Норвегия является крупнейшим западноевропейским производителем нефти и газа, и это обстоятельство, помимо баснословных доходов, на протяжении 50 лет с момента открытия месторождений нефти оставалось неизменной головной болью норвежских властей. Причина тому — возможность подхватить так называемую «голландскую болезнь». На протяжении десятилетий власти страны не отмечали значительных симптомов болезни, а теперь официально объявлено об исцелении. Полезный пример самолечения экономических недугов для России — в материале «Ленты.ру».
Норвегию регулярно ставят в пример другим государствам: страна с населением чуть более пяти миллионов достигла огромного экономического роста благодаря экспорту нефти, не только эффективно распорядившись собственными природными ресурсами, но и заработанными деньгами. Экономисты из Норвежской школы бизнеса утверждают, что страна избежала «голландской болезни». Термин получил название из-за зафиксированного в Нидерландах негативного экономического эффекта, последовавшего за открытием в 1959 году богатого газового месторождения и бурного роста добывающего сектора. За его разработкой последовал стремительный рост экспорта газа, укрепление национальной валюты, которые в итоге привели к рецессии.
При «голландской болезни» в экономике происходит перекос в сторону добывающего сектора, который переживает настоящий бум. Резкий рост экспорта приводит к укреплению национальной валюты. Добывающая отрасль перетягивает к себе рабочую силу из товарно-производственного сектора, который в условиях роста курса валюты становится неконкурентоспособным. На фоне роста дешевого импорта этому сектору становится невыгодно производить собственные товары и продавать их на внутреннем рынке, а уж тем более за рубеж. Параллельно рост благосостояния граждан провоцирует рост спроса на неторгуемые товары (например, недвижимость, земля или услуги, которые невозможно экспортировать). Этот «эффект расходов» также ведет к утечке кадров из промышленности, только уже в сферу услуг.
В краткосрочной перспективе экспорт ресурсов эффективен и позволяет получить сверхдоходы, однако в долгосрочной возникший эффект приводит к деградации промышленности. Государство оказывается в ситуации деиндустриализации, отстает в промышленном развитии от всего мира и полностью зависит от цен на экспортный товар. Актуальный пример «голландской болезни» — это Венесуэла, где обвал нефтяных цен спровоцировал экономический кризис. Зависимость государства от одного вида экспорта отпугивает инвесторов — ресурс может упасть в цене, а то и вовсе кончиться. Государство останется с деградировавшей недиверсифицированной экономикой и столкнется с кризисом. Подобная проблема была в СССР: когда легкоизвлекаемые запасы нефти начали подходить к концу, советское правительство столкнулось с падением доходов государства, затем падением национальной валюты, а в конечном итоге — с самым настоящим крахом экономики.
«Голландская болезнь» не обязательно проявляет себя в сырьевых экономиках — явление может возникнуть в любой стране, в экспорте которой доминирует один продукт. Примерами могут служить австралийская золотая лихорадка XIX века и бум экспорта кофе из Колумбии в 70-е годы XX века. Однако чаще всего, говоря о «голландской болезни», подразумевается экономический бум на фоне экспорта нефти и газа.
Универсального лекарства от «сырьевого проклятья» нет, основными способами избежать этого явления считается сдерживание чрезмерного роста курса валюты и повышение конкурентоспособности промышленных секторов, пострадавших от сырьевого бума. Чтобы достичь этого, правительствам не следует делать мгновенного «вливания» полученных сверхдоходов в экономику, а аккумулировать их в резервных фондах и инвестировать. Подобные фонды становятся государственными копилками, в которых деньги хранятся для будущих поколений и которые дают уверенность в завтрашнем дне.
Другим способом являются протекционистские меры, которые будут стимулировать конкурентоспособность других отраслей, в том числе с помощью инвестиций в образование и инфраструктуру, однако здесь также кроются риски довести собственную промышленность до неконкурентоспособного уровня.
Группа исследователей из Норвежской школы бизнеса на примере королевства также показала, что сырьевая зависимость вовсе не всегда является действительным проклятьем и может быть позитивным явлением при грамотной внутренней политике. Норвегия на момент открытия запасов нефти в 1969 году не имела технологий, знаний и специалистов для самостоятельной разработки месторождений. На сырьевой рынок этой страны вышли иностранные игроки, которые занимались ключевыми вопросами, в которых Норвегия была на тот момент недостаточно компетентна. Государство же выступало лишь в качестве бенефициара, получая доходы от разработки нефти. Однако грамотная политика Норвегии позволила интегрировать и адаптировать граждан, работавших в других сферах, в нефтедобычу, создать сопутствующие производства и стать экспортером разработанных ею технологий. В качестве примера экономисты привели норвежцев, которые прежде работали сварщиками на судоверфях, однако после открытия запасов нефти и стагнации отрасли судостроения получили опыт в сложных комплексных глубоководных работах.
Более того, начиная с 90-х годов, Норвегия смогла перегнать по производительности труда соседнюю Швецию. Как утверждают исследователи из Норвежской школы бизнеса, этого удалось достичь именно благодаря развитию нефтегазовой отрасли — Норвегия прошла долгий путь от еще одной «бензоколонки» в экспортера технологий и профессиональных знаний в этой сфере, а своевременное создание собственного резервного фонда и грамотное управление деньгами, которые направлялись на развитие других секторов экономики, помогли государству избежать симптомов «голландской болезни».
