Экономисты в разных странах все чаще говорят о скором кризисе. Их слова подтверждают биржевые индикаторы. Некоторые государства уже ощутили спад, другие пока держатся и даже развиваются, но уже в скором будущем имеют все шансы повторить судьбу «старших товарищей». Финансисты пытаются объяснить природу происходящего. Помимо традиционных аргументов о неизбежности кризиса и цикличной природе экономики, звучат слова о глубинных изъянах капитализма, который так или иначе господствует в большинстве современных государств. Авторы призывают менять правила игры, пока не стало слишком поздно.
«Блага экономики не доходят до большинства людей», — утверждает британский финансист и журналист Мартин Вулф. Он уверен: в современном мире расслоение общества достигло недопустимых масштабов, и на безбедную жизнь может рассчитывать слишком мало людей. В подтверждение своих слов Вулф обращается к статистике: с 1973 года доход средней американской семьи рос всего на 0,4 процента в год. Это значит, что сразу 28 процентов детей имеют доход ниже, чем у их родителей. В середине XX века — с 1948 по 1973 годы — их доля равнялась всего четырем процентам, а семейные доходы ежегодно росли на три процента.
Социальное неравенство и расслоение доходов давно волнует жителей как бедных, так и богатых стран. На протяжении последнего десятилетия эти проблемы стабильно называли важнейшими не менее 60 процентов населения США и государств-членов Организации экономического сотрудничества и развития (включает 36 наиболее развитых стран). И если в Америке люди, помня о десятилетиях холодной войны и противостояния коммунизму, не готовы рубить с плеча, европейцы все чаще голосуют за социалистов и откровенных популистов. Последним примером стали майские выборы в Европарламент, где многолетнее господство центристов было разбавлено в том числе социал-демократами и левыми.
Корень бед мировой экономики Вулф и некоторые его единомышленники видят в ренте — понятии, появившемся еще во времена феодализма. Тогда она выражалась в форме платы землевладельцу за право жить и трудиться на его угодьях. В дальнейшем рента фигурировала в трудах основоположника экономической науки Адама Смита, который в 1776 году определял ее как «наивысшую сумму, какую в состоянии уплатить арендатор при данном качестве земли». Карл Маркс и его последователи-социалисты описывали ренту как часть прибавочной стоимости — спорного понятия, отражающего количество денег или любой другой выгоды, которую капиталист присваивает себе, не делясь с наемными работниками. Марксисты верили, что справедливая конечная цена любого товара должна равняться стоимости вложенного в его производство труда (зарплате рабочих), а любое превышение заведомо аморально и означает эксплуатацию человека человеком.
Ренту активно изучали сторонники неоклассической экономической теории, считавшие, что в основе всех экономических процессов лежит свободный рынок, который регулирует все сам через механизмы спроса и предложения. Правда, у этого учения существует и особое ответвление — моральная экономика. Она строится на убеждении, что рента все же некий «незаработанный» доход (в отличие от «полноценной» предпринимательской прибыли).
В наши дни основные постулаты неоклассической теории принято рассматривать вместе с положениями кейнсианства (названного в честь Джона Мейнарда Кейнса), последователи которого в середине прошлого века были уверены, что вмешательство государства в экономику через эмиссию и снижение ставок кредита необходимо для предотвращения регулярно возникающих кризисов. Оба этих подхода нашли отражение в неоклассическом синтезе — преобладающей сегодня концепции. В ней под рентой понимается избыточный доход предпринимателя от сдачи в аренду какого-либо ресурса по сравнению с той минимальной суммой, за которую он согласился бы временно расстаться с ним (либо по сравнению с лучшим из альтернативных вариантов на рынке).
