Фото: Олег Никишин
Я приехал в Афганистан в 2001 году, когда между Северным альянсом (объединением ряда полевых командиров Афганистана — прим. «Ленты.ру») и талибами уже шли боевые действия. Тогда я работал для агентства Getty Images. Я встретился с корреспондентом Time, вместе с которым должен был там снимать, и мы поехали в крепость Кала Джанги, недалеко от города Мазар-и-Шариф. В этой крепости пленные талибы — человек 500 — захватили оружие и подняли восстание. К тому моменту они уже два дня держали оборону — одну часть крепости занимали талибы, а другую половину и территорию вокруг — Северный альянс. В тот момент в крепости еще не было журналистов, и нам пришлось объяснять военным жестами, кто мы такие.
Боец Северного альянса, который изображен на фотографии, решил подвинуться к самому краю крепостной стены, чтобы занять там более выгодную позицию. Это было достаточно опасно, потому что он попадал под прямой огонь талибов. Он начал окапываться, а вокруг была только сухая утрамбованная глина, которую саперной лопатой просто так не возьмешь. Тогда он подтянул к себе труп талиба, лежавший метрах в трех от него, и, довольный, залег за ним. Я начал его снимать, что, видимо, несколько напрягло афганцев — они все время показывали бойцу на меня и что-то говорили. Потом один из них протянул этому солдату кошму (ковер из войлочной ткани — прим. «Ленты.ру»), которой он и накрыл труп.
Тогда в Афганистане перестрелка была не настолько интенсивной, да и у меня уже к тому моменту был 12-летний опыт съемки в военных условиях. Это было опасно, как и везде, но я понимал, где что можно делать — уже работал инстинкт самосохранения. Мертвый корреспондент не нужен никому. Самый же опасный момент в моей биографии был, когда в Буденновске мы ехали в машине и пуля прошла в нескольких сантиметрах от моей головы — нас обстрелял русский блокпост. Но в том автомобиле погибла Наталья Алякина, корреспондент агентства RUFO.
Камера дает тебе мотивацию: ты находишься на войне не из любопытства, а для того, чтобы рассказать об этом всему миру. Ты служишь неким передатчиком. Осознание того, что у тебя есть миссия, дает тебе и защитный механизм — он помогает не сойти с ума от тех ужасов, которые происходят вокруг. Обычно ты не вмешиваешься в происходящее, если только ты не провел с людьми много времени и уже можешь уговорить их проявить меньше жестокости.
Твое присутствие в горячих точках по-любому смягчает ситуацию — люди, обычно склонные к насилию, могут удержаться от него. Они все-таки хотят выглядеть защитниками и героями, а не мерзавцами. Конечно, это самое страшное, когда ты видишь какое-то насилие или жестокость и не можешь ничего изменить, а можешь только снимать. Это отвратительное чувство.
После Беслана я перестал снимать конфликты и сейчас не имею никакого отношения к военной журналистике. Я и раньше видел насилие, но после Беслана у меня просто перестали работать инструменты психологической защиты.
1/1