Учебный год в московской математической школе №57 начался с того, что уволенного летом учителя истории Бориса Меерсона обвинили в связях со старшеклассницами. Журналист Екатерина Кронгауз на своей странице в Facebook рассказала, что педагог «крутил романы» с ученицами на протяжении 16 лет. После этого свои признания в Facebook стали публиковать ученики, родители и педагоги школы. Появилась информация, что история с историком была не единственным случаем нарушения профессиональной этики: выпускники заподозрили в домогательстве к ученикам и заместителя директора Бориса Давидовича. В результате разгоревшегося скандала учебное заведение покинули сразу несколько учителей, а директор Сергей Менделевич пообещал создать школьную комиссию по этике и подал в отставку. «Лента.ру» собрала мнения участников этой истории (данные монологи являются не утверждением, а личной оценкой героев).
Последние два года, с начала 11-го класса, я желаю всей душой, чтобы со мной ничего этого никогда не происходило, чтобы это все оказалось страшным сном. Я не могу даже передать, насколько это было болезненно. Я всей душой желала бы быть просто хорошей девочкой, чтобы мне никогда не снились кошмары, чтобы никогда не было панических атак, чтобы я никогда не узнала, насколько черства часть моих друзей. Я хотела бы просто любить, жить и учиться. Я не хочу больше просыпаться и не дышать. Я не хочу больше судорожно раздирать свое тело. Я не хочу больше видеть, как страдают другие. Я хочу, чтобы этого ада никогда-никогда не было в моей жизни. Однако уже ничего не воротишь. Единственное, что я могу сказать сейчас, — я излечусь, а другие не пройдут через все это! И я счастлива это сказать!
Весь этот скандал показывает, насколько наше общество прогнило. Знаете, почему я молчала два года? Потому что Борис Маркович говорил, что если ты скажешь, то школу закроют. Фактически это был своеобразный шантаж. Теперь я думаю, что это такая ущербная тоталитарная логика: принести в жертву человека, много людей, из патриотизма...
Дело было летом между моими 9-м и 10-м классом, в июне 2010 года. На тот момент мне еще не исполнилось 16. Мои родители, довольно консервативные и строгие в вопросах воспитания юной девушки люди, не позволявшие мне вплоть до середины 10-го класса оставаться у подружек с ночевкой (вдруг что случится!), все же разрешили мне тогда поехать с одноклассниками на дачу к классному руководителю (ведь там же за нами присмотрит Борис Маркович!). Я к тому моменту, несмотря на все старания моих родителей, конечно, не была паинькой. Приехав на дачу, мы весело проводили время: общались, смеялись, пели песни у костра, бегали украдкой курить за дом и прикладываться к бутылке с вином (пить или курить на глазах у учителя было нельзя, хотя всем было очевидно, зачем мы стайками туда удаляемся). К ночи все устали и стали расходиться спать.
...
Я, пребывая в странном противоречивом состоянии, не знала, что мне делать, поэтому просто глупо стояла посреди холла. Через пару минут мой классный руководитель в трусах вышел из двери комнаты (я постаралась от неловкости уткнуться взглядом в пол). Остановившись рядом, он начал говорить странные слова: «Это твой шанс, — полушептал он (на втором этаже в этот момент спали мои одноклассники). — Не хочешь использовать свой шанс?» Я оторопела. Мне, конечно, хотелось быть с ним друзьями, но это было, пожалуй, чересчур.
Не понимая особо, что происходит, абсолютно зомбированная, я прошла в смежную с его спальней комнату и забилась в угол кровати, стоявшей напротив еще одной кровати, куда упала пьяная выпускница. Борис Маркович сел к ней на кровать и начал при мне гладить ее по оголенной спине, пришлепнул по ягодицам. В какой-то момент я осознала, что больше не могу здесь находиться, не могу на это смотреть, мне практически физически плохо. Еле слышно шепча «Нет, нет, нет», я выбежала из комнаты, сжимая пачку сигарет в руке, села на крыльцо, обхватила себя руками. В голове проносились мысли: «Что вообще произошло? Я сама виновата, что так получилось, я же сама хотела с ним дружить! Но как я буду учиться еще два года, зная это? Как я могу сказать кому-либо из моих одноклассников? Это надо просто забыть». (Про то, чтобы рассказать родителям, — об этом даже не могло быть и речи; тогда это казалось таким же невозможным, как и признаться в том, что я курю и употребляю крепкий алкоголь)...
