Кто-то под Новый год ходит с друзьями в баню, а кто-то — непременно предрекает рублю обвал чуть ли не на первых биржевых торгах января.
Вторая традиция хоть и не воспета советской киноклассикой, но не такая уж и новая. 1 января 2017-го исполнится четверть века знаменитым гайдаровским реформам. Иными словами, у более-менее взрослой части общества это уже на уровне условного рефлекса — ожидать экономических неприятностей чуть ли не сразу после боя курантов.
Но это не только обывательские страхи. Пепел лихих 90-х стучит в сердце любого мало-мальски крупного чиновника, как только он слышит слова «дефицит бюджета», «инфляция» и т.п. Поэтому как бы ни ругали либералов-монетаристов, ни один здравомыслящий государственник не рискнет полностью изгнать их с капитанского мостика и вместо кудринского компаса пользоваться глазьевской астролябией.
Неважно — тучные сейчас годы или тощие, рост настоящий или «околоноля». Не важно даже, какой конкретно пост занимает Алексей Кудрин. Он и/или его единомышленники все равно будут определять экономическую политику, потому что они — главные хранители макроэкономической стабильности. А без нее — прямая дорога туда, в 90-е.
Но и с ней не легче. Правительство режет, где можно, и «доит» всех, до кого реально дотянуться, лишь бы не раздувать бюджетный дефицит. Эксперты говорят о «бюджете замирания», с которым никак не выйти на темпы роста выше мировых. Но стагнация вкупе с перманентной оптимизацией «социалки» ускоряет и темпы обнищания населения. Макроэкономическая стабильность начинает угрожать политической, а не поддерживать ее.
Более того, необходимость во что бы то ни стало жить по средствам нивелирует психотерапевтический эффект от геополитических успехов. Повышение расходов на оборонку оборачивается новыми секвестрами для здравоохранения и образования либо вынуждает власти — федеральные и региональные — искать новые источники пополнения казны. В том числе — в кошельках граждан.
И здесь как раз уместно вернуться к разговорам о грядущем очередном падении рубля. Тот же Алексей Кудрин корил правительство за то, что оно допустило более чем двукратное обесценивание национальной валюты, которое случилось осенью 2014-го. Но не случись тогда девальвации — ситуация с госфинансами была бы намного плачевнее. Неслучайно ныне отставленный и подследственный Алексей Улюкаев в январе 2015-го призывал государство поделиться образовавшимся девальвационным «наваром» с бизнесом и населением.
Если сегодня бюджет дефицитен, а реальные доходы граждан падают третий год подряд, — получается, все-таки что-то «перепало» бизнесу. Не всему, но немало. Косвенное тому свидетельство — 788 миллиардов рублей банковской прибыли и превращение «Роснефтегаза» в своеобразный «бюджет развития», дополняющий правительственный «бюджет замирания». Ведь, по словам Владимира Путина, деньги крупнейшего российского нефтегазового собственника используются, «когда правительство забывает о том, что есть приоритеты, на которые нужно обращать внимание».
Это не очень хорошая новость для Алексея Кудрина, поскольку либерально-монетаристская модель де-факто содействует укреплению госкапитализма. Но ему не привыкать. В нулевые произошло нечто подобное: изъятие нефтегазовой ренты, призванное повысить устойчивость казны и минимизировать суверенный внешний долг, на деле обеспечило госбанки и госкомпании сравнительно недорогими ресурсами для «бархатной национализации».
Другое дело, что 10 лет назад кудринское финансовое ноу-хау растило не только госолигархов, но и средний класс. А теперь именно по этой категории населения нанесен двойной удар. Ее рублевые доходы упали, но еще больше она «подешевела» из-за девальвации.
И вовсе не очевидно, что бездефицитный бюджет не потребует новых жертв. Да, президент и премьер отвергают возврат к прогрессивной шкале НДФЛ, но это не значит, что латание очередных «дыр» за счет населения в принципе табуировано. Наоборот, при фискальных самоограничениях правительства как раз повышаются шансы, что рубль опять «заплывет» за установленные ныне биржевые буйки. Вот и Эльвира Набиуллина признает сохраняющуюся зависимость рубля от нефтяных котировок.
