В прокате — пятая серия «Трансформеров», которая служит своеобразным апофеозом творческого метода режиссера Майкла Бэя: баталии стальных махин с планеты Кибертрон теперь включают даже легенду о короле Артуре. Кроме того: Киллиан Мерфи пытается убить Гейдриха, а Павел Чухрай опровергает миф о советской дружбе народов.
484 год. Армия короля Артура вот-вот дрогнет под натиском орды варваров скоттов — здравый смысл велит отступать, но рыцари Круглого стола еще питают надежду на чудо, которое перед боем обещал организовать волшебник Мерлин. Конечно, легендарный пьянчужка и шарлатан не подведет: в решающий момент он явится на поле брани в компании роботизированного трехглавого дракона и с на удивление технологичным посохом в руке. И дракон, и посох — дары прячущихся в английских лесах инопланетян-трансформеров: Камелот напомнит им потерянный рай на Кибертроне. 1600 лет спустя, впрочем, уже и Земля ничем не будет напоминать рай: Оптимус Прайм исчез, планета пребывает в хаосе, с неба валятся все новые трансформеры, власти не знают, отстреливать их или вступать с ними в переговоры, и только изобретатель-неудачник Кейд Йегер (Марк Уолберг), прячущий автоботов от преследования военных где-то на американских просторах, еще надеется на возвращение Прайма и наступление порядка.
Найдется не так много режиссеров, которые бы так же упрямо гнули свою линию, как Майкл Бэй. Применительно к «Трансформерам» впору и вовсе говорить о том, что перед нами типичный образец авторского кино — смог бы, например, кто-то другой на таком же специфическом материале повторить этот бескомпромиссный стиль, безжалостно подавляющий зрительскую волю лихорадкой монтажных склеек? Вряд ли. Что ж, отрадно видеть, что Бэй не останавливается на раз и навсегда найденной для этой франшизы интонации, более того — в определенном смысле «Трансформеры 5» служат не только апофеозом его творческого метода, но и лучшим фильмом этого сериала о бесконечной войне автоботов и десептиконов. Если раньше цельнометаллическим CGI-разборкам трансформеров еще нужны были костыли-оправдания в виде полуобнаженной Меган Фокс или сюжетов о подростковом взрослении, то здесь форма и содержание находятся уже в состоянии абсурдной, но оттого не менее реальной гармонии. Этот баланс выдерживает даже такие завихрения сценарной мысли, как протянутая от Камелота к Кибертрону и обратно связь времен — тем более что ее хранителем здесь выступает сэр Энтони Хопкинс, бросающийся словами вроде «ништячный» и «отпад». Что ж, остается довериться великому актеру — по справедливости, и к самим новым «Трансформерам» только такие специфические эпитеты и применимы.
Осенью 1941-го в окрестностях Праги приземляются два парашютиста — Ян (Джейми Дорнан) и Йозеф (Киллиан Мерфи) подготовлены в Лондоне и отправлены с миссией, которая должна изменить ход Второй мировой войны. Йозеф при посадке серьезно ранит ногу, местные крестьяне чуть не выдают диверсантов немцам, а лидеры пражского Сопротивления, когда Яну и Йозефу все-таки удается добраться до своих, высказывают серьезные сомнения в целесообразности задания: а что если гестапо ответит на него жесткими чистками чешского населения? Так или иначе приказ есть приказ, и операция «Антропоид» будет запущена, ее кульминацией должно стать покушение на Йозефа Гейдриха, второго человека в СС, лично поставленного Гитлером, чтобы сокрушить сопротивление чехов оккупации.
История покушения на Гейдриха в самом деле была одним из самых драматичных эпизодов Второй мировой — другое дело, что в фильме Шона Эллиса ей приходится претерпеть испытание самыми кондовыми клише костюмного кино (не говоря уже о пытке густым чешским акцентом, с которым здесь говорят по-английски англоязычные актеры). Эллис при этом до последнего откладывает основную операцию, столь подробно показывая подготовку к ней, что весь саспенс улетучивается, а призванная симулировать его ручная камера успевает превратиться в инструмент мучения зрителей. Достаточно эффектно снятая развязка немного искупает час предшествующего ей ожидания: финальная сцена, в которой бойцы Сопротивления оказываются зажаты противником в церкви, и вовсе заставляет вдруг вспомнить о «Канале» Анджея Вайды (фильме, конечно, куда более значительном и умном). Вот если бы Эллис еще мог удержаться от тяжеловесной квазирелигиозной метафоры!
По своей форме первая за десять лет картина режиссера «Вора» и «Водителя для Веры» решительно старомодна: Павел Чухрай по-прежнему снимает квазисоветское по стилю кино. Другое дело, что поднятые «Танго» темы, напротив, более чем современны. И это при том, что действие вольной экранизации повести Эфраима Севелы «Продай твою мать» вообще-то разворачивается в 1940-1950-х. Чухрай основательно перерабатывает первоисточник — насыщает сюжет дополнительными линиями и персонажами, иначе расставляет акценты — например, уходит от темы неприкаянности еврейского народа, предпочитая показать территорию русского мира как зону непрекращающейся войны наций, народов и народностей.
Фронт этих боевых действий проходит в «Холодном танго» по линии отношений литовской девушки Лаймы (Юлия Пересильд) и еврейского юноши Макса (Риналь Мухаметов). В 1944-м он подростком выпрыгнул из грузовика, который вез еврейские семьи в ад, и побежал в дом, где раньше жил, а теперь поселилась семья полицая, отца Лаймы. Они полюбят друг друга, но потом он не вступится за нее, когда ее будет насиловать немецкий офицер. Когда они встретятся спустя десятилетие, она не сможет его ни простить, ни оттолкнуть. Вокруг, в послевоенной Литве, несильно спадет градус всеобщей ненависти: где-то орудуют «Лесные братья», где-то с легкостью переступают рамки служебных полномочий сотрудники НКВД, литовцы ненавидят большевиков, евреи помнят, как литовцы сотрудничали с нацистами, советская власть устанавливается железной пятой.
Чухрай рисует эту жуткую картину широкими мазками: пространство фильма заполняется кровью, сексом, слезами. Надежды просыпаются только для того, чтобы быть задушенными. Насилие из прошлого заходит на новый виток в настоящем. Поколение сирот плодит новых сирот. При всей старомодности того, как выглядит «Холодное танго», понятно, что ничего подобного представить в советском кино было нельзя, и Чухрай не стесняется временами уходить не только в танго-метафору обреченности человека перед большой историей, но и включать почти инфернальный гиньоль (присутствует в сюжете даже почти линчевский карлик). То есть он пытается привить современному зрителю концентрированную вакцину от идеализации прошлого — и преуспевает: тем более что и ненависти в воздухе за полвека с лишним не поубавилось.