Когда в мир информации вносят крутую тему, все, кто может, спешат сразу высказаться. А то инфоповод уйдет, заболтают, затрут, опередят.
Вышло так и с базой «Мемориала», открывшей публике «Кадровый состав органов госбезопасности СССР. 1935-1939» — 40 000 имен сотрудников НКВД в годы «нарушения социалистической законности», политических репрессий, сталинских чисток, Большого террора.
Названий много, суть одна: трагедия народа. Достойная памяти. Не больной или истерической. Исторической.
Но в первые же часы обсуждения и социальные сети, и «качественные медиа» одолела нервозность. Прошел слух: сайт взломан! Впрочем, скоро выяснилось: он рухнул под тяжестью внимания публики. И это тоже свидетельство актуальности.
Интерес и тех, кто проект поддержал, и тех, кто осуждал, понятен. Рана, нанесенная сознанию народа в ходе утверждения «красного проекта» столь тяжела и страшна, что еще кровоточит. Травма глубже, чем у французов от якобинского террора. Их потом хватило еще на век революций. А в СССР она мятежный дух придушила крепко. Ужасом перед неумолимостью власти и ее меча.
Этот невроз не изжит. Его неявное клеймо проступает. И в том, что сотрудников спецслужб порой зовут чекистами (как бывало — Генриха Ягоду, Николая Ежова и Лаврентия Берию). И в затее разместить портрет Сталина на маршрутках. И в идее назвать его именем Волгоград. И в водружении его бюста в Сургуте близ места, где будет памятник жертвам репрессий его имени.
А вскоре на деревьях сквера разместили 136 табличек с именами и данными казненных сургутян — инсталляцию «19.37».
Смысл названия ясен. Ясно и то, что невинных казнили и до 1937-го, и после. А попутно — и исполнителей. В ходе борьбы за место в правящей группе и «смены караула». Одних — железных наркомов и многих их сотрудников — убивали. Иных сажали.
Бывало, в лагерях зеки встречали тех, кто фабриковал их дела. В «Крутом маршруте» Евгения Гинзбург пишет, как увидела в зоне опустившегося доходягу — бывшего капитана Веверса, что пытал ее в НКВД. Таких историй — море.
И прежде были известны имена руливших репрессиями — Абакумов, Кобулов, Эсаулов, Родос…
Тот самый Родос, что по словам начальника учетно-архивного отдела НКВД Леонида Баштакова, избивал старого большевика Роберта Эйхе. Берия кричал ему: «Признаешься, что шпион?» У Эйхе вытек глаз, но он отвечал: «Не признаю». Берия понял: не признается. И велел расстрелять.
Эйхе — первый секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), глава тройки ОГПУ, выносившей внесудебные приговоры. При нем по липовым делам репрессировали 34 872 человека. Через руки Родоса также прошли член Политбюро ЦК ВКП(б) Станислав Косиор, коего считают виновным в голодоморе 1932–1933 годов, Павел Постышев, что во главе Куйбышевского обкома ВКП(б) массово разоблачал «врагов народа» и еще многие им подобные.
«Красный проект» швырнул их в череду зверств и перемолол. Эта, и почти любая система, где властвует одна правящая группа, куда сильнее, чем считается. Она — не метафора. Спросите психологов. Систему строят люди. Они же становятся ее живыми деталями, которым она может закрыть путь зверству или — открыть его.
Не зря в своей книге Гинзбург отчасти согласна: на воле было хуже, чем зэкам. Ведь те «были избавлены от страшного греха: прямого или косвенного участия в убийствах и надругательствах», а «ожидание беды мучительней, чем сама беда». И это — тоже про мощь системы, давшей единственный выбор: либо — участие в зле, либо дрожь перед ним.
И вот — один из двоих, что вчера сидели в президиуме, корчится на полу, а второй — выбивает признания. Когда в 1953-м видного чина МГБ Льва Влодзимирского обвинили в убийстве молотком жены маршала Кулика, он удивился: «Этот случай я не считал убийством, а рассматривал его как оперативное задание»...
И вот — имена 40 000 сотрудников тех времен, когда заданий были тысячи. И что?
Одни требуют базу закрыть. Она напоминает о преступлениях в эпоху, которую иные учат считать великой, клянут ХХ съезд КПСС и ругают разоблачения 1980-90-х годов. Ибо наша история должна быть только чиста и светла. Но… Раз уж данные есть, то давайте их — вскользь, быстренько, в сносках.
А «Левада-центр» считает: человеческие потери в эпоху Сталина оправдывают 45 процентов опрошенных (в 2012-м — 25 процентов). А 26 процентов готовы оправдать репрессии политической необходимостью (в 2007-м таких было 7 процентов).
Как видим, отношение нестабильное. А специалисты знают: само оно меняться не может. Только под целевым влиянием. Вопрос: в чем его цель? Зачем превращать историю в средство управления выбором — внедрения в сознание нужных штампов? Кому нужно растить в людях умение подменять гуманизм верой в целесообразность жестокости, а волю — страхом?
«Дети, внуки и правнуки могут мстить за репрессированных предков». Этого, сообщают СМИ, боятся потомки сотрудников НКВД. И просят заблокировать базу «Мемориала».
Другие зовут к покаянию. И это — добрый призыв. Но покаяние — дело добровольное и очень личное. А значит — не может быть обязательным и массовым. Заставить каяться нельзя. Ибо покаяние под принуждением не искренне. А формальное и, по сути, ложное — кого оно может исцелить?
А в России — увы — легко представить себе покаяние в виде кампании. Представьте: площадь. На ней — люди. Пары. Десятки. Сотни. Их организуют. Строят в колонны. Ведут.
— Куда вас, эй? — кричит какая-то женщина.
— На покая-я-ание… — отвечают ей распевно. И глядя перед собой и мерно ступая, следуют в надлежащем направлении.
Покаяние — не голосование. По разнарядке не бывает. И не способ избежать наказания. А впрочем… покаяться за ушедших — какие б они ни были душегубы — потомки не могут. Их судит Бог. Как не может покаяться за всех ни один предстоятель, вождь или президент.
Но, думаю, власть, если хочет исцелить социальный невроз, может другое.
Вернуть репрессии и их автора истории. Как? Открыть документы по Сталину и его кругу. И перенести его образ из сферы управления массовым сознанием — в архив, учебник, музей. А Ленина из мавзолея — во двор его дома в Ульяновске (похоронен же Троцкий у своего дома). И открыть к ним широчайший доступ.
Кто желает — марш к могиле Ильича. Можно со стягом. А кому надо — узнай о быте, облике, словах и делах Сталина — революции, коллективизации, индустриализации, репрессиях, Великой Отечественной войне, войне холодной и его смерти — из документов, а не от толкователей.
Что же до страхов потомков людей из НКВД, то писатель Денис Драгунский спрашивает: «Они чего-то боятся? Мести? Травли? Нет, разумеется. Никаких “мстей” и “травель” не было. И угроз не было. Несмотря на известность многих одиозных фамилий. В чем же дело? Наверное, в том, что никто из них не горд предками-чекистами. На самом деле им жутко, непередаваемо стыдно за своих дедов и прадедов... И это — уже хорошо».
И впрямь, кто радовался бы участию близких в расправах? Пытках, судилищах, расстрелах?.. Слава Богу — люди меняются. Не время — люди. Зря что ли философ Александр Пятигорский сказал: не валите на время. Не люди такие, как время. Время, такое как мы.