В 2005 году мы первый раз пытались что-то сдвинуть. Тогда школьники-гуманитарии начали писать в ЖЖ посты с критикой учителей истории и намеками на проблему. В ответ Борис Меерсон и учитель права Андрей Петроковский составили «Меморандум», запрещающий ученикам «диффамацию учителей». Это было оформлено, как некий документ нравственности, позволяющий выгнать любого ученика, который сообщает неприятные сведения об учителе публично. Многие учителя это подписали, почти даже не читая, «Меморандум» был опубликован в сети от лица администрации с подписью директора.
Это вызвало среди выпускников 1970-80-х волну негодования и вопросов. Единственными из сегодняшнего штата учителей, кто не подписал, были Надежда Шапиро и Сергей Волков (может быть, еще кто-то — не помню), после чего Волкова сняли с поста завуча и поставили вместо него Меерсона.
Мы (выпускники) звонили знакомым учителям, выпускникам, некоторые ходили в дирекцию, но публичного обсуждения так и не добились. Меерсон и Петроковский вели блоги под псевдонимами «Элоиза» и «Абеляр», и это считалось тонким и смешным. Учеников, которые были от них не в восторге, либо травили, либо выгоняли, либо ставили тройки по истории. В гуманитарном классе тройки были равны запрету на профессию (впрочем, и без этого действующих в науке историков оттуда почти не вышло, так как быть историком невозможно без политического сознания и критики власти).
Тогда я попробовала написать статью о неприемлемости «Меморандума» как меры воздействия на детей, после чего мне передали, что меня «больше не хотят видеть в школе». Я начала получать от бывших одноклассников насмешки и угрозы физической расправы. Родители друзей пожимали плечами. Катя Кронгауз, которая у Меерсона не училась, все-таки приехала и ко мне брать интервью для Gala, но у меня создалось впечатление, что она не верит ни одному моему слову, а статья так и не вышла. Зато мне стали редко, но постоянно писать бывшие ученицы гуманитарных классов, которые объясняли, что меня «не любят в школе», потому что я феминистка, спрашивали, как я вижу ситуацию, и рассказывали о новых, новых, новых случаях...
Во-первых, нам достоверно известно, что Борис Давидович имел сексуальные контакты с учениками. Жертвы были мужского пола и несовершеннолетние. Нам неизвестно о случаях физического насилия, но эти контакты были безусловно принудительными и никоим образом не происходили по желанию (гетеросексуальных) жертв.
Во-вторых, мне бы хотелось объяснить людям лично с ними не знакомыми, кто конкретно подписал этот пост. Все из нас, ученики матклассов. Все из нас очень уважали Б.М. Давидовича. Иван Ященко, Петр Пушкарь и Елена Бунина были также много лет его коллегами и состояли с ним в прекрасных отношениях. Они продвигали дело своего любимого педагога и были его личными друзьями. Ваня Ященко был главным организатором празднования его 70-летия, в котором все они с энтузиазмом участвовали. В конце концов, я позволю себе сказать, что как минимум Лена его просто по-человечески любила. Для них всех было невероятно тяжело подписаться под обвинениями такой тяжести в адрес столь близкого им человека. Представить себе, что они могли это сделать не будучи полностью, на 200 процентов уверены в их правдивости, — абсолютно невозможно. Я не могу дать здесь вещественных доказательств, но личные свидетельства пострадавших с одной стороны, и собственные признания Б.М. Давидовича с другой, были достаточны, чтобы их убедить, хотя им хотелось в них верить меньше, чем кому бы то ни было. В мире просто не существует других людей, про которых бы было более нелепо думать, что они могут оклеветать этого конкретного человека.
В 2007 году на осенних каникулах была совместная поездка в Италию класса моего сына и гуманитарного класса Меерсона. В этой поездке у сына начался роман с учительницей, преподававшей в его классе. Именно роман, длившийся почти год. Уже практически на излете отношений учительница оказалась беременной и родила ребенка. Эта история — секрет Полишинеля. Но я не стану называть имена. Не в этом цель.
О том, что произошло, я узнала сразу по окончании поездки. В ней, кстати, присутствовали и Менделевич, и Вишневецкая (заместитель директора — прим. «Ленты.ру»), а руководил ею Меерсон...
...О том, что такое взаимоотношения с ребенком 15 лет, влюбленным «неуставно», понимающим, но не вполне, всю сложность ситуации, я не буду писать. Но пойти в прокуратуру... не всегда правильный выбор. Хотя я пугала ею дирекцию в своих требованиях, если не уволить преподавателя, то хотя бы убрать из класса, в котором все ученики в курсе развития событий....
...
