Петрозаводский суд поставил точку в резонансном деле о детской порнографии, приговорив известного карельского историка и краеведа Юрия Дмитриева к 2,5 годам ограничения свободы за хранение оружия. Первоначально правозащитника обвиняли в изготовлении детской порнографии. В ходе следствия и судебного процесса Дмитриев категорически отвергал обвинения и настаивал на своей невиновности. Его друзья и коллеги связывают уголовное преследование с деятельностью Дмитриева по изучению массовых захоронений жертв сталинских репрессий. Уголовному преследованию по позорной статье подвергся человек, посвятивший жизнь поиску правды о преступлениях сталинского режима, о массовых убийствах в карельских лесах, о людях, сгинувших без следа в безымянных могилах. Благодаря работе Дмитриева было обнаружено страшное место — Сандармох, где сотрудники НКВД расстреляли почти девять тысяч узников ГУЛАГа. В истории резонансного процесса разбиралась «Лента.ру».
Карельский краевед Юрий Дмитриев, сам бывший детдомовец, восемь лет назад взял на воспитание трехлетнюю девочку. Его родные дети — сын и дочь — уже выросли. Катя (имя изменено) была слабенькой, худенькой, с сильным отставанием в физическом развитии. Прежде чем девочка вошла в семью, Дмитриеву пришлось долго бороться за право удочерить ее — об этом он рассказывал уже в суде.
«Когда он готовился стать приемным отцом, то внимательно изучал все рекомендации и сведения, которые есть в интернете, в программах "Гарант", "Советник" и прочих. И еще в 2007 году вычитал, что с целью контроля можно делать такие фотографии. Если, скажем, через несколько лет у ребенка вылезет непонятное заболевание — может, позвоночник искривился или еще что, — то врач смог бы увидеть, какая была ситуация в четыре года, в пять, в шесть. Такие обоснования делаются по всему миру», — рассказывал адвокат Дмитриева Виктор Ануфриев в августе прошлого года.
По другим данным, Дмитриев вел медицинский дневник, чтобы отчитываться перед органами опеки после конфликта с воспитательницами в детском саду: они заявили, что у Кати на теле синяки — это были следы краски от газеты, через которую его жена делала ей горчичники. Пожилой краевед со свойственной ему скрупулезностью начал фотографировать дочь в обнаженном виде — снимок спереди, сзади, сбоку. Сначала делал снимки несколько раз в месяц, затем раз в три-четыре месяца, а затем перестал. Катя стала заниматься спортом, окрепла, и конфликты с опекой прекратились. Фотографии складывались в папки по годам и хранились в его компьютере.
«Было видно, как трепетно он к ней относится: что-то застегнуть, поправить, переправить, переодеть. "Тэ-эк, надо Катюшу в школу собрать, рюкзак новый купить, учебники...", — рассказывали ребята из киношколы, которые вместе с Дмитриевым ходили в экспедиции. — В первый год она всех стеснялась. Была совсем интроверт-интроверт, а постепенно, за несколько лет, стала открытым, очень веселым ребенком. Второй год, когда я приехал на Соловки, она уже просто подбегала обниматься».
«Мотался он с ней и по кружкам, и везде, он ею занимался. Она оттаяла потихоньку. Куклы — это не ее. Самбо, драки, борьба —вот она себя нашла. На каждую тренировку шла с удовольствием, стала поправляться, физически крепнуть», — вспоминала взрослая дочь Дмитриева Екатерина.
Однако именно девять снимков приемной дочери стали потом поводом для возбуждения уголовного дела.
12 декабря 2016 года в правоохранительные органы поступила анонимка о том, что правозащитник хранит детскую порнографию. Дмитриев потом рассказывал, что вернулся домой и нашел там беспорядок. По поводу незваных гостей он обратился к участковому, но его жалоба осталась без внимания. Зато следователи учинили у него дома обыск и изъяли архив с фотографиями Кати. Ее приемного отца арестовали и обвинили по статье 242.2 УК РФ («Использование несовершеннолетнего в целях изготовления порнографических материалов или предметов»).
