Недавно с подачи одного авторитетного благотворительного фонда в нескольких городах страны началась акция «Чья-то жизнь — уже не мелочь». Гражданам предлагалось сложить мелочь из карманов не в копилку, а в специальные контейнеры. Требовалось собрать 1,3 миллиона рублей для операции 16-летней воспитаннице ярославского детдома Ульяне, страдающей сложным сколиозом. В разгар сбора объявили: ура! Ярославский департамент здравоохранения выделил квоту для Ульяны. Акция все равно продолжается, средства пойдут на операцию для девочки из Уфы с похожим заболеванием, — таких девочек и мальчиков много. Устыдятся ли и башкирские власти, что не на космически дорогую трансплантацию, не на лечение смертельного недуга, — но на рутинную, в сущности, операцию в российской клинике приходится собирать медяки по городам и весям?
И каждый раз возникает эта массовая эмоция, простодушная, но безусловная в своей правоте: ну какого черта, ну почему, нефтяная держава?
Еще два года назад министр здравоохранения Вероника Скворцова пообещала, что ее ведомство будет отслеживать каждый случай сбора денег на лечение за границей через фонды — по ее убеждению, большинство болезней возможно вылечить в России за бюджетный счет. Просто региональные минздравы плохо скоординированы с главврачами больниц, была искренне убеждена Скворцова. Тогда, помнится, ей ответили сотни интернет-пользователей — ожесточенная пациентская правда, которой нет дела до дефектов внутриведомственной коммуникации. Квоты на лечение выбиваются месяцами, а ждать нельзя, кричали они, приходится постоянно доплачивать за лекарства и расходники, и каждый, прошедший через адовы круги онкологии, может рассказать, во что ему обошлось бюджетное «лечение по современным протоколам». Не знаем, отслеживает ли сегодня Минздрав каждого вырвавшегося за границу пациента, но количество просьб о помощи выросло, а не снизилось. И человеческий протест накаляется день ото дня.
«Один умный человек подал идею: на операции для больных детей выделять деньги из бюджета, а на гонорары футболистам и их тренерам собирать всем миром». Этот интернет-мем появился в конце июля, когда Фабио Капелло, главный тренер России по футболу, получил неустойку в районе десяти миллионов евро. В уме «умного человека» можно сомневаться, но в целом нельзя не признать, что и самые популистские полеты фантазии иногда имеют реальные основания. Потому что лица больных детей (да и взрослых) из телевизора или интернета бьют в самое сердце, и здесь действует та же механика массовой культуры, как и голосование рублем за исполнителей «Голоса».
Апофеозом филантропического масскульта стала кампания помощи Жанне Фриске, — не нищему ребенку, но обеспеченной поп-диве за пару дней плачущий народ нанес в клюве 2 миллиона долларов. В шоу-бизнесе трагедия и фарс — близнецы и братья: сегодня бульварные издания радостно рассказывают, как отец Фриске отчаянно бранится с зятем, обвиняя его в краже то ли 60, то ли 80 миллионов рублей, среди которых затерялась и немалая народная копейка. Но спроси жертвователей: не напрасен ли был их энтузиазм, уверена, ответят: не напрасен. И не только потому, что часть сбора пошла, по распоряжению Жанны, на нужды больных детей, но и потому что самоценен процесс, факт участия душеспасителен для самого донора. И в ситуации большой беды — не до чтения мелкого шрифта.
Еще каких-то лет пятнадцать назад в поле зрения миллионов россиян не было никаких смертельно больных детей, их не видели, о них не знали, не говорили, и вдруг потянулись они бесконечной вереницей на всеобщее обозрение во все СМИ, что не включишь — они. Столкнули нас лицом к лицу. Каждый день — десятки умирающих детей, смотрим им в глаза, узнаем их имена, как же так?! Как до такого дошло?! Никто не станет разбираться, что это всегда было, просто теперь включили свет.
Трудно представить себе такие масштабы сбора денег на спасение своих же детей в развитых странах. На детей Сомали — пожалуйста, но на немецких, французских, американских детей работающих родителей — вряд ли. Россияне много ездили в последние пятнадцать лет, часто смотрели в отелях телевизор. И они опять же не знают тонкостей, массовая культура ничего не рассказывает об огромных процентах страховых отчислений европейцев и американцев, люди тут рассуждают просто: у них такого нет, а у нас есть. И это — позор.
Так позор или гордость, что спасаем всем миром? И то, и другое.
Ирина Мерсиянова, директор центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора ВШЭ, в своих интервью неоднократно говорила о том, что в России среди жертвователей представлено в тех или иных объемах все население России: в прошлом году 57 процентов взрослых россиян хотя бы один раз совершили пожертвование — а это огромные деньги. Жертвуют и пенсионеры, и молодежь, и люди активного возраста. Женщины высылают средние суммы — но часто, мужчины реже, но весомее. Невооруженным глазом видно, что в результате медийных кампаний частная благотворительность вовлекает множество людей из самых разных слоев населения. Мерсиянова говорит об этом как о росте гражданского общества в России, но я вижу тут несколько другое.
Не столько гражданственность нарастает, сколько чувство собственной уязвимости и хрупкости. Почти всегда участие в спасении дальнего — это попытка немного задобрить рок. «Слыша о чужом горе, человек пугается, он жертвует, как бы инвестируя в свое безопасное будущее, он жертвует, чтобы снизить свою собственную незащищенность. При этом понимая, что всенародный сбор поможет вытянуть конкретного ребенка из онкологии», — говорит профессор психологии МГУ Елена Белинская. А это отнюдь не европейская мотивация. Также психологи отмечают, что происходит консолидация на уровне малых групп: ты знаешь, ты понимаешь, что ты не один, случись что — и тебя спасут. Люди мало-помалу научились организовывать личные кампании по сбору денег, на своих больных детей, минуя фонды и официальные СМИ. Почти каждый знает такие истории, когда кто-то рядом самостоятельно открыл кампанию в соцсетях, собрал деньги и — спасли, вылечили. Нет, нет, это не практика гражданского общества, это не европейский стандарт, это русская взаимовыручка, история про сто друзей, а не сто рублей, которую ни на один европейский язык не переведешь. Не гражданское самосознание движет людьми, а глубокая традиция опираться на неформальные горизонтальные связи. Это, может быть, единственный способ хотя бы в частных ситуациях сгладить нарастающее имущественное и социальное неравенство.
Говорят, действует в России последние 15 лет тайный благотворитель по имени Капитан Немо, время от времени он всплывает на поверхность и покрывает какому-нибудь несчастному малышу весь расход на лечение. Говорят также, что все больше крупных жертвователей предпочитают оставаться анонимными, а среди некрупных — обезличенные и регулярные подписные перечисления с карт на счета проверенных фондов давно уже стали просто признаком хорошего тона. Все эти чудеса филантропии, все технологии народного «единения во спасение» — не ради того, чтобы отдать лишнее, но для того, чтобы получить должное. Потому что чем больше благотворителей — тем громче требование к власти соблюдать хотя бы минимальные социальные приличия. Иногда это срабатывает — и медицинские хозяева области, стиснув зубы, рисуют квоту, что-то высокотехнологичное, условно полагающееся, становится безусловным, — и девочка выпрямляется. Может быть, вместе с девочкой немного выпрямится и власть.