Захар Прилепин - один из самых заметных молодых российских писателей, с совсем не писательским прошлым: бывший боец ОМОНа, участник боевых действий в Чечне и член Национал-большевистской партии, лауреат многочисленных литературных премий, в том числе "Нацбеста" и премии "Ясная поляна". "Лента.ру" поговорила с Захаром Прилепиным о его новой книге "Черная обезьяна", повести, по словам самого писателя, "о темных сторонах человеческой психики".
Здравствуйте, Захар. Ваша новая книга "Черная обезьяна" - первая крупная проза с тех пор, как в 2007 году вышел "Грех". Эта повесть очень сильно отличается от всего, что выходило у вас раньше, прежде всего своей безапелляционной мрачностью. Почему она получилась такой?
Тут, наверное, есть совмещение нескольких десятков причин, причем о многих из них я и не догадываюсь. Я сам как пребывал в прекрасном состоянии духа, так и пребываю. Быть может, в окружающем происходят какие-то не всегда видимые глазу изменения. Знаете, есть такие стихи у Дмитрия Быкова: "...Сгущаются силы неясной природы. Я знаю, какой, но сказать не могу". Вот я попытался сказать, что это за силы неясной природы сгущаются, и назвать их. На это потребовалась целая книжка.
Если бы можно было охарактеризовать "Черную обезьяну" в двух словах, этими словами, кажется, были бы "путешествие в ад". Чей это ад, ваш или общий?
Это личный ад героя, который, как оказалось, имеет схожие признаки и внутри его и снаружи. Он сначала развел и запустил (как запускают болезнь) ад внутри - потом осмотрелся и понял, что он отражается в мире, как в зеркале. Иногда, согласитесь, создается ощущение, что Апокалипсис уже наступил. Просто он проистекает чуть медленней, чем мы предполагали.
Можете ли вы сравнить "Черную обезьяну" с другим известным "путешествием в персональный ад" мировой литературы - поэмой Артюра Рембо "Одно лето в аду"?
В этой ассоциации есть, как минимум, смысл. Мелодия, которую нашел когда-то Рембо - она, смею надеяться, как-то заново отыгрывается и в моем тексте. Там, у Рембо, уже начало, если вы помните, очень созвучное: "Когда-то, насколько я помню, моя жизнь была пиршеством, где все сердца раскрывались и струились всевозможные вина. Однажды вечером я посадил Красоту к себе на колени и нашел ее горькой". Это очень точно.
Главный герой повести, успешный писатель и журналист, но довольно подлый и неприятный человек,
представляется своеобразным альтер-эго автора. Насколько верно такое впечатление? Как вы соотносите себя со своим героем? Вопрос не праздный, так как в жизни, судя по всему, вы на него совершенно не похожи.
В какой-то момент я внутренне - и настойчиво - проецировал поступки героя на себя. И мое отвращение к себе - как к герою - действительно было велико. Это, быть может, попытка заранее сконструировать себе "черного человека". Вылепить его из праха и мяса - и убить. Чтоб не являлся впоследствии. Я не очень хотел бы встречаться с ним впредь.
Создается впечатление, что "Черная обезьяна" - по сути первая книга, в которой вы решили взглянуть на мир не своими глазами, а глазами человека иной судьбы и характера. Вам это удалось?
Знаете, открою вам секрет, но и "Патологии" - такая же книга. Я всегда пытался сказать, что и с тем героем имею не так много общего, как может показаться. Да и с Санькой из романа "Санькя"... Просто явное сходство каких-то черт автора с его героями неизменно влияет на читателя. Мы сами все это знаем по своему собственному читательскому опыту. Лично я всегда представляю Хэма в качестве героя романа "Прощай, оружие" - хотя при этом знаю, что никакого отношения Хэм к своему герою не имел. Ну и так далее. Таких примеров тысячи в мировой литературе. Даже Толстой из "Детства" - это ведь не совсем Толстой, а чаще всего - совсем не Толстой. Но кого это волнует?
По большому счету читать "Черную обезьяну" неприятно из-за обилия откровенно жестоких деталей и сцен. Ощущение это того же рода, что рождается при чтении Генри Миллера. Вы не боялись, что эта резкость и даже грубость (в том числе в языке) может отпугнуть читателя?
