Надо сказать, наблюдение на конгрессменами США в последние месяцы довольно сильно примирило меня с особенностями членов Федерального собрания России. Все-таки человеческая натура одна и та же, будь ты хоть представитель двухсотлетней демократии, хоть член парламента, избранного всего в седьмой раз.
Однако поскольку я патриот, гуманист и вообще исповедую презумпцию доверия (отчего, впрочем, не раз потерпел), то персонально мне комфортно исходить из предположения, что ни конгрессмены США, ни члены Федерального собрания России apriori вовсе не являются машинами для производства лулзов, а вся макабрическая сущность современной парламентской демократии есть производная от ее электоральной природы. Какие мы — таковы и они. И действительно, каждый из лично знакомых мне депутатов Государственной думы или сенаторов — убежденный человек с добрыми намерениями. Да, наверное, бывают те, кто покупают проходные места в списках для сокрытия от правохранительных органов — но в качестве парламентариев они в окружающей среде не встречаются. В коридорах парламентских зданий уж точно.
Да вот хотя бы Виталий Милонов. Добродушнейший из людей, с большим юмором относится к тому, что я рассказываю на радио про его законодательные инициативы, и это совершенно не вредит нашему прекрасному друг к другу отношению. Четверо детей, из которых двое приемных. Ну вот как объяснить его сложившийся демонический образ? Откуда в нем все это вот инквизиторство на общественном поприще? А, видимо, коллектив. Влияние масс.
Я и сам, признаться, однажды пытался избраться в состав Государственной Думы. Меня зарегистрировали, и у меня даже было удостоверение, позволяющее нарушать ПДД (именно позволяющее, а не разрешающее, поскольку кандидата в депутаты можно привлечь к административной ответственности только с санкции генерального прокурора, а кому это надо?) И вот за несколько недель, прошедших от момента регистрации до выборов, я как будто бы ступил на ту сторону бытия. Я как будто увидел то скрытое, что описывал Стивенсон в своем мистере Джекиле, но сам я при этом (в отсутствие всякой потенции для законотворчества) по-прежнему пребывал доктором Хайдом. Увиденное настолько поразило меня, что я никогда более не пробовал и не буду пробовать вступить в этот клуб — клуб тех, кто готов пожертвовать своим ради общественного. Кто готов перестать быть собой, а стать частью общего. Кто с шести до восьми — человек, а с восьми до шести — депутат или сенатор. Потому что сенатор и депутат (как и конгрессмен) ныне — не совсем человек.
Но если американцы, постоянно модернизируя повседневную жизнь, основной ценностью своей демократии видят ее историческую незыблемость (отчего и происходят досадные нетехнологичные эксцессы вроде победы Дональда Трампа), то русские — нация постоянной внутренней модернизации при незыблемом сохранении повседневных традиций. И парламентарии, как передовая часть общества, находятся на передовом крае этой модернизации.
И вот уже Государственная Дума рассматривает внесенные Советом Федерации поправки к избирательному законодательству. Во-первых, наблюдателям больше не надо направлять в конкретную избирательную комиссию списки и сидеть безвылазно на одном из участков. То же самое касается и средств массовой информации. Во-вторых, самих участков станет больше (а следовательно, на каждом из них станет меньше избирателей), что позволит снизить статистическую вероятность фальсификаций. В-третьих, больше никаких открепительных удостоверений и досрочного голосования — одной из основ былых тонких накруток. Совокупно с упрощением процедуры сбора подписей за кандидатов (то есть с потенциальным увеличением количества кандидатов) все это представляется неким реверансом в сторону уличной оппозиции. Потому что у парламентской-то и раньше особенных проблем не было.
Внутренний порыв парламентариев (всего несколько лет назад голосовавших за ужесточение всех этих норм, которые они сейчас либерализируют), в общем, понятен — избирательная система, как и любая другая, настраивается методом проб и ошибок. Перетянули гайку — отпустили гайку. Жаль, конечно, что одна итерация занимает годы — но ведь России уже тысяча лет, ей спешить некуда. Задача довольно сложна: и перетягивание, и отпускание гаек, пусть и разными методами, но в равной степени провоцируют появление в парламенте странных людей. Можно было бы, конечно, вообще ничего не менять, как американцы, и ждать, что все самой собой как-то получится. Но русские, хотя и способны терпеть бесконечно, при всем при этом нетерпеливы. В чем, собственно, и состоит одна их наших национальных идей.
Впрочем, интересно теперь уже даже не то, что еще предпримет русский парламент. Теперь уже интересно, как воспользуется этими преференциями та самая оппозиция, раньше рассчитывавшая только на акцентированное внимание к неизбежным нарушениям, через которое можно было бы попробовать все переиграть. В условиях политического сопротивления действовать проще, чем в условиях политического благоприятствования. Сопротивление мобилизует. А благоприятствование вызывает подозрения. Кстати, лишь очередные в цепи уже существующих таких подозрений.