Есть такая тема, для отечественных политологов практически вечная: общественный договор. Нет, не так. Негласный общественный договор. Формат взаимодействия власти и общества, который никогда не обсуждается напрямую. Может быть, потому, что и «власть», и «общество» — очень уж невнятные понятия.
Политологи идут по следу, собирают улики, ловят этот самый «общественный договор» как сыщики преступника. Вот, например, про сравнительно сытые докризисные годы, эпоху «зрелого Путина» (кстати, сейчас он, получается, перезрелый и даже, возможно, загнивающий; это и по некоторым фотографиям видно) все говорят сходно. Тогда, говорят, общественный договор — разумеется, негласный — существовал. Власть не трогала граждан, позволяя им ездить в Турцию и покупать в кредит утюги, а граждане не интересовались делами власти. Не лезли в политику, мирились с коррупцией.
Не без натяжек, конечно, но какое обобщение обходится без натяжек. В целом, реалистично.
Существовал, пока не рухнул вместе с ростом политической активности, и некоторое время следов нового, негласного, разумеется, общественного договора обнаружить никому не удавалось. А теперь вот я, мне кажется, на эти следы набрел.
Все началось, как ни странно, на «Марше против подлецов», когда митингующие — помимо традиционных, сочащихся остроумием плакатов — пронесли по Москве портреты депутатов, голосовавших за т. н. «Закон Димы Яковлева». Трудно было поверить, что это хоть как-то заденет охотнорядцев. Но задело. Очевидно — задело. Обидело. Заставило если не оправдываться, то возмущаться.
Дальше были казус Пехтина, история с Астаховым, совсем свежая атака на Яровую. И раз за разом получалось, что да, каким-то образом эти точечные удары работают. Реакция есть. Ну, давайте разбираться, почему.
Внутри прежней схемы общественного договора критика власти ведь тоже не исключалась. Скорее, наоборот. Просто критиковать можно было — за дела и делишки — именно власть. Абстрактную и непонятную власть. Всех, или даже все вообще и никого конкретно. Никого или Путина, потому что Путин, фигура, укрытая мифами, далекая, неочевидная, — это такая же абстракция, как «власть». Не исключено, что это вообще одно и то же.
За абстракциями типа «Путина» и «власти» укрывалось, как за щитами, большое, но все же счетное множество отдельных людей. Все эти люди находились в мире лицемерной стерильности, где можно одновременно брать взятки и бороться с коррупцией. Жить в необъяснимой с точки зрения задекларированных доходов роскоши и сострадать несчастному народу. Стратегия перехода на личности — почему бы не назвать ее так? — показала хрупкость этого мира.
Вот они, контуры нового общественного договора, который, возможно, впервые в российской истории общество навязывает власти, а не наоборот. Вы можете терроризировать нас — в соответствии со свежепринятыми террористическими законами или вообще безо всяких законов, можете продолжать произносить возвышенные речи в защиту духовности и параллельно обзаводиться богатствами. Но ваш мир больше не будет уютным. Каждый — буквально каждый — должен понимать, что несоответствие между высокодуховной риторикой и убогой реальностью новорусской роскоши рано или поздно вылезет наружу. Комфорт стерильного лицемерия отменяется.
Власть перестает быть абстракцией. Теперь это не коллективный Путин, а пофамильно известные граждане. Ну, да, их относительно много. Но список все-таки конечен. И общество точно так же перестает быть абстракцией, хотя его границы чуть более все же размыты. Новый договор — это декларация об объявлении войны, и война (не без оговорок, конечно, поскольку у одной из сторон есть прокуратура и следственный комитет, а у другой — только энтузиазм) ведется почти на равных.
В конце концов, теперь не особенно важно, что расскажет телевизор многим миллионам сограждан. Важно, что конкретный Пехтин прочтет про себя в газете, которую он читает. Или которую перескажут ему специальные люди. Или злые коллеги. В этом смысле даже по информационным ресурсам у конфликтующих сторон относительный паритет.
А самое интересное, что будет, если, скажем по старинке, власть все-таки догадается, что по-настоящему эффективный ход в рамках такого, нового, навязываемого ей противостояния — не фабрикация липовых уголовных дел, а наоборот, игра в открытую. С наглядной демонстрацией того, насколько многие из числа непримиримых критиков государства от этого государства зависят. В государстве, построенном на коррупции чуть больше, чем целиком, это, к сожалению, не сложно.