Режиссер Тимофей Кулябин, прославившийся после постановки «Тангейзера» в Новосибирской опере, выпустил в московском Театре Наций чеховского «Иванова», перенеся действие пьесы в наши дни. Роль главного героя досталась Евгению Миронову, роль жены героя — Чулпан Хаматовой, а влюбленной в героя девицей стала Елизавета Боярская.
Не имение, предписанное ремаркой Антона Павловича, а обычная квартира. У нее как будто срезана выходящая на улицу стена — и мы видим кухню, кусок коридора, балкон. На кухне возится Анна Петровна Иванова (Чулпан Хаматова) — хрупкая женщина, которая почему-то не снимает шапку в помещении. В пьесе Чехова героиня страдала туберкулезом (и в верных букве автора театрах актрисы старательно кашляют), но кто в наши дни умирает от туберкулеза, кроме несчастных бомжей и заключенных? И режиссер Тимофей Кулябин (вместе с работавшим над чеховским текстом Романом Должанским) меняет диагноз героини. Когда шапка на минуту снимается, под ней обнаруживается совершенно лысая голова, знак химиотерапии. И все разговоры лечащего женщину врача с ее мужем, Николаем Алексеевичем Ивановым, о том, что Анну надо срочно везти за границу, обретают понятный в нашем веке смысл. Разумеется, читая чеховскую пьесу или смотря «канонический» спектакль, мы держим в уме, что сто тридцать лет назад ситуация с медициной была иной, — но Кулябину и Театру Наций нужно не «понимание», а мгновенное наше включение, наше сочувствие. И чеховский «Иванов» режиссером транспонирован для сегодняшнего дня — ну, как в музыке партия, написанная для сопрано, перекладывается для меццо, например.
Но даже в такой аранжировке мелодия Чехова сохраняется в неприкосновенности. «Иванов» (с ударением, как предписано автором, на второй слог) все так же остается историей о 35-летнем человеке, который уже надорвался в жизни, исчерпал свой эмоциональный запас. Вот этот самый Николай Алексеевич Иванов (Евгений Миронов) у Чехова — «непременный член по крестьянским делам присутствия», а в сегодняшнем спектакле — вероятно, не слишком удачливый бизнесмен. Когда-то, не так уж давно, он хотел поменять жизнь в своем провинциальном городке, когда-то (пять лет назад) женился на еврейской девушке Сарре вопреки желанию ее родителей (те были шокированы сменой веры, превращением Сарры в Анну, и отреклись от нее, но для двух любивших друг друга людей это было неважно). Теперь он весь в долгах, любовь к жене куда-то ушла, дома находиться тошно, а у кредитора есть юная и по уши влюбленная в усталого героя дочь. И Иванов мучительно думает о том, как выпросить отсрочку по уплате процентов, сбегает вечером из дома, чтобы лишний час не проводить со смертельно больной женой, сам чувствует себя сволочью и раздражается, раздражается, раздражается. В этой истории Кулябин и театр не меняют ни-че-го. И публика смотрит именно Чехова — не музеефицированного, но живого и отчаянного.
И очень знакомого. Как провинциальный ЗАГС, где теперь происходит последняя сцена пьесы — с идиотическим этим Мендельсоном, зычными поздравлениями, убранством, от которого стошнит любого человека, мало-мальски имеющего вкус. Как день рождения на даче у Лебедевых (да, тоже не имение), с дамочками в самом соку (формат «владелица трех торговых точек»), с непременными советскими песнями. Пошлость, задавливающая Иванова, прорисована в точнейших деталях — и Евгений Миронов виртуозно проходит со своим героем все стадии безнадежности и отчаяния. И даже внезапно обнаружившаяся влюбленная девица не дает Иванову вздохнуть.
Это у Чехова была восторженная девочка, что хотела спасти лично придуманного романтического героя. (А Иванов ведь отлично подходит на роль такого героя в пошлом окружении — умен, обаятелен, несчастен.) В сегодняшнем спектакле у Иванова шанса нет: девица с такой энергией вручает себя герою, что бедолаге не позавидуешь. Елизавета Боярская в «Иванове» сыграла одну из лучших своих ролей — от девочки-девочки, которой Иванов мимоходом дает по попе (и тут никакого домогательства, упаси бог, он вообще сначала воспринимает ее как ребенка, не заметив, что дитя-то выросло) — через романтическую девушку — к властной женщине, которая готова своего избранника «построить» и контролировать каждый его шаг, ровно как ее вульгарная мамаша контролирует своего мужа. И вся эта трансформация происходит фактически в один вечер.
При этом работа Боярской вписана в поразительный актерский ансамбль. Само собой, публика не отрывает глаз от Миронова, от его героя, то дергающегося, то замирающего в ступоре, то так мечтающего о любви (передышке в серости жизни), что его становится по-настоящему жалко, то так кричащего несчастной жене «жидовка!», что от омерзения вжимаешься в кресло. Конечно же, не забыть Чулпан Хаматову, что каждым жестом обозначает и совершенную истонченность своей больной героини, какую-то невероятную прозрачность ее, и ту силу, то тягостное упорство, с которым она хочет удержать мужа дома, вызывая у него лишь злобу. Виктор Вержбицкий дорисовывает своего Шабельского (пожилого дядю героя) саркастическими и болезненными «достоевскими» красками, Дмитрий Сердюк в роли молодого врача, влюбленного в Анну-Сарру, безупречно точен в приметах и возраста, и чувства, и профессии. И это не бенефисы знаменитых или пока еще незнаменитых актеров — это общая, единая работа. Полный очерк характеров и обстоятельств, приводящих к тому, что метавшийся по жизни и думавший о самоубийстве человек просто умирает в кресле — никакого пистолета не понадобилось.
«Иванова» Чехов написал сто тридцать лет назад специально для театра Корша, здание которого теперь принадлежит Театру Наций. Сегодняшний театр взял первый вариант финала — с «естественной» смертью героя, в то время как чаще играют второй вариант, с самоубийством. Этот первый финал — во всех смыслах менее громкий, чем тот, где звучит пистолетный выстрел, — видимо, показался Кулябину и его команде более точным для наших дней. Многие ли мужчины нынче пускают себе пулю в лоб? А ранние инфаркты — смотрите статистику.