На недавнем культурном форуме в Санкт-Петербурге наша юная соотечественница Мария Пашолок, выступавшая под флагом Великобритании (в частности, заслуживающего всяческих похвал фонда «Киноклассика», который с благословения Рэйфа Файнcа занимается пропагандой русской культуры), при анализе недавней британской экранизации «Войны и мира» вспомнила термин post-truth. С чувством некоторого превосходства она добавила: «Вы, наверное, такого не знаете». В последнем девушка ошиблась, а вот вывод ее доклада был абсолютно верен: успех сериала «Би-би-си» объясняется вовсе не исторической скрупулезностью, точностью деталей или верностью литературному первоисточнику, а его соответствием ожиданиям потенциальных зрителей, как выяснилось, не только в Великобритании, но и у нас.
Отечественные специалисты, конечно, знают, что Оксфордский словарь назвал post-truth словом года, как «относящееся к таким обстоятельствам или обозначающее такие обстоятельства, в которых объективные факты влияют на формирование общественного мнения меньше, чем воззвания к эмоциям и личным убеждениям». Правда, мои коллеги в комментариях по поводу этого термина чаще ссылаются не на экранизации литературной классики, а на зарубежные геополитические реалии — Brexit и избрание Дональда Трампа президентом США. По мнению зарубежных обозревателей, именно эти события приумножили частоту употребления этого неологизма в завершающемся году более чем в 100 раз.
А ведь нам так далеко за примерами ходить необязательно. Достаточно вспомнить мнение о том, что в истории 28 панфиловцев легенда важнее фактов, как наше первородство и в этом плане станет вполне очевидным. Действительно, на смену классическому тезису: «Когда выявляются факты, легенды умолкают», у нас на глазах пришел противоположный: «Когда есть легенда, факты теряют какое бы то ни было значение».
Термин post-truth, впервые публично прозвучавший, по разным свидетельствам, в начале 90-х годов в Америке, в 2004 году стал предметом специального исследования Ральфа Кейса «Эра постправды: бесчестность и обман в современной жизни». Готовя эти заметки, я специально просмотрел эту книгу и убедился в том, что первоначально постправда понималась по-простому как оправдание, а то и апология лжи. Кейс детально исследовал, каким именно образом стирались границы между правдой и ложью в таких выражениях, как «поэтическая», «параллельная», «виртуальная», «альтернативная» и т.п. правда.
Здесь нельзя не вспомнить, что в отличие от английского языка, где правда и истина обозначаются одним словом truth, в русском они разведены по разные полюса. Для русскоязычного человека наличие множества «правд» вполне естественно, откуда хрестоматийное сопоставление «правды жизни» и «правды искусства», где так востребована позиция этического релятивизма, когда «каждый прав по-своему». Отсюда и обоснованное предложение некоторых моих коллег переводить post-truth не как «постправда», а как «постистина».
При этом статус лжи (или, грубее, вранья) долгое время оставался неизменным, в том числе и в книге Кейса. На мой взгляд, в 2016 году количество вранья перешло в качество, и постистина заняла свое почетное место в пантеоне богов эпохи постмодерна. То, что ранее было предметом теоретических дискуссий французских (и не только) интеллектуалов Франсуа Лиотара, Мишеля Фуко или Жана Бодрийара, вторглось в культуру масс. Конспирологические теории, столь любимые Голливудом, перекочевали обратно в реальность (в правду жизни!) и именно участие в телевизионном реалити-шоу, как считают некоторые политологи, привело Дональда Трампа в президентское кресло.
Политтехнологи продолжают истерические поиски магического ключа к успеху у избирателей, в то время как он давно уже известен шоу-бизнесу, а также разведчикам всех стран: главное — правильно выстроить легенду, остальное приложится.