Ровно четверть века назад, 26 декабря 1999 года, началась битва за Грозный — одно из ключевых сражений второй чеченской войны. Федеральные силы сначала взяли в осаду, а затем в ходе ожесточенных боев заняли столицу Чеченской Республики. «Лента.ру» поговорила со срочниками тех лет и узнала, как они пережили штурм большого города, о чем вспоминают спустя 25 лет и как сейчас относятся к той войне.
Алексей Вискунов:
В сентябре 1999 года мне исполнилось 19 лет, буквально за неделю до того, как мы пересекли границу с Чечней. А на войну я попал так: стал проситься еще в августе, меня не отпускали. Поэтому пришлось немного нарушить армейский закон. Я был поваром, большую часть времени тогда в столовой проводил, с парнишкой выпили и попались командиру части. И оказался на войне.
Когда попал в часть, выяснилось, что повар не нужен, требуется пулеметчик. Так и стал им. У меня были и пулемет, и автомат. В зависимости от ситуации пользовался то одним, то другим. Оружие было всегда со мной.
Наш 245-й полк до сентября стоял в Северной Осетии на границе с Чечней. 27 сентября мы вошли в республику. На войне я был где-то восемь месяцев, сейчас уже могу сбиться со счета. Прошел бои в Радужном, Первомайской, Комсомольском, Грозном. Одним словом, стал свидетелем всех основных боевых событий того времени.
Из более приятного тоже помню некоторые моменты. Мы все — северные мальчики — очень тогда обрадовались полям с арбузами. Всегда было что-то хорошее и плохое, надо было держать баланс, чтобы не сойти с ума. Нужно было следить за собой, за своей речью. У всех оружие, все на грани, человек может свихнуться от любого неосторожно сказанного слова.
Когда шли бои за Грозный, был очень серьезный штурм железнодорожного вокзала. Боевики согнали туда много составов — мы ползали под вагонами. Было сложно и страшно. Если нет страха, то ты покойник. Много было случаев, когда из-за проблем со связью мы «воевали» между собой, с соседними полками, которые шли по близлежащим улицам. И очень было много случаев, когда наши же артиллеристы по нам стреляли. Многих из-за этого потеряли. Бардак всегда был, есть и будет.
До боев в Грозном я писал письма и даже получал ответы. Сообщал кратко, что жив-здоров, держу божью коровку на пальчике, хорошая погода. В общем, различный бред, чтобы не рассказывать о плохом. Когда начался штурм, времени на письма уже и не осталось. Если и выпадали свободные минуты, то предпочитал поспать.
Наш 245-й полк отработал взятие площади Минутка в Грозном на все сто. У нас был всего лишь один раненый — сам себе попал по мизинцу.
Что могу сказать про бои за Минутку? Грязь, кровь, холод. Тяжело было идти по улицам, взрывали стены в домах, делали проемы и проходы. Бессонные ночи, серьезные бои. Главное — не падать духом, оставлять место юмору и работать.
Вещи в домах прекрасно помню, люди шикарно жили — персидские ковры ручной работы, которые на «гражданке» стоили бы не одну тысячу долларов. У нас были ребята, которые искали золото, как обычно это везде случается. В семье не без урода.
Оставлено было много — от продуктов питания до дорогих вещей. Технику не брали, но забирали стулья и ковры, чтобы что-то подстелить. Не из-за того, что дорого, а просто чтобы улучшить свой быт. Еду тоже брали, кушать-то хочется.
Мы тогда немного приготовились к празднованию, даже небольшой тортик сделали, но я как-то понял, что Нового года точно не будет. Именно так и получилось. И где-то за пять минут до Нового года нам приказали выезжать. Мы ничего не успели съесть. Так все там и оставили, уже не вернулись. Где-то около полуночи вступили в Старопромысловский район Грозного. Когда въезжали туда, нас стали обстреливать из домов. Часть машин пошла в сторону, чтобы открыть ответный огонь. Обычный стрелковый бой. Адреналин играет, не думаешь ни о чем, кроме выживания и погашения точки, откуда по тебе ведется огонь. На тот момент мы уже прошли не один бой, поэтому работали слаженно и аккуратно, понимали друг друга с полужеста. Планомерно продвигались в сторону железнодорожного вокзала.
В Грозном зима совсем не похожа на нашу. Я мог спокойно днем сидеть в одной майке, греться на солнышке. Вечером тоже не было особо холодно. В январе ударили морозы, но не такие, как у нас, на Севере. Слякоть там всегда была, землю всю избороздила техника. Если наступил в грязь, можешь с ботинком точно распрощаться.
