28 декабря на 80-м году жизни умер выдающийся израильский писатель Амос Оз. На русский язык переведены множество его книг, среди которых романы «Фима», «Иуда», «Мой Михаэль», «Познать женщину». На «Ленте.ру» дважды публиковались интервью Амоса Оза.
Его отец был родом из Одессы, мать родилась и выросла в Ровно. В книге «Повесть о любви и тьме» Амос Оз пересказал много историй, слышанных им в детстве от родителей. Он был любителем Толстого, Достоевского, Чехова, неплохо знал литературные места Москвы и Санкт-Петербурга. Но по-русски не говорил. В отличие от родителей, которые привыкли говорить между собой по-русски и по-польски, а из любви к европейской культуре читали книги по-немецки и по-английски. Сыну учить европейские языки строжайше запрещали: боялись, что Европа соблазнит его своей культурой, он уедет из Израиля и его убьют. Память о холокосте была слишком свежа.
Амос Оз пошел наперекор воле родителей дважды. В первый раз, когда переселился в кибуц, чтобы насолить отцу. Отец был интеллектуалом и буржуа — сын решил стать социалистом и водителем трактора. Но кибуцу срочно понадобился преподаватель литературы, и юноша был отправлен в университет с условием, что три дня в неделю он будет преподавать литературу, а остальные три рабочих дня — водить трактор. Позднее будущий писатель продолжит образование в Оксфорде, а потом какое-то время будет там еще и преподавать. Это второй раз, когда он поступит так, как не хотели бы родители. Кибуц привьет ему левые взгляды, которых писатель будет придерживаться всю жизнь.
На «Ленте.ру» дважды публиковались интервью Амоса Оза. Первое — в связи с выходом его романа «Иуда», второе — по случаю присуждения писателю премии «Ясная Поляна». Мы выбрали самые интересные фрагменты этих бесед, иллюстрирующие взгляды позднего Амоса Оза:
«Семья моей матери была очень увлечена Толстым. Мой дедушка с материнской стороны жил в маленьком деревянном однокомнатном доме, очень бедном, недалеко от Хайфы. На стене у него висела черно-белая фотография Толстого, вырезанная из какого-то журнала или газеты. Когда я маленьким смотрел на этот портрет, то думал, что это раввин, потому что он выглядел как раввин. В какой-то момент я спросил у дедушки, как зовут этого раввина. Он ответил, что это Лев Толстой, он не еврей, но он раввин, потому что говорит нам об очень важных вещах. Так что я происхожу из единственной на Земле семьи, в которой Толстого называли ребе Толстым».
«Если вы спросите меня, восхищаюсь ли я российским президентом и его политикой, я вам отвечу, что нет. Но я также не восхищаюсь современной политикой Израиля или Америки».
«Кто я такой, чтобы рассказывать вам о Москве и москвичах, которых вижу из окна автомобиля. Но я вижу больше света на улицах вечером, я вижу отремонтированный и восстановленный центр города. Я вижу очень-очень элегантных людей. Я допускаю, что люди обеспокоены, они волнуются. Но люди вообще волнуются везде: в Америке, в Западной Европе, в Израиле. Это попытки ответить на вопрос: кто мы сейчас? Это менее заметное со стороны чувство, чем то, что я видел десятилетие назад. Люди стали выглядеть менее подавленными и ущемленными, чем десять лет назад».
«В каждой стране найдутся люди, на которых некоторые из их современников навесили ярлык предателя. Иногда — не всегда — они оказывались теми, кто просто опередил свое время».
«Я думаю, что очень часто люди творят ужасные преступления во имя любви. Идеи, распространяемые проповедниками, революционерами, реформаторами, идеологами и идеалистами, которые полагают, что можно изменить человеческую природу, что можно всех заставить любить всех, — мне кажутся не только абсурдными, но и очень опасными. Любовь — очень редкий минерал. Я думаю, что большинство людей в принципе не способно любить больше пяти, в крайнем случае десяти-пятнадцати человек. Поэтому когда кто-то говорит, что он любит Америку, любит третий мир или рабочий класс — это не любовь, это что-то другое. Во имя такой ложной любви люди совершают преступления, убивают друг друга, льют кровь. Потому что если ты вдруг оказался недостоин такой любви — ты отправляешься в ГУЛАГ или газовую камеру. Я верю в мировую законность, верю в отсутствие насилия во всем мире, но не в мировую любовь: мне это кажется невозможным».
«Боюсь, что я больший скептик, чем Толстой, и даже больший скептик, чем Иисус Христос. Во всяком случае, по поводу возможности изменить мир при помощи любви. Я не думаю, что каждый из нас может любить всех людей на Земле. Каждый из нас может любить пятерых, десятерых, может быть, пятнадцать человек, но не всех. Поэтому я не верю тому, кто говорит, что он любит всех или что она любит представителей третьего мира. Или он любит всех женщин. Это просто значит, что он не любит никого».
«Я верю в то, что всемирный закон возможен, а всемирная любовь — нет. Если бы я думал, что митрополит Иларион был прав и каждый человек может любить каждого во всем мире, возможно, я бы перешел в русскую православную церковь. К сожалению, я не думаю, что это возможно. Если кто-то говорит "я люблю Америку", я не считаю, что это любовь, это что-то другое. Привлекательность, обаяние, интерес, симпатия — но не любовь. Любовь — очень интимное чувство».
«Любовь — не сладкая, как считают многие сентиментальные люди или адепты "Нью Эйдж". Любовь — это странная комбинация привязанности и эгоизма, влечения и собственничества: я люблю его, он мой, я его никому не отдам. Любовь — это не сладость, и здорово об этом помнить. Мы знаем об этом из классической русской литературы. Иногда она толкает на ужасные преступления. Люди проливают кровь во имя любви. Убивают во имя любви. Из зависти, из ревности».
«Черту провести очень легко: убийство — это преступление, ограбление — это преступление, насилие, жестокость — это преступления. Преступление должно быть остановлено при помощи силы и наказано. Быть выходцем из той или иной страны или принадлежать к той или иной религии — не преступление».
«Когда кто-то причиняет кому-то боль, он знает, что он делает. Он знает об этом, даже если он маленький ребенок. Боль — единая валюта. Что это такое, знают даже животные. А дальше уже не важно, к какой культуре или религии ты принадлежишь, женщина ты или мужчина. Если мы причиняем кому-то боль, мы знаем, что мы неправы. Даже маленький мальчик, когда дергает кота за хвост, знает, что он поступает плохо, потому что коту больно».
«Поэт Джон Донн как-то сказал: "Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка". Я с ним согласен. Но я бы добавил от себя, что каждый из нас полуостров, связанный с основной сушей, с культурой, традициями, языком, обществом, биологическим и социальным классом, религией. Но каждый из нас в какой-то момент должен быть оставлен в покое, в тишине, в уединении, со своими страхами, мечтами, амбициями».
«Есть идея, которой я всегда очарован. Я очарован мужчинами и женщинами. Я пишу о мужчинах, женщинах, детях, о том, чего они хотят, о чем думают, иногда я пишу о том, что они думают, чего хотят, и это не всегда то, чего они действительно хотят. Иногда я думаю о лжи, которую они говорят друг другу. И я пишу об этом».
«Некоторые люди могут жить без идей, но я им не завидую. Поэтому, да, моя жизнь полна разных идей, не всегда моих собственных идей».
«Без компромиссов жизнь невозможна. Я женат на своей жене 57 лет, поэтому я знаю кое-что о компромиссах, уж поверьте мне».