Компания «Ростелеком» не продлила контракт с Верой Кричевской, креативным продюсером документального канала «24 Док». В личном разговоре с Кричевской руководство компании сослалось на идеологические причины. Вера Кричевская поговорила с «Лентой.ру» об обстоятельствах своего ухода с канала, рассказала, чем бы она хотела заниматься в дальнейшем, а также объяснила, почему это невозможно и почему российские медиа переживают не лучшие времена.
Беседуя с вами, руководители Ростелекома сослались на историю с «Совершенно секретно», намекнув, что на деле канал закрыли из-за «идеологических претензий». А что это были за идеологические претензии, вам объяснили?
Нет. Дело в том, что я последовательно не считываю контекст — либо мне говорят прямо, либо я не понимаю. Господин Холодный (Андрей Холодный, исполнительный директор «Ростелекома» — прим. «Ленты.ру») пригласил меня на разговор и начал говорить со мной в привычной манере, когда я должна догадаться об ответах на собственные вопросы. Но разговор пошел не по этому сценарию, и в конце концов ему пришлось произнести несколько очень конкретных фраз, в том числе: «Это приказ сверху и больше ничего».
Есть ситуации, когда руководство недовольно качеством работы и ему проще сказать, что это связано с политикой. Есть ситуации, когда акционерам никто не звонит, но они считают необходимым превентивно зачистить поляну. А иногда действительно работает «телефонное право». Что было в этом случае, я не знаю. Но мне очень сложно поверить в звонки сверху. Документальное кино — это очень узкий сегмент рынка и очень специфическая площадка. Оно не делает, в общем, погоды в обществе. Канал «Дождь» — немного, но делает. А это был гуманитарный проект, там было очень мало политики.
Кино, которое мы показывали, основано на общечеловеческих ценностях — как жить в ладу с собой и с окружающим миром, проявлять милосердие.
Я не верю, что такой маленький сегмент и я лично могли кого-то заинтересовать наверху. У господина Провоторова (Александр Провоторов, гендиректор «Ростелекома» — прим. «Ленты.ру») огромная компания, которая стоит миллиарды долларов, что ему этот маленький канал? Но, в конце концов, собственник имеет право избавиться от любого сотрудника и любого проекта. И мы, как люди с либеральными ценностями, оказываемся в сложной ситуации — с одной стороны, нам хочется сказать: вот они гады, но с другой — уважение к частной собственности — это и есть одна из важнейших либеральных ценностей.
За время вашей работы были ли случаи давления, просьбы убрать что-то из эфира?
До встречи с господином Холодным я не была знакома ни с кем из представителей акционеров. Мне лично никто не звонил и не мешал работать. Но точно так же нас никто не поздравлял с успехами, наградами, никто даже не пришел на празднование годовщины канала. После того как мы запустили канал, меня только попросили не давать никаких интервью и в особенности не ходить на «Эхо Москвы». Я, кстати, считаю, что работодатель имеет право на такие условия. И я честно их соблюдала весь период работы.
Чем вы теперь хотите заниматься — после запуска двух каналов, съемок собственного документального фильма?
Документальное кино — это не то, чем я мечтала заниматься всю жизнь. Я все-таки человек из прямого эфира. Мне кажется, сейчас я как никогда точно понимаю, как нужно развиваться информационным каналам, как должен выглядеть нишевой телевизионный онлайн-продукт в эпоху твиттера, как решить две основные проблемы: дистрибьюции контента и возвращения доверия аудитории; как и сколько потратить на ТВ-новости, которые заранее проиграли твиттеру по скорости. Модель, разработанная Арианной Хаффингтон и ее командой, — это образ новых медиа для меня. Микс высоко профессиональной редакции и многотысячного пула постоянных блогеров, сочетание профессионального видеоконтента и user generated content. Сегодня вообще нельзя говорить о доверии аудитории, если твоя аудитория на тебя не работает и сама тебя не распространяет, то есть чем больше блогеров для тебя пишут, тем шире твоя дистрибьюция. А когда в 2012 году Huffington Post запустил HuffPost Live Blog, я поняла — вот чем я действительно мечтаю заниматься.
Может ли такое медиа появиться в России, где основным источником информации все еще остается телевидение, а твиттер есть далеко не у всех?