Однако на то, чтобы добиться смены учителя, у нас с Наташей ушло полгода. Чего нам только не говорили: начиная с того, что у нее сложное материальное положение, до того, что, если я буду слишком напирать, мой сын, не ровен час, руки на себя наложит. Финалом был ночной звонок Наташи Менделевичу домой и крик «Прекратить это …», только после этого нам сменили учителя.
Может быть, просто устали? Первые полгода, пока сыну не исполнилось 16, в разговорах с администрацией чувствовалась некоторая тревога по поводу, нет, не ситуации, а того, дадим ли мы ей ход. Они ругали учительницу за СМС, скриншоты, которые у нас были, отчитывали за недостаточную конспирацию.
...
А дальше было рождение ребенка и обсуждение одним из учителей, а именно г-ном Шириковым (который не имел никакого отношения ни к нашей истории, ни к преподаванию в классе сына), стоит ли усыновлять ребенка или не стоит. Этому я свидетель: простой, обыденный разговор в коридоре, а я случайно прохожу мимо. Все знали, все обсуждали. Никого не смущало.
Может быть, это покажется странным, но у меня почти нет претензий к учительнице. Она сама закончила гумкласс 57, много лет жила в этой атмосфере и случившееся, видимо, вполне закономерный итог. Мы достаточно много общались и сложилось яркое впечатление о зашкаливающем уровне инфантилизма и сбитых границах. Думаю, что и она в большой степени жертва.
Началось все с одной очень храброй девочки. Она уже назвала себя и теперь я тоже могу — это Ривка Гершович. Ривка была волонтером в Центре адаптации и обучения детей беженцев, где я на тот момент была директором. Однажды она пришла ко мне и рассказала о том, что с ней происходило в школе. И сказала, что очень хочет, чтобы этого больше не было ни с кем и никогда. И что есть еще люди, которые готовы мне рассказать о том, что произошло с ними.(...)
Не поверить Ривке было невозможно, потому что так не лгут и такого о себе никому не захочется выдумать. Но и поверить было тяжело. Мы начали самопальное расследование, привлекли юриста и зафиксировали свидетельства ряда жертв разных годов выпуска. Что меня окончательно убедило в том, что это правда, так это полное совпадение в показаниях у людей, незнакомых друг с другом. Версии болезненной фантазии или какого-то ужасного клеветнического заговора выглядели совершенно несостоятельными.
Мы решили без крайней необходимости не придавать огласке имена жертв, потому что этот опыт был для них крайне травматичен, а огласка могла усилить эту травму. Кроме того, мы опасались давления на жертв со стороны Бориса Марковича. Именно поэтому администрация, а впоследствии и коллектив школы, были поставлены нами в трудное положение — мы с полной уверенностью говорили о том, что происходило, но не предоставляли им реальных доказательств.
Я хочу здесь сказать еще одно важное — в значительном числе случаев происходящее нельзя было описать как «романы с ученицами». Это было сознательное и циничное использование положения учителя без всякой «романтической» составляющей.
В конце июля мы пришли к администрации и рассказали им о том, что узнали. Борис Маркович на тот момент находился в Израиле. Мы не планировали этого — мы выбрали единственный день, когда все представители администрации были в Москве. Мы назначили встречу с самим Меерсоном, однако Борис Маркович остался в Израиле и подписал заявление об увольнении.
На следующей встрече директор попросил меня предоставить ему хоть какие-то свидетельства. Без них, по его словам, он не мог до конца нам поверить. Я обещала спросить пострадавших, что я могу предоставить. Однако через день Сергей Львович позвонил мне и сказал, что дополнительные свидетельства ему не нужны, он уже знает достаточно, чтобы выбрать сторону...
Я очень не хотела ничего писать по поводу ситуации, сложившейся вокруг 57-й школы. К сожалению, после последних событий такой возможности для себя я не вижу. Я работала в этой школе, в ней работал мой муж, в ней отучились с первого по одиннадцатый класс мои дети, я знаю многих учителей и выпускников и я скажу, что знаю и думаю.
Начну с того, с чего все началось, — с секса с учениками. До сегодняшнего дня мне были известны три случая (один из них закончился абортом, второй — рождением ребенка), не считая многочисленных и упорных слухов. Только один из случаев связан с уволенным из школы Борисом Меерсоном, два других — с двумя другими учителями. Один из них — вернее одна — уволена, другой продолжает работать в школе. Сегодня, после поста Ревекки Гершович и некоторых других постов (ТУТ и ТУТ) отрицать происходившее уже невозможно.
В социальных сетях много вопросов. Почему это происходило многие годы, все всё знали и никто не возражал? Во-первых, естественно, знали не все и не всё. Происходящее затрагивало в основном определенные гуманитарные классы, и те, кто учился в других классах и параллелях, могли вообще с этими историями никак не соприкасаться, не говоря уже о том, что людям обычно не свойственно афишировать свою сексуальную жизнь.
