Войковская — почти Войлочная, а жить рядом с войлочной станцией, спускаться в нее при промозглом московском климате уютно и приятно. Родился на Войковской, работаю на Войковской — все это звучит мягко. Интерьеры шестидесятых c голубой плиточкой не столь, конечно, помпезны и дворцовы, как интерьеры тридцатых-пятидесятых, но они милы сердцу сегодняшних пятидесятилетних, выросших, в общем, вдали от залпов и канонад. Никакой Петр Лазаревич Войков, по другим источникам — Пинхус Лазаревич Вайнер здесь не просматривается, никто не вспоминает дылду с вечно мутными от наркотиков и пьянства глазами — сальненького, паясничающего и театрально корчащего рожи, — таким запомнили его современники.
Его имя новая станция получила в 1964 году, потому что в те времена рядом работал чугунолитейный завод имени Войкова. Впрочем, «Войковское» быстро расползлось по окрестности: имя Петра Лазаревича получили и станция метро, и район, и пять проездов. Пришедшая на смену «культу личности» идеологема «возвращения к ленинским моральным нормам» вытащила на белый свет немало пыльных шлемов. Но и эти правильные «старые революционеры» были довольно быстро забыты, и уже в 80-х иные жители района были уверены, что живут на месте бывшего села Войкова.
Петр Лазаревич начал оживать в национальной памяти относительно недавно, четверть века назад, в контексте мероприятий и изысканий, связанных с захоронением останков царской семьи. Тогда и всплыл его портрет, а также пристрастие к короткой фразе: «Расстрелять!» Теперь широко известно, что Петр Лазаревич участвовал в расстреле царской семьи, добивал царевен штыками, стаскивал рубинчик с агонизирующей императрицы, резал тела на куски, потом заливал их серной кислотой. Он лицезрел пенящуюся от кислоты девичью плоть, вдыхал амбре, пристраивал недорастворившийся мизинчик. Список его деяний оказался просторным и доступным — и народ помрачнел.
Но станция и район почему-то не попали в большую волну постсоветских переименований. Почти бесконфликтно произошла в Москве топонимическая десоветизация десятков объектов, в том числе и станций метро. Кампания еще идет: не далее как в прошлом году нашлись деньги и на то, чтобы стереть с карты метро имя Вадима Подбельского — не самого одиозного из «пламенных революционеров». За ним — установление цензуры беспрецедентной жесткости, участие в подавлении Тамбовского и Ярославского крестьянских восстаний, но, право же, рядом с товарищем Войковым он выглядит совсем тускло. Случались ренейминги совсем уж нелепые вроде переименования идеологически нейтрального «Измайловского парка» в военно-патриотическую «Партизанскую» или безликого «Делового центра» — в еще более затертую «Выставочную». А «Войковская» устояла, хотя общественная активность по ее переименованию бушевала и бушует уже давным-давно. Почему же это так насущно?
Нет более надежного закрепление в вечности, чем топонимизация. Имя произносят, катают по языку, повторяют бесконечно: оно — адрес поколений. После революции 1917 года простор для называния улиц и целых городов именами «героев» революции открылся исполинский — сколько было построено городов с нуля, а как выросли старые города — в два, три, четыре раза. Каждому «герою» революции достались не просто полустаночки — новые урбанистические миры. Тысячи улиц, проспектов, площадей, заводов, парков. Такое нам досталось наследие. И что, теперь все разом переименовывать? Даже тогда, когда нет исторического названия, за которое так удобно бывает зацепиться? На месте Астаны — нынешней столицы Казахстана, некогда был Акмолинск — жутковатое место. Акмола — «белая могила», в название не возьмешь. Назвали Астаной, то есть просто «столицей», но это разве лучше чьего-то имени? Кстати, в Москве станцию все-таки назвали «Алма-Атинская», именно этот город сочли знаковым, а не новую Астану. Но с Войковской-то есть масса вариантов: Северно-Западная, Коптево, Глебово, Петербуржская. Так вперед!
Когда общественное мнение поднимает волну и требует переименований, обыватель съеживается и упирается: вы хотите нарушить порядок? Чтобы мы бегали и бумажки переделывали? А Фрунзе чем лучше Войкова? Значит, долой и 1-ю, и 2-ю, и 3-ю, и набережную, и метро? Но Фрунзенская — престижнейшее место, жители Фрунзенскую не отдадут. И Ленинский проспект не отдадут. И улицу Крупской. Значит, избирательно надо? Но разве этический принцип терпит избирательность?
По поводу Войкова — ну совсем уж отморозка — общественное мнение, противоположное обывательскому, демонстрирует удивительно редкое единодушие: это порочит город. Уникальный случай: по одну сторону баррикад встали и РПЦ, и Московская Хельсинкская группа, и «Мемориал», и президентский совет по правам человека, и лидеры фракций ГД (за исключением коммунистов), и студенты МАИ. Людмила Алексеева и Всеволод Чаплин яростно жмут друг другу руки, требуя не просто переименовать, но и распять память этого готического злодея. Направлено и письмо в администрацию президента c шестью тысячами подписей — образцовейший набор: в этом ковчеге каждой твари по паре, и волк там не ест ягненка, а патриот не дубасит либерала.
Но чем дальше идет дискуссия, тем становится очевиднее, что она тупиковая: надо переименовывать все или ничего — очень многие «герои» революции не лучше Войкова, но изменить все нереально и слишком радикально, посеет хаос и нестабильность, в том числе и политическую. Нет такой организационной готовности — не переварит система. Да и тех, кто не хочет озадачиваться, запариваться, тех, кто не любит перемены, всегда больше. Но право ли такое большинство? Должны ли за ними идти политики или наоборот — вести их за собой? При этом важно, что демократия — отнюдь не диктатура большинства, она должна учитывать все спектры мнений. Вот и выходит пат. В июле московские власти были готовы к переименованию, об этом говорил столичный градоначальник. Раз люди хотят — власть исполнит. Теперь Сергей Собянин говорит, что опросы показывают другое — нет, эти же или какие-то другие люди не хотят смены названия. Народ не согласен с населением — парадокс из анекдота, при всей абсурдности часто встречающийся и не дающий действовать. Евгений Соседов — председатель совета Московского областного отделения «Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры», советник Мединского, несколько дней назад с большой горечью написал в своем блоге: «Я знал, что у нас в стране много противников Николая II и памяти царской семьи, но что у нас столько сторонников и защитников кровавого палача Войкова — даже не ожидал. Люди с пеной у рта защищают этого деятеля…». Да, и некоторые — просто потому, что не хотят перемен.
Но что же делать, если нет формулы действия, если демократическая процедура бессильна, а улица носит имя палача?
В такой ситуации, кажется, не просматривается иного механизма кроме проявления политической воли. Московский градоначальник готов исполнить волю народа, он многократно об этом заявлял, обозначая свою роль как «вторичную» и чисто демократическую. Да, таков механизм демократии: опрос, голосование — директива к действию власти. Но векторы политической воли и воли народной могут не совпадать. Нет ли смысла кому-то рискнуть и вывести из игры мутного джокера Войкова из чисто этических соображений, получив в обмен будущую козырную выборную карту? Ведь именно готовность пойти на риск ради высокой цели мы и ценим в политиках.