11-летнюю Катю забрали органы опеки, общаться с приемным отцом запретили. Эксперты Центра социокультурных экспертиз (их неоднократно критиковали за отсутствие профильного образования), известные по громким делам об экстремизме «Свидетелей Иеговы» и оскорблении чувств верующих Pussy Riot, ожидаемо признали изъятые фотографии порнографическими.
«Как порнография ему вменяется один снимок, по остальным — статья о развратных действиях», — пояснил адвокат суть выдвинутых против Дмитриева обвинений. Кроме того, у историка дома нашли фрагмент старого ружья, что стало поводом обвинить его в незаконном хранении оружия.
«У него в детстве был такой эпизод: они с друзьями нашли череп и играли им в футбол. Ну, мальчишки значения не придают. А потом, во взрослом возрасте, он понял, как это ужасно: "Вот теперь расплачиваюсь за это"», — вспоминала знакомая Дмитриева Ольга Керзина.
Из подобных деталей биографии Дмитриева складывается портрет довольно самобытного человека. Будущий краевед родился в Петрозаводске в 1956 году, попал в детдом, потом был усыновлен фронтовиками. Вместе с отцом, полковником Советской армии, кавалером двух орденов Славы, «человеком идейным», он жил не только в Карелии, но и в Германии и Белоруссии. С тех времен его любимым фильмом стал «Зимородок» — о белорусском мальчике-партизане, ценой своей жизни подорвавшем мост. После школы он поступил в Ленинградское медицинское училище, но не окончил его, ушел учиться в Петрозаводский коммунально-строительный техникум. Совокупность этих знаний — анатомии человеческого тела и особенностей работы в котлованах — позволила ему стать тем, кем он в итоге стал: археологом-самоучкой, отыскавшим более десяти тысяч безымянных могил узников ГУЛАГа.
Но прежде чем приступить к исследованию расстрельных полигонов Большого террора (так в современной историографии называют период сталинских репрессий 1937-1938 годов), Дмитриев успел поработать слесарем в банно-прачечном комбинате, начальником кочегарок в ЖЭКе, рабочим на слюдяном заводе, гидом по Карелии и даже отсидеть за драку. Почти все знакомые описывают его как эмоционального, резкого, нетерпимого, ершистого и слишком прямодушного человека. С зоны, по словам друзей, он вернулся антисоветчиком.
История с безымянными могилами началась летом 1988 года, когда он вступил в неформальную организацию «Народный фронт Карелии» и стал помощником народного депутата СССР Михаила Зенько. Ему позвонил знакомый репортер из газеты «Комсомолец» и попросил помочь попасть на территорию воинской части, где, предположительно, было найдено место давнего расстрела. Туда же приехали сотрудники прокуратуры, следователь, районные чиновники. Никто не знал, что делать со скелетом. Дмитриев оказался единственным, кто решился достать из ямы череп с характерным круглым отверстием в затылочной части. Кто-то предложил страшную находку «закопать обратно». Эта идея его потрясла.
«Ребята, ну как закопаем? Это же люди, надо похоронить по-человечески, по-христиански», — убеждал он. Но христианские ценности присутствующих не вдохновили. Тогда Дмитриев решил это сделать самостоятельно — «если вам всем как-то равнобедренно», и тут же услышал от следователя: «Пока мы тут над этими несчастными думаем, недалеко отсюда этих костей вообще невесть сколько. Лежат, валяются, никому дела нет».
Выяснилось, что рабочие карьера в петрозаводском районе Сулажгора, где добывался песок для силикатного кирпича, давно жаловались на страшную находку под обрывом, но выкапывать и хоронить их силовики отказывались. Это взял на себя Дмитриев. Каждые выходные он ездил в карьер собирать кости, складывал их в мешки и отвозил в свой гараж. Несколько раз его засыпало землей так, что ему с трудом удавалось выбраться.