Были у нас бесстрашные солдаты. Например, где-то идет бой, мы сидим, перестреливаемся, а один связист идет с катушкой, катит провод, улыбается. Он понимал, что если убьют, то ничего уже не поделаешь, а свою работу надо выполнять — связь тянуть. Очень много было хороших ребят, всех сразу сейчас и не опишешь. Помню, тувинец у нас был. Сам маленького роста, механик-водитель, гонял так, что за ним пуля не угонится. Парень с характером и чувством юмора.
Юмор был своеобразный, военный и некорректный. Нам он был понятен, но произносить где-то еще лучше не надо. То, что гражданский человек сочтет за жестокость, для нас было нормой. А как иначе?
Помню еще, что в Старопромысловском районе Грозного обувная фабрика была. А в нормальной обуви хотелось походить, поэтому взяли после штурма то, что там было. Весь полк носил хорошие ботинки.
Несмотря на то что морально я был готов к штурму Грозного, местами все равно было тяжело. Это крупный город, и все понимали, что легко не будет. Было страшно, что можем не вернуться домой, потому что это не штурм поселка. Боевики превратили его в большую крепость.
Когда идет штурм, думаешь, как бы выжить, и беспокоишься за товарища рядом. Ведь если его убьют, то и тебя тоже. Он про тебя рассуждает точно так же. Боевое братство, каждый друг за друга. Это и позволило выжить.
Увидел, что в СМИ писали о чеченской войне, только когда вернулся домой. Удивился, что там утверждали, будто Грозный и Минутку штурмовала милиция, а про нас ни слова. Тогда стало обидно. Может быть, в тот момент хотели повысить статус милиции, но врать всегда плохо, а тем более уж так.
Первые полгода не мог устроиться ни на одну работу, «чеченцев» не брали. Некоторые в открытую говорили, что боятся брать. Приходилось подрабатывать на стройках. Потом уже появилась стабильная работа.
Сейчас я нахожусь в госпитале после ранения на СВО. Поехал туда в 2024 году. Средний сын отслужил срочную службу и втихую подписал контракт. Я узнал об этом только в феврале и тоже пошел туда.
Олег Палежин, главный редактор издательства современной военной прозы «Болевой порог»:
На самой первой медкомиссии в девятом классе военком смотрит на телосложение, данные из школы. Меня увидели и сделали пометку, что нужно отправить в пехоту. Чуть позже и попал в мотострелковые войска.
Наличие земляков очень важно для солдата срочной службы, оно помогает психологически. Есть большая разница, когда ты один из своего города либо вдвоем с кем-то. Нас из класса было трое, первые полгода мы прослужили вместе.
Дедовщину никто не отменял, армия 90-х так и выглядела — там либо оставались настоящие офицеры, которые без нее жить не могли, либо те, кто на гражданке себя не нашел, кому просто некуда было пойти.
Таких ребят было полно. Набор в войсках был разношерстный, практически по всем областям виднелся явный недобор. Молодые люди осознанно не хотели идти в армию. Дети не были под присмотром родителей, те работали, чтобы кормить чадо. Мой отец работал в газовой промышленности, а денег не платили, получали вместо зарплаты гуманитарку от стран Евросоюза — сыр, шмотки, сигареты самого дешевого качества. Положение было такое. Целое поколение выбилось из колеи. После армии я видел, что героин было купить легче, чем хороший спортивный снаряд.
Абсолютно разные ребята попадали в войска. Не смотрели на то, что парень только с «малолетки», отсидел. Видели, что годен, и брали. Мне кажется, многих поставила армия потом на ноги, произошла переоценка ценностей. Кто-то потом хорошо устроился в жизни, кто-то не мог смириться с «гражданкой», потому что никакой социальной поддержки не было. А они практически все — дети, по 18-19 лет. Если он без руки или без ноги, то все — не мог поступить в институт или заниматься спортом. Война — это огромное социальное потрясение. И все даже нынешние бонусы для СВОшников — не вечные. Нужно надеяться на себя и на близких.
Когда перед строем был поставлен вопрос, кто не сможет по каким-либо причинам выполнять боевые задачи, то никто не вышел. Учебка закончилась. 200 человек в пассажирских вагонах по четыре тела на одно спальное место поехали в 255-й волгоградский полк. Это был ноябрь. Казармы полка оказались пустыми, полк ушел в полном составе на фронт еще в сентябре и уже нес потери. Но все были на позитиве, потому что выбор-то такой сделали сами. Тем более тогда впервые во вторую чеченскую кампанию нам стали засчитывать один боевой день за два. Я отслужил год и три месяца, приехал и купил трехкомнатную квартиру, съехал от родителей. Но это мне повезло, многие-то просто не дожили.
