашки по телу.
Все были расписаны по определенным кружкам. Старшие классы несли ответственность за младшие. Раз в неделю мы приходили и рассказывали младшим о политической обстановке, достижениях. Но это обычно длилось недолго — пять минут. Перед праздниками и событиями обязательно проводились собрания. Ходили к ветеранам, дарили цветы и открытки. Яркой помощи нуждающимся я особо не помню.
Организации назывались в честь известных героев. У нас это была пионерская организация имени Карбышева — героя войны. Для него был устроен свой красный уголок и соответствующая литература там. Ее штудировали, читали.
Быть пионером значило принадлежать к общей группе. Я знал буквально пару-тройку людей, которых исключили из пионеров. Это надо было очень сильно провиниться. Если рассматривать через срез общества, то это, по сути, как сесть в тюрьму за что-то.
Периодически нас пугали исключением из пионеров за почти любой проступок: хулиганство в школе, плохая учеба. Но на деле мало кого исключали.
Денис Бартоломе, Москва, стал пионером в 1989 году:
Мне было прикольно. Пионерия — это была движуха и тусовка. Наша пионерская организация устраивала очень много досуговых мероприятий. Мы бегали по школе, решали загадки. Празднично, радостно, с музыкой, с песнями. Для досуга было замечательно. Идеология меня вообще никак не волновала — ее я усвоил только на уровне лозунгов и стереотипов поведения и даже не задумывался над ее значением.
В пионеры меня принимали не в первом потоке, во втором. Сначала, на пару месяцев раньше, принимали отличников, а потом собрали нас. Учителя повезли нас в музей Ленина на Красную площадь. Собрали людей, поставили за ручки и повели строем на автобус, а потом в метро. Приехали туда, объединили нас с еще одним классом.
Я помню все смутно — в основном это на фотографиях осталось. Да, наверное, проносили флаг, да, наверное, мы приносили торжественную клятву. Наизусть ее никто не помнил, ее зачитывали вожатые, а нам просто надо было говорить «клянусь!»
Мои родители, да и у других детей, старались делать жизнь лучше так, как сами понимали. Короче, если в стране что-то хреновое происходило, то детям об этом знать было не нужно, дети должны были понимать, что их детство счастливое. Я помню, как появился дефицит. Не помню, когда конкретно, но помню, что в конце 80-х. Помню, когда молоко пропало, когда в стандартном московском большом универсаме, в самом его конце, открывалось окошко и оттуда выдавали по одному пакету в руки, а очередь стояла зигзагом по всему магазину, а хвост ее выходил на улицу. Весь микрорайон, 20 многоэтажных домов, вставал в нее. Мы с братом пробирались через эту очередь, и нас пропускали, потому что мы были мелкими.
Металлолом собирали, макулатуру — постоянно, территорию убирали, шли постоянные субботники. Причем не просто убирали, а убирали празднично, с огоньком — убрал свой кусочек, гуляешь, бегаешь, проводишь досуг. Дети ж на улице жили, не было никаких компьютерных игр. Пионерская комната была, пионерская атрибутика везде валялась. В соседней школе был краеведческий музей, посвященный пионерской организации. Мы ходили в походы, ездили на экскурсии... Видимо, две наши школы просто хорошо организовали досуг детей, а пионерскую организацию они просто вплели в структуру нашей повседневности.
А весь негатив, который происходил в стране, мой мозг просто начисто отсекает. Остаются только очень светлые воспоминания. Конечно, я знаю историю и связываю эти события с некоторыми своими смутными воспоминаниями, подтверждая их. Но эмоции были исключительно позитивные.
Очень жалко было, что пионерские галстуки стали не нужны. Они были прикольные, красные, яркие, мне очень нравилась их шелковая текстура, как они завязывались и снимались одним движением.
Так что символизм в меня вошел глубоко, это да. Мы пели «Взвейтесь кострами, синие ночи», но не думали о словах песни. Мне нравился ее ритм, а что петь под этот ритм — было неважно. Мы потом даже пели «Взвейтесь кострами, бочки с бензином, мы пионеры, дети грузинов!»
Денис Щачин, Щелково, Московская область, стал пионером в 1990 году:
Мы в нашем классе достаточно подкованные были в идеологическом плане. Понимали прекрасно, кто такой пионер. Поэтому у нас была достаточно хорошая пионерская организация и существовало понятие о том, что надо было делать, а что — нет. Дедушка Ленин нам буквально снился. Можно сказать, жили по заветам его, еще не сгнившим. У меня еще до принятия даже на полочке была фотография памятника Ленину на центральной площади города Щелкова. Был год 1989-й, осень, и пионеры стояли возле него на посту, почетный караул.
Кандидатуры пионеров согласовывали всем классом открытым голосованием, поднятием рук. Галстук у нас тогда стал предметом соревнования. Сказали, что тех, кто хорошо учился, принимают в осеннюю смену, а кто хуже — в весеннюю. Все хотели попасть в первую. Как говорится, все животные равны, но некоторые равнее.