Во-вторых — конечно, возражали. Происходящее внутри школы не всегда видно снаружи. Как я уже написала, одна из учительниц была уволена — как раз по настоянию тех узнавших, кому секс учителя и ученика не кажется нормальным положением вещей.
В-третьих, для того чтобы подать в суд или требовать увольнения, нужны доказательства. То есть как минимум — рассказ ученика или бывшего ученика о том, как он занимался сексом с учителем. Такой пересказ сам по себе может быть травматичным. Сохранить эту историю в тайне будет невозможно. Рассказавший тут же станет притчей во языцех в многотысячном и дружном сообществе «пятидесятисемитов», и совсем не все члены сообщества будут готовы его поддержать: разворачивающаяся история — очевидное тому подтверждение. Комментарии в духе «все выдумывают», «да знаем мы этих девочек — сами хороши», «подумаешь, раздвинула ноги, жива же — а теперь школе пропадать» совсем не редкость, и мне страшно подумать, сколько гадостей будет сказано о Ревекке и других ребятах. Такая никому не нужная слава может сопровождать человека много лет. Знаю, что одна из девушек, чья «история с историком» не была тайной, спустя годы все еще чувствует на себе ее печать. Кто из родителей захочет провести своего ребенка через такое? Да и через много лет не каждый взрослый решится об этом рассказать, хотя, если бы разные взрослые люди, столкнувшиеся в школьные годы с сексуальными злоупотреблениями, выступили сейчас, возможно, и говорить больше было бы не о чем.
…Как же я вижу происходящее в школе сегодня, когда я уже не учитель.
У меня, к сожалению, не хватало и не хватает времени и сил на подробные посты относительно 57-й школы, из-за чего, как мне сейчас ясно, даже у моих близких и друзей может создаться превратное представление о моей позиции. Подливают масла в огонь комментаторы, регулярно выступающие со словами гневного осуждения в адрес неназванных "родителей мальчиков", а у меня два сына — Лева и Миша — оба учатся и, надеюсь, продолжат учиться в 57-й.
1. Оценка происходившего в школе однозначна. Это преступление (я не прокурор, и не хочу искать разницу между преступлением по Уголовному Кодексу и моральным преступлением) со стороны виновных — пока конкретно названо только одно имя, но вполне возможно, что появятся и другие, и если администрация школы имела возможность пресечь происходившее много лет назад и не сделала этого, то это чудовищная ошибка.
Виноваты и все мы, учителя, родители, которые слышали, видели, догадывались, но ничего не делали или не смогли ничего сделать, чтобы происходящее прекратилось.
Простите нас. Все мы, взрослые, должны принести извинения пострадавшим, в том числе и по нашей вине, детям.
2. Я восхищаюсь и смелостью мальчиков и девочек, рассказавших правду о том, что происходило в нашей школе, и героизмом Оли Николаенко, которая смогла собрать информацию воедино и добиться того, что тайное стало явным.
…
6. Я по-прежнему считаю, что были гораздо более эффективные возможности помочь школе очиститься от гнили, чем публикация Катей Кронгауз поста в «Фейсбуке». Это ни на одну минуту не означает, что я за замалчивание того, что происходило. Но вместо «Фейсбука» можно было, например, связаться с известными и влиятельными родителями учеников 57-й. Результат в том, что касается пресечения происходившего, был бы быстрым и необратимым, а ущерб для школы — ее учеников, учителей, выпускников, родителей — был бы намного меньше. Не было бы таких потоков грязи и лжи, льющихся на школу; омерзительных сюжетов на ТВ, статей в желтой прессе, и многого другого. А сами жертвы были бы намного лучше защищены. Очень тяжело, что те дети, которые могли избежать этой травмы на психологическом уровне, теперь тоже нуждаются в помощи психологов, не спят ночью, не понимают, как теперь доверять школе…
Да, мы с Олей не хотели такого шума и огласки, у нас была вполне определенная цель — сделать так, чтобы больше не было того ужасного, что было. И мы хотели поберечь «жертв». Ситуация вышла из-под контроля сразу же после благородного письма героя его классу, потому что в сети появились разные откровенные реакции, которые, как это и бывает теперь, породили обсуждение прежде табуированного. И в конце концов принесли пользу. Аппаратные переговоры и воздействие влиятельных родителей, конечно, могли бы привести к тихому эффекту. Но сейчас я думаю, что потоки грязи — дело отвратительное, но неизбежное в нашей теперешней жизни, они изменят русло, когда появится новый инфоповод. Зато теперь, и во многом благодаря Кате Кронгауз, мы знаем много правды, пусть и страшной. И у нас есть шанс — у каждого человека отдельно, у разных сообществ, у школы в целом — хотя я все меньше понимаю, что это такое - осмыслить происходившее и происходящее. Тяжело расставаться с мифами. Я согласна считать, что работаю в хорошей, честной и умнеющей школе, а не в лучшей на свете, как я говорила когда-то самонадеянно и не без аффектации, за что мне теперь стыдновато.
