Русские казаки участвуют в боевых действиях на Украине с 2014 года. Десятки тысяч добровольцев из казачьих общин Дона, Кубани и Терека вступили в ополчение и регулярную армию, чтобы поддержать возвращение Новороссии в состав России. Среди них есть потомственные воины, чьи семьи хранят традиции дореволюционного казачества, и те, кто решил стать частью общины уже в наши дни, записавшись в добровольческие казачьи части. Наш корреспондент поговорил с казаками, воюющими на разных участках фронта, и узнал, почему они объединяются в отдельные отряды, чем эти подразделения отличаются от украинских казачьих формирований и как им удалось сохранить боевые традиции, несмотря на репрессии советского периода. Об этом — в материале «Ленты.ру».
Карета (позывной), доброволец отряда имени Павла Судоплатова
Я родился и вырос в Гуляйполе, на родине известного всему миру анархиста Нестора Махно. Мой родной дед Семен Каретников в Гражданскую войну был одним из ближайших его сподвижников. Впрочем, остальные родственники того поколения тоже сражались под черными знаменами.
Многие традиции, конечно, были утеряны, но после распада СССР казачество на Украине существовало лишь в театральной форме. Это ряженые, обычные актеры. Настоящих воинов там не было — мы поняли это давно.
Когда начались события на Евромайдане, мы с братом находились в Энергодаре. Я и сейчас живу там. В 2014 году мы координировали пророссийские акции протеста, хотели, чтобы Запорожская область пошла по пути Донецкой и Луганской.
В итоге брату пришлось бежать в Россию. Незадолго до начала боевых действий он смог вернуться в Энергодар, но продолжал скрываться — работал нелегально, жил не по месту прописки.
С приходом России изменилось все. Жители региона начали объединяться в русские казачьи организации. Мы создали казачье общество имени Архистратига Михаила.
Брат, кстати, после возвращения России стал директором школы. Уже весной 2022 года он сумел обеспечить детей аттестатами российского образца.
А в России эти традиции возрождались с 1991 года.
Конечно, в некоторых вещах приходится разбираться заново — и в казачьем самоуправлении, и в военных традициях, и в духовных аспектах. Но главное — национальная идентичность. Мы — русские!
Мы живем на линии фронта. На другом берегу Днепра — противник. И, поверьте, у нас есть чем заняться. С 2022 года многое изменилось, люди увидели разницу.
Я тоже попал на фронт через отряд имени Судоплатова. Это настоящее казачье формирование.
Вадим Проценко, учитель Алчевского казачьего кадетского корпуса имени генерала Платова; ветеран войны в Афганистане, бывшей Югославии, Донбассе и специальной военной операции России на Украине
Я родился в Алчевске, небольшом промышленном городе под Луганском. Моя семья — родовые казаки. Часть из них — местные, часть с Кубани.
Да, в Советском Союзе казаков, мягко говоря, не жаловали. В колхозах, куда наших предков массово загоняли, их презрительно называли казацюрами… Но в станицах традиции продолжали жить. Все передавалось с детства. По давнему обычаю семейные реликвии хранились у старших женщин в роду. В нашем случае — у бабушки.
Все это, конечно, сильно влияло на детское сознание.
Казаки, будь то в бою или в труде, всегда делают все на совесть. Естественно, они умеют работать и на земле. Их хозяйства всегда немного отличались от остальных — и зависть по этому поводу тоже присутствовала.
За свою жизнь я участвовал в трех войнах: Афганистан, Югославия, Донбасс.
Там меня приметили добровольцы из отряда «Царские волки». Когда узнали, что я был разведчиком в Афганистане, позвали к себе. Я воевал в Мостаре, Титово-Ужице, под Вишеградом… Даже получил сербское гражданство и обзавелся домом, но тянуло на родину.
В 1996 году я получил тяжелое ранение в голову. Перебило тройничный нерв, лицо сильно перекосило. Выглядел я плохо и даже боялся выходить на улицу.
Пока восстанавливался, в школу работать не пошел. Трудился на заводе, в охране… Тогда же в Луганской области начало постепенно возрождаться казачество. Основными центрами возрождения были Станица Луганская и Красный Луч. До революции это был казачий край, войско Донское.
Когда в 2014 году началось восстание, я примкнул к нему одним из первых. Тем, кто уже состоял в казачьем войске, было проще самоорганизоваться. А сделали мы это очень быстро — уговаривать никого не пришлось. Горизонтальные связи сыграли ключевую роль.
На первых этапах именно казаки оказали решающее влияние. Возглавлял нас тогда небезызвестный атаман Николай Козицын. Сейчас его, к сожалению, считают нерукопожатным, но тогда он сделал очень многое. Под его началом появился батальон имени Александра Невского, где я впоследствии воевал.
Первый бой наше подразделение приняло под Металлистом. Затем мы обороняли завод взрывчатых веществ в Петровском. Заняли его быстро, разоружили охрану. Руководство, само собой, сбежало на Украину.