Работы оказалось так много, что с помощью администрации пришлось привлечь взвод солдат погранслужбы, нескольких депутатов, сотрудников МВД и отдела хранения архивных фондов ФСБ (тогда ФСК — Федеральной службы контрразведки), членов местного отделения «Мемориала», которые как раз начали работать над составлением списков жертв сталинских репрессий. Захоронений было множество — по 20-30 человек в могиле. Часть из них разрушилась вместе с обвалившимся склоном, сожалел впоследствии Дмитриев: «Потом уже пришло желание узнать, что это были за люди, почему они были расстреляны. А пока была простая цель: собрать и похоронить по-человечески».
В Сулажгоре он нашел останки своего деда. Его могила была неизвестна, поскольку приемный отец Дмитриева тоже рос в детском доме: его отца арестовали, а мама умерла. Деда перезахоронили в Петрозаводске, на территории церкви на улице Правды, и его 80-летний сын, приемный отец Дмитриева, смог наконец прийти к нему на могилу.
На тех раскопках, по собственным признаниям краеведа, он чуть не сошел с ума. «Я знаю строение человека, знаю, какая косточка скелета куда вставляется. И тут я вижу, что идет что-то не совсем обычное. У меня кости человеческие перемешаны непонятно с какими. Пошел на курсы судебной медицины, потом к биологам, потом в сельхозакадемию, к ветеринарам... Свиньи!» Дмитриев догадался: сотрудники НКВД сделали это специально для того, чтобы создать видимость скотомогильников на месте человеческих захоронений и отпугнуть охотников с собаками. И продолжил работать с утроенной силой.
«История Дмитриева — это история какого-то очень драйвового юродства», — говорила директор музея общества «Мемориал» Ирина Галкова. Она признавалась, что он почти пугал «этой своей громогласностью, дикостью, неустроенностью». Другие вспоминали, что он постоянно матерился и курил «Беломор», а когда дочь, сын или внучка висли на нем, добродушно говорил: «В очередь, сучьи дети!» Возможно, его непростой характер стал причиной развода с женой в середине 1990-х. Сначала дети — Екатерина и Егор — остались с матерью, но затем они решили жить с отцом. На свои раскопки он брал с собой детей и собаку-ищейку Ведьму (названную так потому, что она нашлась в пятницу, 13-го).
«Это все с детства моего идет, вот эти черепа, которые я имела возможность наблюдать, с дырочкой в затылке… Наверное, это стало смыслом его жизни — жизни моего отца. Он мне однажды сказал: "Я нашел себя. Я не знаю, в чем я провинился или что я сделал в прошлой жизни не так, но я чувствую, что это мое, я должен этим заниматься. Я должен установить могилы, установить имена. У всех людей, которые не похоронены в море, кто убит или умер на земле, должна быть могила"», — объясняла страсть отца Екатерина.
Они жили в скромной хрущевке. Когда дома было нечего есть, Дмитриев порывался бросить свою тяжелую и неоплачиваемую работу или, как он ее называл, «крест» и «Голгофу». «Дети как раз в школу ходили. Многое надо — платье купить, штаны купить. Тяжко было. Ну, думаешь, все брошу. С вечера перепсихуешь, утром встанешь — если я брошу, кто это сделает? Никто, — говорил он. — Ведь это знание, которое нужно людям, которые ждут, пытаются найти своих родственников». Чтобы иметь больше свободного времени, Дмитриев устроился охранником на завод.
До обнаружения легендарного Сандармоха оставалось несколько лет. «Мемориальцы» поручили Дмитриеву заполнять карточки репрессированных по данным отчета Наркома внутренних дел КАССР, в котором были поименные списки убитых. Сидя в архивах ФСБ, он переписал несколько тысяч документов. «А потом, когда эти карточки у меня кончились, я понял, что у нас громадные дыры в списках. Нам пишут люди, спрашивают, а мы в своей картотеке их родственников не видим. И тогда я решил, что все это лажа — то, чем мы занимаемся. Что нужно делать иначе», — рассказывал Дмитриев. Он запросил в ФСБ протоколы заседаний «троек» НКВД с расстрельными актами. Их почему-то нельзя было копировать и переписывать, поэтому он наговаривал документы на диктофон и по ночам расшифровывал записи дома, соотнося данные о расстрелах 1937-1938 годов со списками репрессированных.