Избежать эффекта расходов Норвегии позволило создание крупнейшего в мире фонда национального благосостояния — Государственного нефтяного фонда, который пополняется за счет сверхдоходов от экспорта ресурса. За 20 лет его существования объем активов фонда превысил триллион долларов. «Я не думаю, что во время первого зачисления нефтяных доходов в фонд в мае 1996 года кто-либо мог ожидать, что объем активов достигнет триллиона долларов… Это веха, а рост рыночной стоимости фонда был ошеломляющим», — сказал глава Norges Bank (Центробанк Норвегии) Investment Management Ингве Шлингстад.
Фонд практически неприкосновенен — большая часть поступающих в него средств инвестируется в международные активы, что превратило фонд в одного из крупнейших акционеров с долями более чем в девяти тысячах компаний по всему миру. Лишь малая часть (около трех процентов) средств фонда идет на государственные расходы — тратить разрешается только доходы от вложений. Все остальное планируется оставить будущим поколениям — об этом говорит и название структуры (она была переименована в 2006 году) — Государственный пенсионный фонд Норвегии.
Норвежские власти крайне успешно управляют средствами фонда. Так, только за 2017 год фонд удвоил свою доходность — с 6,9 процента в 2016 году до 13,7 процента в нынешнем, заработав более 130 миллиардов долларов. Для сравнения, управление средствами объединенных Резервного фонда и Фонда национального благосостояния (ФНБ) от размещения на счетах Банка России по итогам 2017 года принесли убытки — минус 0,10 процента.
По мнению норвежских экономистов, одной из главных причин, почему страна избежала «голландской болезни», стали своевременные меры по нивелированию эффекта расходов. Не позволив чрезмерно разрастись сфере услуг на фоне нефтяного бума, государство воспользовалось повышением производительности труда в добыче ресурсов. Это привело к появлению сопутствующих производств (разведка полезных ископаемых, транспортировка) и, в целом, повысило производительность труда во всех отраслях экономики, что позволило стране диверсифицировать собственную экономику, став не просто поставщиком углеводородов на европейский рынок, но также экспортером накопленных знаний и технологий.
Вдобавок, чтобы избежать головокружения от успехов и эффекта расходов власти Норвегии держат в ежовых налоговых рукавицах нефтяную отрасль — корпоративный налог в стране составляет 23 процента (в России 20 процентов), для нефтяников же к нему добавляется так называемый специальный налог в размере 55 процентов от доходов. Таким образом, предельная ставка в нефтяном секторе может достигать 78 процентов.
В итоге Норвегия превратилась в классическое государство неосоциализма, которое максимально раскрывает человеческий потенциал, например, расходы на здравоохранение в стране — одни из самых высоких в мире — более шести тысяч долларов на человека в год, против 1,3 тысячи долларов в России. Аналогичная ситуация наблюдается в сфере образования.
Симптомы «голландской болезни» у России налицо, яркое тому доказательство — экономический кризис (или затяжная рецессия) с 2013 года по настоящее время. Российским властям следовало бы взять на вооружение несколько положительных примеров у соседней Норвегии, например, та же система налогообложения. Российский нефтяной сектор облагается двумя типами сборов с отрасли — это налог на добычу полезных ископаемых (НДПИ) и экспортная пошлина на нефть. Экспортная пошлина на нефть с 2018 года составляет 120 долларов за тонну, однако, если экспорт идет с трудноизвлекаемых месторождений, владелец получает широкие льготы.
Еще лояльнее к нефтяникам НДПИ. Ставка налога для отрасли — это целая математическая формула, которая включает в себя коэффициент, определяющийся текущей стоимостью барреля нефти на мировых рынках, то есть власти страны изначально входят в положение нефтяников, давая им льготы при падении цен на нефть. Вдобавок в формуле заложен коэффициент, который снижает итоговую ставку, если добыча опять же идет на трудноизвлекаемом месторождении. Более того, по некоторым месторождениям власти страны вообще обнуляют налоговые ставки, мотивируя это опять же сложностью разработки. В итоге получается, что российские компании не заинтересованы в развитии отрасли для снижения собственных издержек, они недостаточно вкладывают в развитие технологий — то, что делала Норвегия.
Пример Норвегии привлекателен для российских властей, о чем свидетельствуют недавние высказывания министра финансов Антона Силуанова, который называл опыт северного соседа «крайне привлекательным». В сфере налогообложения нефтяной отрасли действительно грядут большие изменения: вместо НДПИ с 2019 года заработает налог на добавленный доход (НДД), который будет взиматься непосредственно с доходов от продажи нефти за вычетом экспортной пошлины. Ставка налога составит 50 процентов, с 2019 года НДД должен заработать на пилотных проектах.
Если в налоговой сфере идут подвижки, то в вопросе управления нефтяными доходами по-прежнему все грустно — убытки при управлении российскими резервами на фоне 13,7-процентной доходности у Норвегии говорят сами за себя. Более того, российские резервы зачастую идут на латание бюджетных дыр, к чему в итоге привело исчерпание, а затем и вовсе ликвидация Резервного фонда и присоединение его к Фонду национального благосостояния. Норвегия же доходы от нефти направляет на развитие того, что принято называть «социальным капиталом» — здравоохранение, образование, высокотехнологичные отрасли. Эффективности вложений у Норвегии точно стоит поучиться.