Дорогие коллеги, ученики, родители, выпускники!
Сейчас следует рассказать вам о том, как я представляю себе дальнейшие шаги по выходу из кризиса. Но вначале скажу, что мое решение в текущих обстоятельствах однозначно: я принял решение о скорейшем уходе с поста директора школы, как только будет восстановлена полностью ее работа и прояснены все обстоятельства. Мы обратились в Департамент образования с просьбой в кратчайший срок провести конкурс на должность директора школы.
Теперь о главном.
1. Мне страшно подумать о том, какую глубокую травму нанесли все последние события детям, ученикам нашей школы. Нам всем предстоит заново завоевать их доверие. Мы не сможем сделать этого без помощи всех учителей школы, поэтому преодоление раскола в педагогическом коллективе и возвращение в школу любимых преподавателей — важнейшая задача.
Детей учат не школьные стены и не администрация, а конкретные учителя. Эти учителя очень нужны сейчас, и не абстрактной «школе», а именно детям. Каким бы глубоким ни был конфликт, какой бы бескомпромиссной ни казалась ситуация, я прошу учителей не оставлять свои классы именно сейчас.
Я прошу коллег, подавших заявление об уходе из школы в связи с несогласием с действиями администрации, не покидать школу в интересах детей и для гарантии объективного расследования.
Скажу откровенно, я не верил до конца в достоверность обвинений, прозвучавших в адрес члена нашего педагогического коллектива. Я считал их элементом шантажа и эмоциональными фантазиями. Время показало, что моя реакция на поступившие сигналы должна была быть незамедлительной и жесткой, а проверкой должны были с самого начала заниматься правоохранительные органы. Сейчас произойдет именно так, и я приму правду, какой бы горькой она ни была.
Нет сомнений в том, что главными жертвами стали дети, вовлеченные в недопустимые отношения, — им нанесена глубокая и трудноизлечимая травма. Меня гнетет чувство вины перед жертвами аморального поведения. Я приношу личные извинения каждому, кто пострадал.
2. Сегодня будет подано заявление в прокуратуру, и мы уверены, что фактам нарушения прав и свидетельствам преступлений в отношении детей в нашей школе будет дана правовая оценка. Такое заявление уже подготовлено юристами.
3. Результаты правовой оценки не заменяют глубокий анализ каждой ситуации с этической точки зрения. Такой анализ позволит школе сформировать новый этический кодекс, вернуться к норме. Для этого создается комиссия по этике — из учителей и выпускников. Она будет работать постоянно, разбирая и оценивая все полученные материалы, давая им оценку. Призываю всех обращаться с письменными заявлениями о том, что в школьной практике представляется им недопустимым.
Фамилии всех членов комиссии будут опубликованы, будет работать специальный адрес для обращений.
Они будут рассмотрены без всякого вмешательства администрации, без ее участия. Результаты обсуждения будут преданы полной огласке, если комиссия посчитает это необходимым для оздоровления обстановки в школе.
Сейчас школе не справиться в одиночку. Уверен, что в сложившейся ситуации педагогический коллектив полностью открыт и готов к сотрудничеству с комиссией. Я верю, что она станет тем объективным переговорным и контролирующим органом, который поможет школе справиться с кризисом.
4. Нынешняя ситуация свидетельствует о том, что я совершил много ошибок. И мне важно, чтобы вы знали: я не слагаю с себя ответственности. Именно это заставило меня вернуться. Мы восстановим картину произошедшего и каждый (в первую очередь — я) понесет ответственность по всем — этическим, человеческим и государственным — законам.
5. Я говорил вчера, что понял невозможность уйти в один день и оставить школу в состоянии хаоса. Помимо сложной ситуации с администраторами, которым необходимо найти замену в ближайшие дни, мне следует вместе с коллективом подумать о том, кто примет школу.
6 сентября директор московской школы №57 Сергей Менделевич подал заявление об отставке. Информация об этом появилась на странице школы в Facebook. Заявление Менделевича подписано в департаменте образования Москвы. Исполняющей обязанности директора школы назначена Марина Прозорова.