До сих пор некоторые течения считают ренту не вполне заслуженным вознаграждением, к тому же невозможным в условиях абсолютной конкуренции, когда все продавцы стараются угодить покупателю и снижают цены. Но в целом отношение к ней сильно поменялось со времен Маркса, который считал ее уделом лентяев, наживающихся на честных трудовых людях. Получатель ренты (его еще называют рантье) имеет выгоду не просто так: он предоставляет ресурсы, которыми не пользуется сам, другим и таким образом дает им заработать — на благо всей экономике.
Тем не менее именно ренту Мартин Вулф и его сторонники считают едва ли не главным препятствием для всеобщего развития, хотя и понимают ее несколько своеобразно. Нынешнюю экономическую систему они называют «капитализмом рантье» (rentier capitalism) и утверждают, что она рассчитана на заведомо привилегированные слои общества и крупнейшие корпорации, а потому способна удовлетворять только их интересы. Привилегия может достаться от рождения, а может быть приобретена уже в течение жизни, например, через высокую квалификацию. Рассуждения подкреплены научными работами — в них перечисляются претензии к экономическому порядку, но все их авторы так или иначе связывают с рентой.
Профессор Северо-Западного университета, расположенного в пригороде Чикаго, Роберт Гордон проследил за динамикой роста доходов до вычета налогов одного процента самых высокооплачиваемых специалистов США. Их доля в совокупных зарплатах по стране выросла с 11 процентов в 1980 году до 20 процентов в 2014-м. По его мнению, хотя бы отчасти такое явление обусловлено незаслуженно высокими гонорарами выпускников крупнейших вузов, которые можно рассматривать как разновидность ренты, получаемой работниками в обмен за ценные качества (или их наличие в глазах работодателя). Дошло до того, что компании попали в зависимость от своих элитных сотрудников, считает Гордон. При этом высокая оценка их квалификации не привела к развитию технологий и прогресса — во второй половине XX века оно, напротив, замедлилось, утверждает ученый.
Профессор бизнес-школы при Брандейском университете штата Массачусетс Стивен Чеккетти и экономист Банка международных расчетов Энисс Харруби в совместной работе предъявили претензии к банкам и другим представителям финансовой отрасли. Их задача — обеспечивать экономику кредитами и обслуживать население, а также предприятия так называемого реального сектора: открывать им счета, обеспечивать валютой, предоставлять доступ к фондовому рынку, выводить на биржу, привлекать финансирование.
Все эти функции тесно связаны с высокими финансовыми технологиями, которые дали название чрезвычайно популярному и востребованному направлению экономики — финтеху. Один из лидеров рынка — датский Saxo Bank, в свое время сознательно отказавшийся от традиционного кредитования из-за отсутствия необходимых знаний и навыков и сосредоточившийся на биржевых операциях, доступ к которым его клиенты получают через специальные приложения. Фактически их деньги не доходят до тех, кто в них нуждается, — они обращаются на вторичном рынке, давая многократно заработать спекулянтам.
По словам Чеккетти и Харруби, бурное развитие финтеха мешает производственному сектору: из него в погоне за собственной рентой перетекают самые талантливые и работоспособные кадры. «Это отвлекает ценные человеческие ресурсы ради непроизводственных, бесполезных направлений. Так что уровень финансового развития хорош только до определенного момента — затем он становится тормозом для общего роста и наносит ущерб совокупной производительности», — пишут авторы.
Чтобы подтвердить последний тезис, они проанализировали кредитование в развитых и развивающихся странах в период с 1980 по 2009 годы. Выяснилось, что в целом государства с высоким уровнем займов по отношению к ВВП являются более благополучными и богатыми. Однако можно заметить и необычные тенденции: после того, как количество выданных кредитов преодолевает определенную черту, рост ВВП замедляется. И хотя авторы предостерегают от поспешных выводов и подчеркивают, что не смогли определить точную причину явления, некоторые экономисты используют эти результаты, чтобы лишний раз указать: неуемное стремление банкиров к заработку (читай к ренте) не доводит до добра.