Закончилось все это резко. Просто учителя сказали: снимайте галстуки. При этом форму мы донашивали до конца учебного года. Пионерская организация в одночасье прекратила свое существование. Даже тем, кто хотел носить галстуки, сказали, что не надо это делать — хотя некоторые потом долго держали их в портфелях на всякий случай. Историю-то мы все изучали нормально, про февральскую революцию и прочее знали. Глядишь — и откат будет.
Ленина убрали из коридора, убрали пионерский патруль возле бюста Ленина. Меня тогда уже больше интересовала история другого плана — более глубоких времен, и мне эта коммунистическая фигня была совершенно не интересна.
Хотя польза от пионерии однозначно была. Дети приучались вести себя в социуме, мы получали задания, выполняли их, понимали причины и следствия своих действий. Это было однозначно нужно, и когда исчезло, то все это ощутили, общество фактически посыпалось.
Алексей, Воронеж, стал пионером в 1987 году:
У нас в пионеры принимали самых отличников сначала, а потом всех остальных, и многим грозились, что не примут. Вот я и был в первой тройке — три отличника, ага. Один потом в спецслужбы устроился, а второй мой друг к сектантам в Сибирь уехал.
Когда приняли уже весь класс в пионеры, то председателем пионерской дружины назначили совесть класса — девку боевую и справедливую. У нас всего семь девчонок было: страшная, замухрышка, красавица из деревни, дура, шлюха, ни рыба ни мясо по фамилии Зверева и вот эта Наталья — защитница всех обиженных.
Меня снарядили стенгазету оформлять и читать каждый понедельник «Пионерскую правду» перед всем классом — типа политинформацию проводить. Помню, как немела рука, когда нужно было держать салют на всех мероприятиях. Те, кто стоял сзади — самые рослые, — опускали руку на головы своих товарищей и так поддерживали положение.
В пионерах проходил три года, а потом вдруг как с цепи все сорвались — раз, и вся белиберда, что была на партах, перекочевала на пионерские галстуки: логотипы рок-групп и черепа с костями. Потом исчезли и сами галстуки.
Но, когда меня принимали, я думал, что пионеры — самые крутые, справедливые, смелые-умелые, в общем, прогрессивные. Ну и как само собой нормально быть справедливым и все делать честно, так и нормально быть пионером. Не хотел быть пионером только Квакин и кулацкий сын из книг. У нас в классе только один не хотел быть пионером, но он поехавший немного был — хулиган. Его потом в спецприемник отдали, он на людей уже в третьем классе бросался, из окна вещами кидался и так далее.
В то время мы думали, мол, как хорошо, что родились в этой стране, потому что в других странах вечно какие-то кризисы творились, войны и люди жили в коробках и на улице. Когда уже видеосалоны появились, хлынули образы иного мира. В какой-то момент захотелось стать героем из фильма «Данди по прозвищу Крокодил» или хиппи Рембо. А пионерия не смогла ничего предложить, кроме заезженных образов Павликов Морозовых.
Так вот все и сложилось. Помню растерянность учителей. Они не могли уже ничему противостоять и толкались в очередях за кукурузными палочками для семей.
Евгений, Мурманск, стал пионером в 1985 году:
1985-й, перестройка, все дела. Директор приходил в школу, рассказывал, мол, ребята, вы смотрите, комсомол — это не игрушки!
В 1985-м — я могу только о себе говорить — я, десятилетний ребенок, конечно же, хотел отличаться, быть лучше, бегать дальше и быстрее. Да, люди стремились, волновались, «перед лицом торжественно клянусь»… Кого-то даже, помню, не приняли по каким-то там причинам.
А потом все это вылилось в скучную политинформацию. Особенно с началом перестройки. До перестройки я общался с людьми, которые старше меня, в конце 80-х окончили школу, — да, вот у них все было реально, давали какие-то комсомольские задания, обязательства, шефство брали… Но не было никакого сбора металлолома и Чебурашек с крокодилами Генами.
С 1985 по 1988 год я воспринимал идеологию более-менее серьезно. Но мы же толком ничего не знали. Многое вбивалось на подсознательном уровне — памятники, плакаты на каждом углу. Я хорошо запомнил, что, когда умер Брежнев и были гудки по всему городу, на тихом часе нас подняли на минуту молчания. Представьте себе сцену: охреневшие, ничего не понимающие сонные дети стоят эту минуту, а потом их отправляют обратно спать. А затем эти процессии по ящику, и все остальное.
А тут еще была гонка вооружений, страх ядерной войны, «письма мертвого человека», СОИ (Стратегическая оборонная инициатива, объявленная президентом США Рональдом Рейганом, — прим. «Ленты.ру»). Мне отец рассказывал, что я написал какое-то письмо Рейгану, чтобы он прекращал заниматься этой ерундой.
Тут на мой подростковый период наложился развал Советского Союза. У меня и без всякого Союза голова трещала по швам в силу того, сколько мне было лет, и без него она была занята куда более важными для меня в тот момент вещами. Возможно, симбиоз всего этого и вылился в конечном итоге в такую точку зрения.