Смерть муллы Омара сулит неприятности всем участникам и заинтересованным сторонам афганского конфликта. Ушел человек, гарантировавший хоть какую-то стабильность в «Талибане», и оказалось, что с Омаром плохо, а без него — еще хуже. Только-только наметившийся диалог между Кабулом и талибами отложен на неопределенное время, а полевые командиры почувствовали свободу от железной руки муллы. В этой ситуации есть и еще один проигравший — Китай: пока мулла Омар был жив, Пекин был спокоен за свои рубежи и набирал очки, играя роль посредника в процессе афганского урегулирования. Если же разные группировки внутри «Талибана» начнут грызню между собой, все результаты, достигнутые Китаем в упорной работе на дипломатическом поле, пойдут прахом.
До второй половины XX века в Пекине вообще мало интересовались Афганистаном. Казалось, что с этой изрезанной горами страны на западной окраине империи просто нечего взять. Единственное, что связывало афганские племена и Китай, — караванный маршрут, идущий через Синьцзян, в то время еще не входивший в состав Поднебесной.
После окончания Второй мировой войны и образования КНР, которая стала постепенно претендовать на роль регионального лидера, а затем и соперника СССР в роли защитника прогрессивных режимов третьего мира, китайцы начали вкладываться в Афганистан: строили там заводы и фабрики, ГЭС и ирригационные сооружения, пытались даже заниматься шелководством. После того как в страну в 1979 году вошли советские войска, китайцы сделали ставку на моджахедов, перебрасывая им автоматы, винтовки, мины и ракеты, сперва напрямую через Ваханский коридор, а затем через Пакистан.
Однако в 1990-е годы после вывода советских войск и последующего падения режима Наджибуллы в Афганистане воцарился хаос, сменившийся затем владычеством «Талибана». К талибам китайцы ключи подобрать не успели, а контакты с «Талибаном» были Пекину жизненно необходимы: в окрестностях афганской столицы начали действовать лагеря подготовки уйгурских террористов, проникавших впоследствии в Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР).
Китайцы пытались выйти на контакт с лидерами «Талибана». Те охотно шли навстречу, брали деньги, клятвенно обещали, что лагеря будут закрыты, но там год за годом по-прежнему готовили уйгурских боевиков. Процесс сдвинулся с мертвой точки лишь в ноябре 2000-го, когда посол КНР в Пакистане добился встречи с муллой Омаром. Тот заявил, что уйгурских боевиков из Афганистана изгонять не будет, но пообещал, что не допустит самостоятельных действий уйгурских отрядов и запретит им осуществлять атаки с афганской территории. После этого уйгурский вопрос был закрыт, а в Пекине за муллой Омаром закрепилась репутация человека слова.
С тех пор Китай, одной рукой помогая официальному Кабулу, другую неизменно держал на пульсе «Талибана». После вторжения американцев в Афганистан китайские деньги в страну полились рекой, но одновременно китайцы укрепляли контакты и с «Кветта шурой» — верховной структурой талибов.
За прошедшие годы китайцы завоевали в Афганистане реноме миротворцев. Ни одна страна не сделала столько для решения афганской проблемы: в Пекине официально принимали представителей Кабула и неофициально — посланцев «Талибана». Признанием высокой роли КНР в мирном урегулировании стало присутствие китайских дипломатов на первом раунде переговоров представителей афганских властей и талибов. Даже Пакистан, традиционно ведущий сложную политическую игру в регионе и раздувающий конфликты для своей выгоды, китайцы заставили работать на благо мирного процесса. Пекину урегулирование в Афганистане жизненно необходимо: если враждующие стороны не удастся усадить за стол переговоров, КНР столкнется с серьезными проблемами.
Первая и основная из них — сепаратистское движение в Синьцзяне, где уйгурские сепаратисты который год борются за создание собственного независимого государства Уйгуристан, нападая на китайских солдат и полицейских, убивая этнических ханьцев и лояльных Пекину соплеменников, устраивая теракты в общественных местах.
Долгое время уйгурские боевики, бежавшие от китайцев, находили убежище в Афганистане и пакистанской Зоне племен. Но в 1980-х — первой половине 1990-х уйгурам не давали развернуться сами же моджахеды: для войны с правительственными и советскими войсками им были необходимы китайские поставки вооружения и боеприпасов. Пекин фактически покупал за небольшие деньги лояльность исламистских боевиков на своей западной границе, заодно их же руками сдерживая активность уйгуров. Дошло до того, что в 1997 году сам Усама бен Ладен заявил по поводу очередного теракта в Синьцзяне, что он был организован ЦРУ, чтобы рассорить Китай и исламский мир.
Стабильность в Синьцзяне критически важна для Пекина не только потому, что уйгурские боевики угрожают внутренней стабильности КНР. Через СУАР и далее через Среднюю Азию идет Экономический пояс шелкового пути — амбициозный китайский инфраструктурный проект. Таким образом, терроризм в Синьцзяне и дестабилизация обстановки в Афганистане с последующим выплеском нестабильности в Среднюю Азию равно мешают реализации стратегических планов КНР.