Конечно. Каждый год количество людей в условном «твиттере» прибавляется, растет число пользователей интернета. А у телевидения давно уже обратная динамика, доля аудитории, которая смотрит только телевизор, сокращается уже 10 лет. Поэтому заниматься телевидением в привычном смысле — это как сегодня посылать письмо по факсу. Но это все находится только в области теории, потому что никакого нового медиа в России в ближайшие годы не будет: никто не будет вкладывать в СМИ деньги, все мечтают от них избавиться. Наверное, у меня самая неудачная профессия для этого времени, и думаю, что я буду переживать очень тяжелые времена, работы никакой не будет.
Весной 2012 года вас позвали переделывать «Коммерсантъ-ТВ», незадолго до его закрытия. Каким был бы этот канал?
Нам с Александром Уржановым заказали концепцию развития канала, разработать и довести ее до конкретных цифр, до конкретных линеек. На «Ъ-ТВ» было большое преимущество — софт, который агрегировал большое количество новостей и был создан для офисного смотрения, на которое ориентировались заказчики. Наличие такого массива контента позволило нам сфокусировать усилия только на трех часах ежедневного прайм-тайма. Для создания легенды, для цитируемости и влиятельности такого СМИ, при наличии основного бренда, при поддержке интернета, газеты и радио, трех часов прайм-тайма вполне достаточно. В этом смысле очень удачная схема с точки зрения денег и усилий.
Почему все-таки свернули этот проект?
Официальная версия была, что это неэффективно. Предыдущий менеджмент понимал, что нужно уходить от бумаги, которая умирает, главное — производить контент и распространять его разными способами, Кудрявцев лет пять подряд про это говорил. Сейчас глава FT Лайонел Барбер написал как раз об этом письмо своим сотрудникам. Тем более если издательский дом все-таки решит развиваться дальше, у него все равно одна дорожка — в digital. Поэтому они и делали радио, интернет, мобильные версии. Но телевидение — это дорого и это всегда игра в длинную. И говорить о неэффективности через девять месяцев вещания просто смешно и непрофессионально. Мы наблюдали успех с радиостанцией. Год назад ее роль в информационном пространстве была очень высока. Думаю, что и у телевидения бы получилось. Что у меня, что у Уржанова обычно получается.
Неизвестно, какая вообще будет дорога у «Коммерсанта» — уже год все говорят о закате издательского дома.
Я могу говорить о «Коммерсанте» только как читатель. Мне жалко: много лет подряд у меня начинался день с этой газеты. Но в большом количестве СМИ сейчас период заморозки, с точки зрения акционеров этот бизнес не нуждается сейчас в развитии. Задача большинства из них — пересидеть, не рисковать, вести себя тихо. Они надеются, что придут другие времена. Я думаю, «Коммерсантъ» мгновенно возродится.
А пока они надеются свернуть самые рисковые проекты и убрать самых рисковых людей?
Конечно. Я в какой-то степени их понимаю. У людей огромный бизнес, и в нем процентов пять занимает медиа. Они ведь думают: «Я должен защитить 95 процентов своего бизнеса и тысячи людей, которые в нем работают. Почему я должен из-за фигни пятипроцентной рисковать всем?»
Как бывший сотрудник НТВ, вы наверняка наблюдали за тем, что происходило с каналом последний год. До этого НТВ играл на два фронта: вот дирекция праймового вещания — «ЦТ», «НТВшники», «Профессия-репортер», а вот дирекция правового с разоблачительными фильмами. И вдруг игра в поддавки закончилась?
Владимир Михайлович Кулистиков (гендиректор НТВ — прим. «Ленты.ру») очень азартный человек, и он получает большое человеческое удовольствие от того, что держит в тонусе либеральную общественность, подкидывает ей бесконечные кости. Я уверена, что он испытывал огромное удовольствие от прошлогодних демонстраций вокруг НТВ. Он никогда не скрывал, что он такой. Он не будет рассказывать: «Мне позвонили, меня заставили...» — это совсем не его текст. Мне категорически не нравится то, что делает Владимир Михайлович, мне не нравится НТВ, не нравится, как сложилась судьба лучших моих коллег. Но у меня к Кулистикову вообще нет вопросов: у него есть задача, и он ее успешно выполняет.
Вы говорили в одном из интервью, что протесты, которые начались прошлой зимой, — это во многом протесты журналистов. Так почему, если с журналистикой все только хуже, протесты идут на спад?
