Оппозиция полезна. Я — сторонник того, чтобы она была, и была достаточно резкой, радикальной. Иначе общество закостенеет.
У кого-то есть, наверное, материальные интересы. Вот купил ты квартиру где-то там и начинаешь думать: сегодня мы с Западом поссоримся, а завтра меня за границу не пустят, квартиру отберут. И это не пустые опасения. В свое время на Кипре закрыли нашим счета — я встречал людей, с которыми это произошло. А даже если подобного не произойдет никогда, человек-то может так думать? Он связан с Западом, работает там, и вдруг — такой конфликт! Он опасается за свою работу, свои связи, а кто-то и на зарплате состоит. Есть и такие. Но это еще далеко не оппозиция.
Зато есть масса людей, которые искренне считают, что власть делает неправильно, и они — в оппозиции. Принято иронизировать над тезисом: дескать, Запад хочет нас расчленить. Но я знаю людей, которые на самом деле думают, что это было бы благом.
Ну да, будут на месте России небольшие страны, которые будут жить как Бельгия и Голландия. Ну да, они будут в фарватере Запада. Запад будет им помогать, давать деньги. И что тут страшного? Ну и пускай! Есть такие люди. И я не могу сказать, что они не любят Родину, что они власовцы и враги народа. У них такие взгляды, представьте себе. И их, эти взгляды, у нас принято называть либеральными. Но кто такой либерал? Это сторонник выборов, свободной экономики.
Я как директор «Мосфильма» — тоже либерал, я занимаюсь бизнесом. При этом я не оппозиционер. Не могу сказать, что мне нравится все, что делает власть, но я не в оппозиции.
Логичнее говорить не о либералах, а о западниках. И противостоят они государственникам.
Сейчас побеждают государственники. Естественный процесс, который переживает Россия. У меня в «Городе Зеро» прокурор в своем монологе говорит, что для России это достаточно типично — модернизация, потом возврат на прежние позиции. Потому что сама огромная страна возвращается в свои естественные рамки.
Это обусловлено не нашим желанием, не тем, что появились государственники. Они потому и появились, что есть естественное историческое движение. Такая страна — в определенной степени авторитарная — по-другому не может существовать. Я своим друзьям-западникам говорю: друзья, это не Бельгия. На пространствах России всегда должна быть сильная центральная власть. Если этого не будет, она начнет распадаться. Распад нашей страны приведет к такой катастрофе, к такой чудовищной войне, к такому насилию, что мы с вами не выживем. Я этого не хочу. Я готов смириться с сильной центральной властью, понимая, что это всегда определенное ущемление.
Россия страна крайностей — либо она впадает в западничество до безумия, либо впадает в другую крайность, и начинается бессмысленное антизападничество.
Российский характер — даже не русский, потому что это свойственно всем, кто здесь живет, независимо от национальности, — это крайности. Полярность нашего характера в том, чтобы сперва разрушить все свое, всего себя истоптать, изрезать, искромсать свое прошлое, потом впасть в оборотное. Меня порой наш нынешний патриотизм тоже пугает: он доходит до таких форм, когда ты думаешь — ну, так-то тоже не надо.
Я никогда не был западником, но никогда не был и антизападником. Всегда считал, что на Западе много хорошего, но он для меня никогда не был фетишем. Я выбираю лучшее из возможного.
Россия такая страна. Это обусловлено географией, многонациональностью, многоконфессиональностью. Это данность. Она по-другому не может существовать.
В то же время у нынешней России гораздо больше защитников, чем у СССР. В конце 80-х чувствовалось, что Советский Союз идет к краху, но большинство тех, кто был против гибели страны, молчали. Тогда ведь тоже было противостояние западников и государственников. Но государственники не сражались — не потому, что они были такие беспринципные. А потому, что у них было ощущение дискомфорта: они понимали, что у Советского Союза есть внутренние противоречия.
Проблема в том, что СССР свел все к одной стороне медали и идеологически надорвался. Сегодня уже понятно, что это глупость была. СССР не вредило то, что Бродский написал какое-то стихотворение, — вредило как раз то, что закрывали, запрещали, и принималась одна-единственная точка зрения, которую все должны были разделять. С оппонентами надо бороться идейно.
С этой точки зрения современная российская политическая система намного устойчивее советской. Мы извлекли урок, в том числе и в части взаимоотношений власти и интеллигенции. Не такая уж большая ее часть находится в радикальной оппозиции. Но даже если таковые и есть — это не повод, как в советское время, отправлять картины на полку, арестовывать тиражи книг и т.п. Такие действия объяснялись просто: а, вот ты критикуешь! Но под это дело можно подвести все что угодно. И Николай Васильевич Гоголь переживал, что, написав «Мертвые души», нанес ущерб России, потому и сжег вторую книгу. Но мы простим Николаю Васильевичу написание «Мертвых душ». Мы видим, что никакого ущерба он России не нанес, а только прославил ее необыкновенным художественным творчеством. Здесь важна мера таланта. Другое дело, что часто оппозиционность становится поводом для спекуляции. Кричать «Долой Путина!» — это еще не произведение искусства. А в мощном произведении искусства могут быть какие угодно взгляды.
В русской культуре почти все великие художники — полярны. Все они демонстрируют крайние точки русского характера. Толстой, Достоевский, Гоголь, Чехов — полярны. И единственный, наверное, и потому самый великий персонаж в русской культуре и в русской истории, в котором нет полярности, — Пушкин.
Пушкин был абсолютной гармонией во всем. И в отношении к России, в отношении к Западу. Он был как будто послан на Землю для того, чтобы гармонизировать весь наш русский хаос, и он его гармонизировал в своих произведениях.
Я бы хотел, чтобы в школах учили только Пушкина. Только одного Пушкина, но выучивали бы его блестяще, всего — стихи, поэмы, сказки, прозу, исторические произведения. Кто хочет — прочитает потом других писателей. Но именно Пушкин может сильно улучшить нацию.