«Радикальный ислам становится главной угрозой стабильности в СУАР, это все больше осознается китайским руководством, которое раньше в основном было сосредоточено на борьбе с сепаратистскими тенденциями. Дестабилизация в Афганистане также рассматривается как возможность для усиления радикальных исламских группировок по всему региону. С этой точки зрения Афганистан важен не только для обеспечения экономических интересов Китая в Пакистане, но и в контексте безопасности — как региональной, так и внутренней, что для китайского руководства является безусловным приоритетом», — прокомментировал «Ленте.ру» ситуацию старший научный сотрудник Центра исследований Восточной Азии и ШОС МГИМО Игорь Денисов
Нельзя забывать и об экономических интересах Китая в Афганистане. В 2007 году холдинг China Metallurgical Group Corporation (МСС) получил 30-летний контракт на разработку огромного медного месторождения Айнак. Условия соглашения предусматривали, что КНР предоставит инвестиции в 3,5 миллиарда долларов, — Айнакский контракт стал самой крупной сделкой с иностранным участием за всю историю Афганистана. Общее количество меди в Айнаке оценивается в примерно шесть миллионов тонн — таким образом, общая прибыль MCC может составить десятки миллиардов долларов. В обмен афганское правительство рассчитывало получить новые рабочие места, предприятие по производству меди, электростанцию, шоссе и железную дорогу.
Подписание контрактов и пожатие рук на камеры всеми было воспринято с оптимизмом: Китай, казалось, четко продемонстрировал заинтересованность в нормализации обстановки в Афганистане. Но вскоре оптимизм уступил место разочарованию: китайцы не спешили выполнять свои финансовые обязательства. Как объясняли в 2014 году в неофициальной обстановке представители МСС, ситуация в Афганистане тяжелая, стабильности нет, цены на медь падают, экономика Китая замедляется, и вкладывать деньги в разработку месторождения в этих условиях неразумно. МСС предложил Кабулу изменить условия сделки, исключив из нее обязательства по строительству почти всей инфраструктуры, кроме дорог.
Внезапно обнаружилось, что афганцы тоже недовольны. Дауд Шах — новый министр недр в правительстве Ашрафа Гани — на днях заявил, что разработка месторождения сейчас противоречит государственным интересам страны и что Кабул готов перезаключить контракт — на новых условиях, более выгодных для себя. Очень кстати выступили археологи, объяснившие, что в случае начала работ будут безвозвратно уничтожены исторические памятники — наследие Афганистана и всего человечества. Афганская пресса вспомнила старые слухи о том, что тендер китайцы выиграли не совсем честным путем: якобы в 2007 году служащие министерства недр, включая руководителя ведомства, получили немалые взятки, что позволило MCC избавиться от конкурентов.
Но Айнак — слишком большой куш, чтобы так просто его бросить. До истечения срока аренды осталось 22 года. Учитывая, что правительство Ашрафа Гани уже выразило крайнюю заинтересованность в дальнейшем укреплении отношений с Китаем, с археологами, старыми слухами и мятежным министром китайцы, если захотят, как-нибудь справятся. Есть проблемы и посложнее.
Учитывая заинтересованность Китая в стабильности в Афганистане, которую диктуют и экономические, и политические интересы, смерть муллы Омара для Пекина может оказаться тяжелым ударом. Мулла Мансур, наследник Омара, в принципе известен как человек достаточно лояльный Исламабаду, а следовательно и Пекину. Но его положение крайне шаткое: в «Талибане» хватает полунезависимых группировок и фракций, не желающих мирного урегулирования. Даже если Мансур согласится на переговоры, есть шанс, что Кабул, Исламабад и Пекин в итоге договорятся лишь с умеренным крылом движения, и не факт, что эти договоренности устроят остальных талибов.
Не исключен и худший сценарий — возможный раскол внутри «Талибана», который полностью обнулит в глазах талибов весь политический капитал КНР, с таким трудом наработанный китайскими дипломатами. Даже сейчас некоторые группы — к примеру, «Техрик-е Талибан Пакистан» и Исламское движение Узбекистана, которые сотрудничают с «Талибаном», но при этом резко негативно относятся к Исламабаду, — активно контактируют с уйгурскими боевиками, поставляя им оружие и взрывчатку и помогая устраивать теракты. О своем намерении оказать помощь уйгурским единоверцам заявило и «Исламское государство» (ИГ, запрещенная в России террористическая организация): его ряды постоянно пополняют боевики из уйгурской диаспоры в Турции, в последнее время там замечены даже представители китайской народности хуэй — этнических ханьцев, давно принявших ислам.
В апреле Исламское движение Узбекистана объявило о том, что приносит клятву верности халифу ИГ — Абубакру аль-Багдади. Если «Талибан» действительно начнет распадаться, то ИГ автоматически станет центром притяжения для всех мелких групп, желающих продолжать войну. И в отличие от «Талибана» договориться с ИГ вряд ли удастся.