Вы знаете, я очень уважаю своих читателей, отдельных из них даже люблю - но, право слово, я никогда не пытался им нравиться. Я написал несколько счастливых книг - теперь написал мрачную и несчастливую. Мир разнообразен, мы все знаем об этом. Я был бы нечестен, если бы рисовал его только красками, которые мы различаем, видя радугу. Есть вещи, которые требуют, чтоб их произнесли.
В своих интервью вы не раз открещивались от какой-либо связи с Владиславом Сурковым, с которым вам довелось вырасти в одном городе. Но вот в "Черной обезьяне" он выведен у вас в образе Велемира Шарова, почему вы сделали его героем романа?
Для начала, Велемир Шаров это не менее отсыл к писателю Владимиру Шарову и его книге "Будьте как дети". Что до Суркова, то, насколько я могу понять, это очень придуманный человек. То есть, существует некий реальный Сурков - но мы ничего о нем не знаем. Поэтому возникла забава придумывать себе этого
манипулятора, царедворца, дипломата, циника и так далее, так далее. Я не утверждаю, что Сурков пуст, - я просто никак не догадываюсь о его мотивациях и его, если они существуют, принципах. А пустоту всегда проще разукрашивать и наполнять чем-либо. Быть может, потом окажется, что человек похожий на Суркова в моем тексте имеет отношение к реальному Суркову. Быть может, окажется, что он не имеет к реальному Суркову никакого отношения. Но для текста все это не имеет никакого значения - абсолютно.
Острая социальная направленность "Черной обезьяны" очевидна, но уже лишена романтики, которая была в "Саньке". Что разделяет эти две книги - как в объективной реальности, так и в художественной?
Да и в "Саньке" не было такой уж романтики... Просто героям "Саньки" еще было чем жертвовать - у них оставались запасы человека внутри. А внутри этого героя - черная обезьяна. Какая уж тут романтика.
Вы уже написали несколько совершенно разных романов, сборник рассказов, издали сборник публицистики, биографию, теперь вот злободневная, политическая "Черная обезьяна". Уже знаете, что дальше?
Да, я написал сборник маленьких повестей, очень светлых, как мне кажется. И еще почти написал книжку литературной критики - критиком ведь я еще не был. Это, на самом деле, нормальная традиция Серебряного века. Посмотрите на литературное наследие, скажем, Горького, или Бунина, или Брюсова.
Или, не знаю, Мариенгофа, Катаева, Платонова... Даже Есенин - и тот писал и прозу, и критику, и разнородную
эссеистику. Нам как-то надо поддерживать заданную планку, что мы все погрязли в своих романах или стихах, ей-богу. Есть не менее важные занятия.
Что случилось с проектами экранизаций "Саньки" Петром Бусловым и "Патологий", которые как будто хотел снимать Андрей Панин?
Ничего не случилось. Права на "Саньку" потом продавались еще дважды - но фильма не получилось. Мне кажется, там есть определенные политические препоны. С "Патологиями" тоже все известно достаточно
точно - фильм о Чечне сегодня появиться не может в принципе. Чеченская проблема решена, что тему ворошить - так примерно рассуждают наши чиновники, насколько я понял.
Вы вступили в Национал-большевистскую партию в 1996 году. С тех пор ваши политические взгляды претерпели эволюцию?
Нет, не претерпели. Я по-прежнему хочу жить в империи с левой идеологией, бережной к собственным гражданам и к русской культуре. Единственно что - в свое время либералы у меня вызывали физическую
ненависть, а сегодня уже нет. Российские чиновники, "государственные патриоты" - люди без свойств, без ума, без совести - хуже любых либералов. Это нелюди, их надо прогнать куда-нибудь большой сукастой палкой.
Литература и политика для вас существуют по отдельности или нет?
Ну, я стараюсь, чтоб они не лезли на территорию друг к другу. Политик априори чуть более простое, чуть более агрессивное, чуть более циничное существо. Как писатель я абсолютно честен. А как публичный человек я имею возможность высказываться только кратко, тезисно, плакатно - чем осмысленно опрощаю себя.
Если бы вы не стали заниматься ни тем, ни другим, по какому пути вы бы пошли?
По тому же. Я хочу, чтоб у меня было много детей и все мои близкие были счастливы. Мои занятия чем бы то ни было - хоть литературой, хоть политикой, хоть игрой на там-тамах - не имеют никакого значения. Я мыслю себя человеком, отцом и сыном, а не писателем. Писательство - лишь один из способов сформулировать свои отношения с бытием и бытом. Но могут быть и другие способы.