Смотрите. Кто непосредственно сталкивается с властью каждый день много лет подряд? Большой бизнес, который должен на все просить разрешения, и журналисты, которые обязаны об этом писать. Когда Владимир Путин стал президентом в первый раз, я работала на НТВ. Когда телеканал разогнали, я пережила самую большую драму в своей профессиональной жизни. Для тех, кто тогда работал на НТВ, это и стало фактом знакомства с Путиным. К 2008 году, масса «познакомившихся» стала довольно большой. А к 2013 еще подросла. «Звенья гребаной цепи». Журналистов, которым не дают добросовестно выполнять свою работу, становится больше. Давление рождает сопротивление, законы физики в политике отменить невозможно. Протесты не идут на спад, меняется форма. Журналисты по-прежнему активно вовлечены в протест, и это не всегда политический протест, а профессиональный.
Но за этот год по ним первым же прошлись катком. И тем не менее это не вызвало новой волны протестов. Собственно, наоборот, журналисты первыми заговорили о том, что протест слит.
Вообще, мне не нравится фраза про слив протеста. Более того, я так и не считаю, просто протест проживает некие циклы. Я не могу сказать, что кто-то из тех, кто активно освещал и участвовал в протестах, перестали это делать. Просто внешние проявления пошли на спад, а настроения никуда не делись. Они увеличились.
Настроения многих тоже пошли на спад в связи с отсутствием программы и лидера.
Я считаю, что люди по-прежнему видят, как в стране массово нарушаются права и свободы граждан, и они по-прежнему хотят, чтобы это прекратилось.
Но, похоже, они снова учатся с этим жить.
Возможно, вы правы. Я думаю, что это единственный способ: научиться с этим жить. Но это не значит перестать протестовать, не значит соглашаться с нарушениями Конституции. И, знаете, этот запрет на усыновление стал чертой во всей общественной
жизни России. Общество разделилось не по политическим мотивам, а по гуманитарному принципу — простого милосердия. И следуя этому разделению, число людей, несогласных с властью, кратно выросло. Более того, впервые в протест были вовлечены совсем аполитичные люди. Еще раз: устарела форма выражения протеста, а количество протестующих только растет. Чтобы их увидеть, нужно найти (или дождаться) новую адекватную форму.
Документальное кино в последние годы стало своего рода убежищем, нишей для журналистов, которым закрыли дорогу на телевидение. Лучший пример — тот же Парфенов. Вы тоже представили свой документальный фильм, ушли на документальный канал. Но теперь, похоже, и эта ниша прикрывается.
Да. К примеру, после лета я вернулась в Москву с очень хорошей идеей фильма. Начала на свои деньги что-то снимать и получила эксклюзивные материалы, связанные с Pussy Riot. При этом Pussy Riot — это крошечный эпизод, фильм вообще должен был быть не про них и даже не про политику. Я думала, что быстро найду деньги, а я умею снимать очень
дешево. Я не нашла денег вообще. Мне все говорили: «Ты с ума сошла?»
Помимо финансовых, какие есть трудности у документалистов? Как тягаться с так называемыми документальными расследованиями на НТВ, ВГТРК? Нужны ли аудитории этих каналов профессиональные журналистские работы?
В конце 1990-х годов на НТВ была линейка «Новейшая история». Сорокина, Киселев, Парфенов снимали большие фильмы про Афганистан, «Курск», «Президент всея Руси» — про Бориса Ельцина. Эти фильмы шли только в прайм-тайм, у них были максимальные рейтинги и доли такие, которые не снились никому сейчас. Это вопрос воспитания аудитории. На НТВ была сформирована аудитория, которая могла воспринимать такого рода контент. Мне кажется, что только, наверное, наши потомки смогут оценить, какой вклад в развитие нации внесло это десятилетнее телевидение.
Безусловно, проще управлять темным народом. Поэтому телевизионная политика больших каналов была построена по принципу: заморозить сознание и внимание, развивать самые низменные человеческие инстинкты. Происходило последовательное отупление аудитории, именно поэтому та часть, на которую сложнее повлиять, перестала смотреть телевизор. Я считаю, что все это очень тормозит развитие страны, но по большому счету это напрасные усилия. Ведь, в конце концов, все равно здесь когда-нибудь будет гражданское общество, независимый суд, будут легализованы однополые браки, а власть люди будут воспринимать как сервис. Все эти президентские и парламентские попытки повернуть природу и историю вспять все равно закончатся ничем.