Начались авиаудары. У нас еще не было ПЗРК, и сбивать самолеты было попросту нечем. Но, видимо, до противника донесли информацию о возможных последствиях, и фугасными ударами они нас больше не накрывали. Зато круглосуточно засыпали шрапнелью. Оборону держали всего 35 человек, включая меня. Противник об этом не знал, полагая, что нас несколько сотен.
Однажды к нам со стороны Лутугино пришли два лейтенанта Вооруженных сил Украины: «Мы хотим сдаться. Не видим смысла воевать друг против друга». Договорились о встрече, но в назначенное время никто не пришел.
Почти два месяца нас держали в осаде. Каждый день обстрелы. Но на штурм идти боялись — думали, что нас гораздо больше.
После заключения Минских соглашений я остался служить в Народной милиции. Но в 2018 году получил тяжелую контузию, меня комиссовали. Тогда же мне предложили работу в школе, а позже на ее базе открылся казачий кадетский корпус.
И вот здесь я по-настоящему почувствовал себя счастливым. С одной стороны, это возможность воспитать новое поколение воинов, казаков, настоящих мужчин. С другой — я ведь по образованию учитель.
Но с началом специальной военной операции меня, как и почти всех мужчин-преподавателей, мобилизовали. Некоторые служат до сих пор. Двое наших сотрудников погибли. И еще трое выпускников — совсем молодые парни…
Здоровье окончательно пошатнулось, и спустя год меня снова комиссовали. Сейчас снова работаю с детьми.
У казачьих кадетских школ обязательно должна быть связь с первичными казачьими обществами. Если этого нет — все превращается в формальность.
Нужен неформальный подход, и у нас есть такие примеры.
Правда, в Луганской народной республике сейчас все казаки на передовой. Остались только старики и те, кто по состоянию здоровья не может воевать. Такие как я.
Отец Владислав Сулейманов, иерей Русской православной церкви
Мои подопечные — это почти 50 добровольческих батальонов, включая казачьи. Сейчас я занимаю должность помощника главного военного священника по работе с добровольцами в зоне специальной военной операции.
Но казачья идентичность — это и про меня. В конце концов, я штатный духовник трех хуторских казачьих обществ. По корням я тоже отчасти казак. Живу в селе, в Туркменском районе Ставропольского края.
Главное, что они глубоко изучают казачью историю и пытаются адаптировать ее к сегодняшним реалиям.
Например то, что казак — это хозяин своей земли, воин и защитник Отечества.
Самое главное, что казачья присяга приносится на кресте и Евангелии. После отмены помазания на царство в России только две категории людей дают такую клятву — священники и казаки. И это ключевой момент для понимания нашей идентичности: казак неотделим от православной веры.
Что касается меня и других военных священников, сегодня мы стараемся возродить тот опыт, который существовал до революции, — взаимодействие церкви и армии в Российской империи.
И казаки сегодня, если можно так сказать, — это по-настоящему православное воинство.
Нас старались растворить, уничтожить. Этим занимались большевики, это происходит и на Украине сейчас.
И, конечно, это мое личное мнение, но для сохранения русских как нации нам необходимо вернуться к Богу и своим корням. У казаков это получается лучше всего.
А русский казак — это тот, кто в любую минуту готов встать на защиту справедливости и правды.
Виталич (позывной), ротный замполит отряда БАРС-11 «Кубань»
На запорожском фронте я с марта 2024 года. Это мой второй контракт. Моя служба началась еще в 14 лет — я окончил Казанское суворовское военное училище, затем поступил в филиал Военной академии тыла и транспорта.
После выпуска попал в отряд специального назначения 14-й бригады спецназа в Хабаровске. Почти сразу отправился в Чечню — 2004 год, шла контртеррористическая операция. Со временем дослужился до капитана, но из-за «сердюковских» реформ пришлось досрочно уйти на пенсию. Получил второе высшее образование, служил в оперативных подразделениях министерства внутренних дел.
Когда здесь начались боевые действия, я понял, что Родина — это не просто место работы. К тому же у меня был боевой опыт, и я знал, что смогу быть полезен.
В БАРС-11 я записался обычным стрелком. Ходил в штурмы, как все. Потом командование узнало, что я кадровый военный, да еще и с боевым опытом. Назначили командиром группы — считайте, взвода. Затем предложили стать замполитом.
Когда ты окружен добровольцами, воспитанными в воинских традициях с детства, формальности отходят на второй план. Мы решаем многие вопросы совместно, более демократично. Никто не ходит строем, не копает траншеи «отсюда и до обеда».
Почему? Все просто.
Во-первых, я православный христианин.
Во-вторых, я считаю, что казачество — это стержень русской нации. Эти люди всю историю сражались за Россию, как и я сейчас.
Некоторые называют казачество субкультурой, но я не вижу в этом ничего плохого. Субкультура — это сообщество людей с общими ценностями. Что в этом плохого? Мне не нужна выгода, мне просто нравится образ жизни и мышления казаков: их отношение к Богу, их братство... Все это кажется мне правильным.