Я попал в 7-ю мотострелковую роту 3-го сводного батальона, в хозяйство капитана Зюзина. Увольнения старослужащих, передача оружия, боевых машин, обязанностей от «деда» к «молодому» происходили даже на маршах.
Сначала нас привезли на Терский хребет, мы с него очень долго спускались к аэропорту Северный, зачистили и взяли его. 27 декабря началась крупномасштабная операция по замыканию кольца вокруг Грозного, вошли туда, к 4 февраля взяли город. Пробарахтались там два месяца. Мы сжали кольцо, 4 тысячи боевиков прорвались на стыке двух полков. Там было минное поле, многие из них подорвались. Если бы этот прорыв не случился, все было бы нормально с десантниками, которые погибли в феврале.
Я уже прошел реабилитацию временем и не могу назвать все те вещи, которые пережил, особо страшными. Самые тяжелые моменты в Грозном, когда недосчитывались ребят после штурма. И потеряли много разведчиков. Они самые первые принимали бой, когда уже не справлялись с какой-либо ситуацией — подтягивали пехоту. Разведку на 50 процентов составляли контрактники и казаки, потому что, повторюсь, был недобор: более тяжелые задачи выполняли более взрослые мужчины.
Я был заместителем командира взвода, присутствовал на различных совещаниях и обеспечивал связь между взводами. Чтобы нас не прослушивали, мне приходилось бегать по ночному Грозному, искать, где расположились разные взводы. Да и дело даже не в прослушке — часто аккумуляторные батареи на станции были разряжены, потому что на дворе был декабрь и средств для подзарядки просто не было.
И вот я был при таких разговорах, когда офицеры-казаки говорили, что, чем слать молодых и необстрелянных бойцов, лучше самим все сделать. Мы старались беречь срочников, хотя 80 процентов задач и ложились на нас.
31 декабря 1999 года мы заняли большую подстанцию, которая, как я могу догадываться, питала целый район. Уже смеркалось, стояли посты. Нас предупредили, что, возможно, на нас нападут боевики. Они любили прощупать нашу оборону, тем более был праздник. Я сидел в башне БМП, слушал радио. У нас немного ловили «Маяк» и «Европа.Плюс». Потом я решил сходить в туалет, а на улице темно, вокруг бетонные заборы, и пацаны костры жгут.
Краем глаза увидел, что кто-то стоит неподалеку и смотрит на меня. Я перепугался. Вижу, стоит молодая чеченка, моя ровесница. Я начал ее допрашивать, а оружия нет, в башне осталось. Смотрю, у нее в руках палки и доски. Я ей говорю: «Ты кто такая? Разведчица? Палишь наши позиции?» Она сказала, что собирает дрова, мать болеет, а отец погиб, когда пошел за дровами во время минометного обстрела. Надо было по идее тащить ее к капитану для выяснения особых обстоятельств. Я подумал тогда, а что будет с ее семьей, если она не врет?
В вещмешке были хлеб и консервы. Я отдал это все ей. Она показала, как пролезла. Там от артиллерийского снаряда осталась дыра в заборе. Не знаю только, почему она никого не предупредила. По ней могли шмальнуть, потому что пароля не знает.
Напоследок сказал ей — если ты не врешь, завтра приходи со своей мамой, мы соберем медикаменты и отдадим вам. На следующий день она привела человек 10-12 [мирных жителей]. Мужикам-чеченцам мы отдали сигареты, хлеб, тушенку.
На зачистках в Грозном часто были локальные столкновения с противником. Бойцы врываются в дом, там «духи» — три-четыре человека не успели уйти за основной массой [во время отступления], так часто бывало. И начинается стрельба.
Главные и самые распространенные эмоции среди ребят тогда — это мальчишеский интерес, юношеский максимализм и фатализм. Понятное дело, что думали о мамах и папах, но отношение к жизни было порой наплевательское.
Важно было не понимать высокие смыслы происходящего, а верить офицерам. Если звучит приказ именно так, как ты его слышишь, значит, так и приказывает тебе на данный момент Родина. Потому что Родина тогда для тебя была не шире плацдарма твоего батальона.
Наш быт был самым простым: консервы и хлеб, в редких случаях сухпай. Бельевые вши, холод, грязь. Гуманитарка практически отсутствовала, на Большой земле о нас даже в СМИ старались особо не упоминать, а если и писали, то не всегда в положительном ключе и не всегда правду.
За штурм Грозного представили к государственной награде. Но ни медаль Суворова, ни «За Отвагу», ни орден Мужества не могут скрасить ожидание дембеля. Сейчас я вижу, как наши награды обесцениваются и раздаются людям, мало имеющим что-либо общее и с отвагой, и с мужеством.