В моем советском балетном московском детстве 23 Февраля и 8 Марта были днями, как мы сказали бы сейчас, изучив анналы Зонтаг и Бодрийяра, «настоящими гендерными соревнованиями». Накал состязаний был олимпийским, почти античным. Дамам 23 Февраля предлагался «белый танец» — ход белым ферзем, первый бросок подолом белой королевы. Речь шла о подарке понравившемуся мальчику, за предъявлением которого следовало жуткое тревожное ожидание: окупится ли выстраданное «Я к вам пишу, чего же боле», сделанное с пунцовыми щеками признательное дарение? Будет ли «бедной девушке ответ» в Международный женский день 8 Марта? Если да, то какое же именно послание состоится? Дежурный ли презент — миниатюрная шахматная шоколадка, в подражание взрослым — пучок мохнатой мимозы в хрупком целлофане или что-то особенное. Нечто личное. Сугубо персональное. Пусть это не игривый сонет, а пусть даже ноты истерзанного К. Черни, пусть новенький «Му-Му» И.С. Тургенева, пусть даже кассета группы «Мираж». Что еще там мог добыть советский школьник — даже и с провенансом из состоятельной номенклатурной семьи? 8 Марта было тем единственным днем в году, когда хрупкие как стекло балетные девочки времен распада СССР радовались больше преподнесенным этюдам фортепьянного старика Черни, чем дежурной шоколадке. 9 марта — уже было все ровно наоборот. Но 8 Марта Карл Черни был сугубо личным, судьбоносным композитором. Почти что свадебным генералом Мендельсоном.
Тем не менее у взрослых эти два праздника по большей части были акциями осознанного и одобренного коммунистическим государством романтического полового лицемерия. 8 Марта в СССР был днем в первую очередь титанических хозяйственных подвигов, результатом покорения Великой Дефицитной Горы. Мужчина-добытчик (даже лысый кандидат геодезических наук с мозолями и одышкой) доказывал своей семье номенклатурную значительность — к примеру, посредством домашней презентации нового искрометного пылесоса «Тайфун». В период брежневского застоя, о котором сейчас принято тосковать, пылесос «Тайфун» был истинной гитарой семейной любви. Но «Тайфун» все-таки уходил в самые центральные женские лапы — клещи священной жены (она, конечно, снимала бумажные бигуди — вихри «Тайфуна» заменяли ей морской бриз набережной Феодосии), отягощенные железной хваткой закулисной анекдотической тещи. Впрочем, мужчине-добытчику еще предстояло осчастливить целую чащу разнообразных женщин — от управительницы гаражного кооператива и владычицы мясного отдела до усатой капельдинерши в театральной кассе города и одинокой еще с рождения Толстого учительницы великой русской литературы. Но последней, впрочем, было довольно и букетика мимозы (в наиважнейшем случае — редчайшего макулатурного Мориса Дрюона с его старческой средневековой эротикой).
Современная эра небывалой свободы и изощренных нравов поставила перед сильным полом новые судьбоносные задачи. У мужчин-добытчиков появились светские любовницы, лирические вторые и неоднозначные третьи семьи, поэтические музы, грудастые воскресные нимфы, а также будничные настройщицы мужской любовной арфы — с щекастой попой, как у актрисы К.К.
Интимные опросы, проведенные автором этих строк в ювелирных магазинах столицы, показывают, что нынешние мужчины привычным галсом выбирают почти одинаковые драгоценные подарки для всех категорий подведомственных им женщин. Единственная разница заключается лишь в том, что женам и «дамам приближенным», мадам де Ментенон и мадам де Монтеспан, ювелирные и часовые покупки совершаются исключительно накануне 8 Марта, а любовницам и нимфам отдаленным — уже после официальных государственных торжеств. Впрочем, мимоза все равно не успевает отцвести: в Международный женский день любая орхидея с экзотического Борнео будет выглядеть желтым цветком солнечной Абхазии.