Несколько лет он ходил в ФСБ как на работу — ему даже выделили стол в коридоре. «Есть акт о том, что вот тогда-то, скажем, Василий Петров и Иван Семенов расстреляли 42 человека. Расстрелянные поименно указаны в акте. Подпись, число. В акте указаны фамилия, имя, отчество, год рождения. Я из него узнаю выборку по возрасту и количество мужчин и женщин. Если я вскрываю яму, нахожу в ней останки 42 людей, и среди них, скажем, семь женщин — замечательно», — с увлечением описывал он специфику своей занятости.
К 1997 году была готова книга «Поминальные списки Карелии». И тогда питерские «мемориальцы» Вениамин Иофе и Ирина Флиге рассказали ему, что ищут следы заключенных Соловецкого этапа — тысячи людей просто исчезли из списков после того, как покинули острова. Дмитриев вспомнил, как читал в актах о расстреле «огромного количества народу» в районе станция Медгора Кировской железной дороги.
1 июля 1997 года он взял дочку, собаку и выдвинулся на старом авто из Петрозаводска на 19-й километр. Волонтеры копали карьер целый день, но останков не нашли. Тогда Дмитриев решил осмотреть окрестности. Шел по лесу и думал: «Вот если бы мне Родина наган доверила — где бы я этот приказ исполнял? Здесь пока еще рано, с дороги будут слышны выстрелы. Здесь отблеск костра на соснах будет виден, выдаст место расстрела». Внезапно он увидел в лесу провалы в почве ровной прямоугольной формы — стало жутко. Через два часа он держал в руках череп с характерными следами от выстрела. Это была первая могила, которая появилась в Красном Бору. Всего их оказалось 1193.
В том же году аналогичным образом, по актам, недалеко от Медвежьегорска, рядом с лесным урочищем Сандармох, он нашел останки более девяти с половиной тысяч человек: спецпоселенцев, жителей окрестных сел, заключенных с Беломоро-Балтийского канала, заключенных Соловецких лагерей.
«Он же вообще не историк ни разу. Но он потрясающий знаток, и у него к деталям — и к материальным, и к архивным — какое-то очень цепкое чутье. (…) Все делается ради чего? Найти расстрельный акт, который соответствует этой могиле. Этот расстрельный акт позволяет их всех назвать по именам — именно тех людей, которые именно в этой яме лежат. Это чудовищная работа, никто ее в России больше не делает», — объясняла Галкова. Она так поняла мотивацию Дмитриева: «У него какое-то очень сильное ощущение судьбы. Очень серьезное к ней отношение. Он через это все проходит, через эту нудноту, через все... Не знаю, крышу же должно сносить, когда чей-то череп выкапываешь, но он доходит до людей, до их судеб. Ему важно не просто найти скелет, а дойти до человека, каким он был».
Проще описывала это его дочь Екатерина: «Я видела бабушек, которые находили имена своих близких в книгах памяти, плакали и очень благодарили папу за это».
Писатель Дмитрий Быков вспоследствии сравнивал работу Дмитриева с деятельностью целого научно-исследовательского центра. «Когда находят эти черепа, а сверху еще брошенную свинью — чтобы думали, что это скотомогильник, а сверху две бутылки водки, выпитые палачами... Это чудовищно», — подчеркивал он и тут же замечал, что потомки исполнителей расстрелов не хотели, чтобы их фамилии появлялись в этом контексте.
Дмитриеву было все равно: казалось, у него не было другой страсти, кроме как передать историю расстрелянных людей. Он превратил Сандармох в мемориальный комплекс, выяснил имена и перезахоронил всех убитых, установил памятный камень с наивной надписью: «Люди, не убивайте друг друга».
«Когда в первый раз приехали в Сандармох на день памяти, там сосны растут корабельные — и тишина, ни ветерка. А как только люди с автобуса вышли, двинулись по этой дорожке, и вдруг весь лес, все верхушки как заходили ходуном! Юра говорит: "Это души человеческие шестьдесят лет ждали, чтобы о них пришли и вспомнили"», — вспоминал друг Дмитриева, краевед Валентин Кайзер.
