Мужские наручные часы все чаще попадают в новости — причем не только моды и стиля. Однако за подсчетами, во сколько обошелся тому или другому государственному мужу его хронометр, теряется главное: у часов есть своя философия и своя бытийная функция.
Удивительно, что до сих пор не написан монументальный труд о философии мужских часов. Тут вот в чем дело: обыватель давно привык к символическому капиталу перстней, диадем, подвесок и прочей ювелирной радости. Меж тем бриллианты вовсе не такие уж друзья девушек, и по эффективности вложения это инструмент спорный. Но нормальному обывателю кажется, что с мужчинами все иначе.
Однако копнешь поглубже, и окажется, что вокруг сплошное равноправие, и драгоценности прочно встроены в систему ценностей обоих полов. Просто драгоценности эти чуть разные. Нет, и сейчас можно увидеть мужчину в диадеме, но это пока исключение. С рэпера, увешанного бриллиантовыми монограммами, тоже спрос небольшой. В этом смысле деловой костюм стал уравнителем не хуже полковника Кольта — понятно, что один куплен задешево, а другой стоит как автомобиль, но все же это уравнитель. И поскольку золотые цепочки так просто не предъявишь (нужно ослаблять узел галстука, расстегивать рубашку), то остаются галстук с часами (редкие запонки оставим в стороне). За галстук, как в известном анекдоте для новых русских, можно заплатить много, но он во всех смыслах недолговечен. Его убивает мода и жирные салаты. Поэтому мужские драгоценности сосредоточились в часах.
Началось все в XVI веке, когда богослов Жан Кальвин приехал в Женеву (его изгоняли оттуда, а потом возвращали, но это длинная история). В Женеву бежало немало французских гугенотов-часовщиков, не без конфликтов пополнивших местное сообщество точной механики. Суровая доктрина Кальвина (простота, скромность, культ труда и предопределенность судьбы человека) привели к тому, что женевцы истребили театры, не жаловали модных парикмахеров и отказывались от зеркал. В зоне риска оказались и ювелиры. Понемногу они соединились с часовщиками. И вот по странам и континентам разошлись ювелирные часы — эмаль, драгметаллы, камни дополнили точную механику.
И тут оказалось, что кроме отсчета времени часы обладают и другими полезными свойствами. Ими можно наградить вместо ордена. Прямо-таки снять с себя часы и отдать герою, ну или вручить именные часы — и эта традиция сохраняется до сих пор. Можно расплатиться часами или оставить их в залог — я как-то наблюдал такую сцену в ресторане, когда за соседним столиком у загулявшей компании не хватило денег. Правда, это было в те времена, когда о подделках еще не слышали.
Это символ семейных ценностей. Раньше это был меч и замок, теперь — часы и дача. Конечно, у кого-то уже есть возможность передать наследникам замок, но функции меча все равно исчезли. А часы можно сберечь даже во вьетнамском плену. Часто это предмет инвестиций. Но тоже довольно спорный: не поймешь, как будут цениться через двадцать лет линии и цвета. Приумножатся ли деньги, удастся ли их только сохранить или вовсе проиграешь. Не будет ли золотая луковица принята по цене лома драгметаллов, не станут ли часы выглядеть в глазах потомков так же, как в наших выглядят чешские полки и сервиз «Мадонна».
Другое дело — рост символического капитала тех часов, что таскала в кармане или на руке знаменитость. Наполеоновский брегет всегда будет дорог на аукционах. Это символический капитал для бегства — сунуть в руку патрульному во время народной смуты, выменять место на последнем пароходе. Подобно обычаю восточной женщины носить на себе золото, которое можно унести в случае стремительного развода. Часы здесь — как последнее прибежище беглеца, инструмент Крайнего Случая — всегда при себе, носятся на теле, можно быстро снять и откупиться. Наконец, это статусное явление. Сложно выгонять друзей в дождь еще раз поглядеть на дорогой автомобиль, не всякого приведешь в дом, а часы — вот они.
Удивительное обстоятельство заключается в том, что сейчас самые дорогие часы носят люди, которым не нужно смотреть время. Для этого есть слуги, референты и секретари — но традиция осталась. Счастливые часов не наблюдают — ни своих, ни чужих. Лучше всего про эту гонку вооружений сказал писатель Пелевин: «Ничего так не выдает принадлежности человека к низшим классам общества, как способность разбираться в дорогих часах и автомобилях». На этом и построена хрупкая уверенность в том, что человек с ружьем в руках и классовой ненавистью в сердце поймет, что ему суют под нос.