Томас Филиппон из Школы бизнеса Штерна в Нью-Йорке и Ариэль Решеф из Парижской школы экономики опубликовали свои подсчеты относительно ренты финансистов. По их версии, ослабление регулирования и контроля со стороны государства, начавшееся в 1980 году, привело к тому, что разрыв между зарплатами банкиров, страховщиков, брокеров, профессиональных инвесторов и всех остальных в наши дни достиг 30-50 процентов. И все это — «пустые» траты сверх необходимых для привлечения в отрасль профессионалов высокого класса.
Еще один бич современной экономики, по мнению Вулфа, кроется в вознаграждениях топ-менеджеров компаний, особенно крупных. Долгие годы процедура их назначения оставалась максимально непрозрачной, а размер вознаграждения зависел от сомнительных показателей. Главный из них — величина прибыли (доступной для распределения между собственниками) в пересчете на одну акцию. На первый взгляд, принцип кажется логичным и справедливым: чем больше зарабатывают акционеры, вложившиеся в компанию, тем больше заслуживают руководители.
Но на деле такой подход открывает простор для манипуляций. Топ-менеджеры могут организовывать выкуп бумаг за деньги предприятия, уменьшая их количество и искусственно увеличивая требуемый норматив; направлять большую часть прибыли на дивиденды, лишая компанию средств на развитие. В результате, по подсчетам основателя некоммерческой организации High Pay Centre («Центр высоких заработков») Деборы Харгривз, соотношение средних зарплат британского гендиректора и обычного работника выросло с 48 раз в 1998 году до 129 в 2016-м. То же самое произошло в США: с 42 раз в 1980-м до 347 в 2017-м.
Также критики современной экономики не упускают возможности попенять на ее монопольный характер. По их мнению, рынку остро не хватает конкуренции: новые компании появляются слишком редко, поскольку все ниши заняты старожилами. Этот тезис подтверждается даже исследованием Организации экономического сотрудничества и развития, согласно которому разрыв в производительности и прибыли между лидерами отраслей и всеми остальными растет из года в год. Более того, крупнейшие корпорации зачастую предлагают своим сотрудникам гораздо более высокие зарплаты вне зависимости от их профессиональных качеств, что только усиливает неравенство в обществе и лишает более мелких игроков шансов когда-нибудь догнать лидеров — характерное проявление монопольной ренты.
Несправедливость множит даже география: сильнейшие профессионалы и крупнейшие компании оседают в наиболее крупных мегаполисах, оставляя менее удачливых довольствоваться тем, что есть. Примером может служить Сан-Франциско и расположенная неподалеку от него Кремниевая долина, приютившая штаб-квартиры Google, Facebook, Apple и многих других. Их работники создали спрос на жилье, цены на которое мгновенно выросли. В итоге представители сферы обслуживания и бюджетники, не занятые в технологичных стартапах, вынуждены были переезжать в другие города и регионы с более дешевой недвижимостью, а многие из них и вовсе стали бездомными — из-за этого Сан-Франциско приобрел славу американской «столицы бомжей».
На первый взгляд, аргументы Вулфа и его сторонников кажутся обоснованными. Однако многие из них опровергаются другими исследованиями и доводами экономистов из противоположного лагеря. Вопреки утверждению Роберта Гордона, вторая половина XX и в особенности начало XXI века ознаменовались развитием большого количества технологий, включая информационные (IT), нано- и квантовые технологии. Компании по всему миру разрабатывают новейшие стандарты передачи данных, электромобили и космические аппараты, и их деятельность была бы невозможна без высокооплачиваемых квалифицированных специалистов. Их гонорары было бы некорректно считать «не заработанными».
Бурное разрастание финансового сектора невозможно отделить и уж тем более противопоставить развитию экономики в целом. Производственные компании, о которых заботятся скептики, нуждаются в деньгах частных и институциональных (банки, страховщики, пенсионные фонды) инвесторов. И даже бесполезная, казалось бы, спекулятивная торговля на бирже облегчает доступ предприятий к заемному капиталу, помогает оценить их стоимость и повысить надежность в глазах инвесторов.
