Когда в двух родственных языках однокоренными словами обозначают разные вещи, их называют ложными друзьями переводчика. Например, польская "урода" - это русская "красота". А как быть, когда в одном языке очень похожие слова становятся чуть ли не антонимами?
Вот пример: правоохранители и правозащитники. Оба слова даже возникли в русском языке на памяти ныне живущего еще поколения. Но как они разошлись? Правозащитники с 1960-х годов требуют от правоохранителей соблюдать права человека. Правоохранительные же органы с маниакальным упорством то ищут, то фабрикуют доказательства того, что правозащитники - вредители и клеветники, "шакалящие у иностранных посольств". Советский Союз уж двадцать лет как кончился, а правоохранители по-прежнему рекомендуют обществу предохраняться от правозащитников.
Из-за официального советского термина выглядывала, конечно, еще царская спецслужба - охрана, жаргонное обозначение которой - охранка - так въелось в обиход, что многие считают именно ее названием организации. И как охранка охраняла двор, помещиков и капиталистов, так правоохранительные органы советские охраняли государство, его интересы и права - от граждан.
А на двусмысленность выражения "правоохранительные органы" впервые в СССР указали именно правозащитники, которые вызвались на защиту прав граждан и общества от органов государства в последней трети прошлого столетия.
Что эта горстка людей была права, а многомиллионное большинство - нет, другие стали понимать, когда их самих какой-нибудь правоохранник "отоваривал дубиной". Только тогда человек начинал смекать, кто что и от кого охраняет, а кто его от этих охранников защищает. Ровно за это и не любят государственные люди правозащитничков.
И ведь никуда не ушли хорошие проверочные слова для уточнения смысла противостояния "правозащитников" и "правоохранителей" - защитник и охранник. Но кому их мало, идем дальше: корешок нашей правоохранно-правозащитной истории сидит еще глубже, во временах военного коммунизма и красного террора. Тогда, в первые годы советской власти, на смену отмененному на некоторое время адвокату (слово, по Ушакову, "заграничное" и "дореволюционное") вдруг пришел правозаступник. Декларировалось это дело так:
"Государственная власть, вступившая на путь уничтожения классовых привилегий, не может допустить иной организации судебной защиты, кроме как в виде общественного служения. Для этого необходимо разорвать всякую материальную связь правозаступника со своим подзащитным, возложив оплату его труда на государство... Таким образом, мы представляем себе правозаступников, как корпорацию лиц, руководящихся в своих выступлениях исключительно принципами гуманности и общественного блага..."
После превращения гражданина в винтик для нужд государственной машины потребность в правозаступниках отпала. Слово вышло из обихода и напрочь забылось. Неудивительно, что нынешним полюбившим старую Русь реформаторам и переименователям оно не пригодилось как раз для вытеснения разом и "неверных ментов", и "правозащитничков": слово "заступничество" применяется теперь обычно с дополнительной окраской – "попытка защитить кого-либо, кто защиты не заслуживает". Почти пособник.
Вместо правозаступника с середины 1920-х годов по большой дороге советской юстиции поехал карательный бронепоезд прокуратуры: его персонал вернулся в мундирах и чуть ли не с аксельбантами, а за ним трусцой или с самокатом побежали адвокаты. Стоило кому-нибудь из советских адвокатов действительно начать последовательно защищать интересы частного лица в его тяжбе с государственной организацией, и вот уже он из заступника становился "пособником врага", а потом и самим врагом - мишенью карательной системы.
Вот почему защитник в России до сих пор так смешон по сравнению с охранником: речевой навык такой. Сложился этот навык в эпоху репрессивную, но ничто не мешает ему действовать во времена, в общем, уже свободные. Мало кого удивляет, что правоохранительные органы легче сдают убийцам судью Чувашова или адвоката Маркелова, чем какого-нибудь криминального авторитета. Пока люди верят, что государство важнее общества, а начальник значительнее любого частного лица, для правоохранителей "вор в законе" всегда будет ближе правозащитника.
А ведь для обслуживания этой странности есть в русском языке старое и точное слово: правоотступничество. Но погуглите яндексом, граждане: кроме нескольких умных адвокатов, никто в стране его просто не помнит. Нету его совсем, такого простого и ясного, и в уютных жежешечках. Вот ведь, обсуждая переименование милиции в полицию, все понимают или нутром чуют, что вместе со словами надо бы поменять и персонал. Но сначала надо научиться называть вещи своими именами.