Захоронение получилось многонациональным: по первому Соловецкому этапу шли не только русские, но и украинцы, поляки, финны, грузины, азербайджанцы, татары, вайнахи — вплоть до шведов с норвежцами. Каждый год 5 августа туда начали ездить делегации из разных стран. В этом Дмитриев видел особый смысл.
«Постоят у одного памятника — почтут память, подойдут к другому — отдадут дань уважения. У нас общее горе. Оно нас сюда привело. Общее. А все остальное — это уже так… Бог един. Просто мы его называем по-разному», — убежденно говорил археолог-самоучка. В 2010 году молебен в Сандармохе служил сам патриарх Кирилл.
Власти перестали поддерживать международные акции памяти после «крымской весны»: настоящее раздражение вызвал приезд в 2015 году польской и украинской делегаций. «Приехал какой-то сумасшедший львовский дед в бандеровской форме. За ним толпой ходили эфэсбэшники», — рассказывали очевидцы.
Но Дмитриев не переставал сотрудничать с единомышленниками: после Красного Бора и Сандармоха он ездил в украинский поселок Быковня, где вместе с польским антропологом Анджеем Флярковским изучал захоронения узников киевских тюрем, расстрелянных в начале Великой Отечественной войны. Поляк определял параметры черепа на глаз с точностью до миллиметра и обучил его новым способам определения пола и возраста скелета, о чем Дмитриев вспоминал с огромной благодарностью.
За эти годы выросли его дети, и ершистый краевед женился во второй раз — на женщине по имени Людмила. В новом браке детей не было, поэтому супруги решили удочерить трехлетнюю девочку. Для этого они прошли курсы приемных родителей и даже дошли до Верховного суда: им не хотели давать ребенка из-за возраста. Дмитриев выходил дочь, научил молитвам, крестил на Секирной Горе, отдал в секцию самбо, нашел ее родную бабушку, живущую в деревне на севере Карелии.
Друзья никогда не замечали за ним тех наклонностей, в которых его обвинило следствие. «Если мужчине пятьдесят лет, а жене его тридцать — ему это уже кажется сумасшествием: “Ну как можно?" Ему шестьдесят, а женщине должно быть пятьдесят — и то он считает ее молодухой», — говорили они.
Сталинисты всех мастей, ветераны и действующие сотрудники НКВД — ФСБ всегда крайне нервно относились ко всему, что касается преступлений сталинского режима. А попытки обозначить чью-то персональную ответственность вызывают форменную истерику с обвинениями в «искажении, пересмотре, очернении, разжигании, оскорблении чувств». Эти люди не любят, когда их тычут носом в ошибки отцов и кумиров, поэтому ответный удар был вопросом времени. В ноябре 2016 года, когда «Мемориал» опубликовал скандальные «списки палачей» — сотрудников НКВД, исполнявших расстрельные приказы, 60-летнему Дмитриеву начал звонить аноним с вопросами, есть ли еще какие-то данные. А в декабре пришел участковый с просьбой явиться в отделение по поводу незаконного хранения оружия. Пока краевед был в полиции, жену его внезапно вызвали в больницу, и в квартире провели обыск, а через день Дмитриева арестовали по обвинению в изготовлении детской порнографии. Дочь увезли к бабушке, ей запретили общаться с приемной семьей, но девочка писала приемному отцу письма.
Одно из них Дмитриев зачитал на суде вместо последнего слова.
Основателя карельских мемориальных комплексов начали судить в Петрозаводске 1 июня 2017 года, приурочив процесс к Дню защиты детей. Суд проходил за закрытыми дверьми. К тому времени в поддержку правозащитника выступили сотни как простых, так и известных людей, среди них музыкант Борис Гребенщиков, режиссер Андрей Звягинцев, поэт Дмитрий Быков, писатели Борис Акунин и Людмила Улицкая. Петиция за оправдание Дмитриева собрала более 40 тысяч подписей. Подсудимый вину по «порнографическим» статьям не признал.