При этом новый девальвационный раунд, если он все-таки состоится, поможет бюджету, но никак не экономике. Эффект, который дало обесценивание рубля в 98-м или даже в 2008-2009-м, ныне недостижим. Собственно, очень скромные (по динамике ВВП) итоги девальвации, случившейся два года назад, — лишнее тому подтверждение.
Чем дешевле национальная валюта — тем меньше издержки экспортеров. Оплата труда, логистика, налоги... Но когда основной экспорт у страны сырьевой — перезапуск экономического роста напрямую зависит от уровня мировых цен на нефть, газ, металлы.
А избавление от такой (сырьевой) зависимости невозможно при обнищании населения. Оно же одновременно — и ключевой внутренний потребитель, и, в идеале, главный производитель любого интеллектуального продукта, то есть при достойном уровне заработков может обеспечивать спрос и предложение, неподвластные глобальным товарным штормам. Неспроста сейчас так любят говорить об инвестициях в человеческий капитал. Вопрос в том, что этим словам никак не соответствуют дела — вроде «укрупнения» школ и больниц, фетишизации ЕГЭ (когда качество преподавания определяется исключительно умением «натаскать» на сдачу экзамена) или закрытия уникальных медицинских институтов.
Человеческий капитал девальвируется, а экономика не реформируется. Любое решение бюджетных проблем с помощью ослабления рубля лишь усугубляет нефтегазовую «ломку» и делает неизбежной следующую девальвационную «дозу». А ведь все эти гипотетические упражнения с обменным курсом будут происходить на фоне приближения президентских выборов.
По этой же причине весьма опасно для сведения государственного дебета с кредитом немедленно опустошать все «кубышки» — будь то кудринские или некудринские. Это значит остаться и без какой-либо страховки на абсолютно «черный день», и без ресурсов для развития. И кроме того, любые подобные экспроприации способны породить не меньшее брожение в элитах и сотрясение «ковров», чем нашумевшие приватизационные сделки уходящего года. Опять же, напомню, как раз на исходе текущего политико-делового цикла.
Но из сказанного вовсе не следует, что возникшая коллизия в принципе неразрешима. Наоборот, здесь есть как минимум два решения: институциональное и технологическое.
О первом мы писали чуть более года назад. Оно предполагает более активное участие Госдумы в процессе формирования бюджета. Сейчас у правительства нет иного способа сдерживать лоббистские аппетиты, кроме как установив максимально допустимый размер бюджетного дефицита. Вмешательство парламента — при условии, что он берет на себя задачу представлять все слои общества, включая формально не представленные, — позволило бы заменить этот количественный критерий качественным. И тогда формальное увеличение «дыры» в казне не несло бы тех опасностей, которыми пугают Кудрин и его соратники.
Второе решение заключается в более широком применении финансовых технологий, позволяющих минимизировать транзакционные издержки и обходиться без значительных капиталовложений на старте. Пресловутый блокчейн для российских банкиров превратился примерно в то же самое, что человеческий капитал — для многих чиновников. Слово красивое, речь делает прогрессивнее, но реальным пониманием, что это за зверь, может похвастаться далеко не каждый упоминающий его оратор. По крайней мере очень часто проблематика блокчейна сводится к IT, и его внедрение отдается на откуп соответствующим специалистам. Но как отмечает координатор Рабочей группы по преобразующему инвестированию Сергей Чернышев, на самом деле это «задача для тех, кто знает, как устроена собственность, а вовсе не для айтишников». Поскольку блокчейн — это, по сути, распределенный реестр активов.
И если подходить с этой точки зрения, то блокчейн можно использовать не только и не столько для оптимизации работы отдельно взятого банка, но, например, для модернизации ЖКХ в небольших городах или строительства там же школ и детских садов без ожидания бюджетного финансирования. Это, конечно же, не слишком грандиозные и масштабные проекты, но из них складывается та самая расходная часть бюджета, которая вынуждает сначала региональные, а потом и федеральные власти метаться в поисках еще не окученных и не лягающихся «крошечек-хаврошечек».
Оба варианта — и институциональный, и технологический — спокойно уживаются друг с другом. Но оба они слишком сильно меняют существующие финансовые, аппаратные и политические расклады, чтобы ожидать немедленной их реализации. Хотя надо помнить, что 25 лет назад «шоковая терапия» Егора Гайдара стала безальтернативной в немалой степени потому, что предлагаемые ранее другие, более «бархатные» сценарии быстро оказывались под сукном.