«Про обрез ружья, который у него изъяли, говорит — да, это было: нашел лет 20 назад обрез, положил дома, лежит. Если это состав преступления — пожалуйста, судите», — пересказывал показания подзащитного адвокат Виктор Ануфриев. По его словам, Дмитриев рассказал судье о своей жизни: как попал в детский дом, как был усыновлен, какую прошел подготовку перед тем, как стать приемным отцом.
«Суд прерывал его неоднократно, указывая, что он отвечает не по делу. Но он настаивал: “Я полагаю, что по делу было все”», — говорит Ануфриев. Его подзащитный признался судье, что ожидал развязки в виде уголовного дела за свою работу, но даже в фантазиях не мог предположить, что его обвинят в изготовлении порнографии. Уже в суде адвокат Ануфриев добился проведения дополнительной экспертизы фотографий. На этот раз их изучали специалисты Федерального департамента независимой судебной экспертизы Санкт-Петербурга, как предложили прокуроры, поддерживающие обвинение на процессе.
«Экспертиза дала заключение, что снимки не являются порнографическими, что сексуальных намерений и целей у Юрия Алексеевича не было», — сказал адвокат, добавив, что эксперты пришли к выводу: фотографии использовались исключительно для контроля физического здоровья девочки.
Повторное исследование снимков фактически подтвердило позицию Дмитриева. Это решение не устроило обвинение. Прокуроры настаивали на проведении экспертизы в отношении подсудимого с целью определить его психическую вменяемость.
Его отправили из Петрозаводска в Москву, в институт судебной психиатрии имени Сербского, но и там отклонений у него не выявили. По возвращении из Москвы 27 января Дмитриев вышел на свободу после года в СИЗО.
Когда родная дочь увидела его, она заплакала: ее сильный и гордый отец весил 50 килограммов. «Я привыкла его видеть как старика Хоттабыча, как лесовика — с длинными волосами, с длинной бородой, а сейчас он побритый, подстриженный. Для меня это был шок. Я его даже не узнала. Плакали. Я плакала, и он чуть», — призналась она. Екатерина добавила, что «он уверен в своей невиновности, любой приговор встретит спокойно, потому что смерти нет».
Дмитриев рассказал, как прожил этот год в неволе: «Сначала было немного не по себе — когда ты просто не можешь заниматься своим делом. А потом… Я не мог повлиять на ситуацию и изменил свое отношение к ней. Я знаю судьбы многих людей, которые прошли через этот изолятор в 30-е годы. Ну вот и я начал понимать, что они ощущали, когда видели эти стены, ходили по этим коридорам, слышали лязг этих металлических дверей. Они тоже были оторваны от семьи, от своих детей, внуков. Некоторую аналогию можно провести между их обвинениями и моим обвинением».
По словам Дмитриева, благодаря такой аналогии ему было достаточно легко выбрать модель своего поведения в СИЗО: говорить правду и ничего не бояться, оставаться независимым и не позволять на себе ездить.
«Мне часто вспоминались слова Варвары Брусиловой [молодая дворянка Брусилова в начале 1920-х годов выступала против гонений на церковь, за что была заключена в Соловецкую тюрьму, а в 1937-м расстреляна у восьмого шлюза Беломорканала]: "Милости и пощады я у вас не прошу. Любой ваш приговор я приму со спокойной душой и совестью, потому что по моим религиозным верованиям смерти нет". Дважды в день я молился — такая зарядка для души. Между молитвами вспоминалось одно, другое, третье. В общем, мозги не пустовали. Я знал, что это когда-нибудь кончится», — говорил Дмитриев.
Вместо последнего слова он зачитал судье письмо Кати, полное теплых слов. Еще недавно в ответ на вопрос, счастлив ли он, Дмитриев отвечал так: «Счастье — когда ты находишь свою дорогу при жизни и хоть сколько-нибудь успеваешь по ней пройти. Я понял, чем я должен заниматься. Это мой крест, мой путь, и я встал на него. Это путь к моей персональной Голгофе». Историк-самоучка не собирается сворачивать со своего пути, он намерен и дальше заниматься поисками правды.