Главенствовавший долгие годы подход к оценке деятельности топ-менеджеров и назначению им вознаграждений действительно вызывает много нареканий. Но в последнее время в этом направлении наметился сдвиг. В августе в Вашингтоне состоялся круглый стол с участием руководителей 181 крупнейшей компании США. Главным его итогом стало то, что участники провозгласили новые фундаментальные цели глобальных корпораций. Вместо «стремления принести акционерам как можно больше денег» такой задачей теперь считается стремление «улучшить наше общество», заботиться о сотрудниках, партнерах, окружающей среде и действовать этично. И пусть такие заявления звучат слишком пафосно и наигранно, ведущие гендиректоры и президенты компаний вынуждены идти на них, поскольку понимают, что больше не смогут вести бизнес без оглядки на потребителей.
Наконец, с недостаточной конкурентностью экономики тоже можно поспорить. Как раз современные технологии и развитие финансового рынка позволяют легче и быстрее привлекать инвестиции даже тем, кто еще недавно едва ли мог на них рассчитывать. Помимо традиционного IPO (первичное размещение акций на бирже), практически любой стартап может воспользоваться услугами бизнес-инкубатора или акселератора (покупают долю в новых проектах и помогают им развиваться), заинтересовать венчурный (инвестирующий в высокотехнологичные предприятия) фонд, прибегнуть к funding rounds (механизму поэтапного привлечения сторонних инвесторов) или же запустить процедуру ICO — аналог IPO для стартапов.
За последние годы многие компании сумели привлечь средства с рынка, заработав самостоятельно и поделившись доходом с инвесторами. Благодаря этому в разных странах появляется все больше молодых богачей: чтобы заработать первый миллиард, им достаточно убедить окружающих в перспективности своей идеи. К тому же реализовать высокотехнологичный проект гораздо проще, нежели наладить полноценное производство.
Мартин Вулф уверен, что в нынешнем виде капитализм, господствующий в большинстве стран мира, нежизнеспособен и ставит под сомнение существование таких институтов, как либерализм и демократия, ведь люди не будут бесконечно терпеть порядок, при котором они лишены справедливости и доступа к основным благам. Его единомышленники предлагают конкретные меры, которые вполне можно назвать крайними. Французский экономист Тома Пикетти, называвший миллиардеров главной угрозой экономическому росту, предложил правительствам по всему миру ввести повышенный налог на богатых, ставки которого могли бы доходить до 90 процентов. Его не остановил даже недавний опыт соотечественников, на несколько лет вводивших 75-процентный налог на любое имущество общей стоимостью выше 1,3 миллиона евро, но вынужденных серьезно смягчить его после массового оттока капитала за рубеж. Теперь под сборы попадает только самая дорогая категория недвижимости.
Однако существует и еще более радикальная позиция, которую в начале октября высказал основатель IT-компании Salesforce Марк Бениофф. Он уверен, что «капитализм, каким мы его знаем, мертв», а предприниматели, старающиеся ради собственной выгоды, не смогут долго держаться на плаву. «Если наивысшей ценностью в вашей компании не является доверие, то все основные заинтересованные стороны — ваши сотрудники, ваши клиенты и ваши инвесторы — уйдут от вас», — заявил Бениофф. Недавним обещаниям ведущих управленцев он, судя по всему, не верит.
Временами критика существующего порядка приносит совсем неожиданные плоды. Самым свежим примером можно считать современную денежную теорию (modern monetary theory, MMT) — идею американского экономиста российского происхождения Аббы Лернера родом из середины прошлого века, недавно воскрешенную малоизвестными теоретиками из Австралии и США. Главный постулат прост: финансовые власти той или иной страны должны регулировать не инфляцию, а занятость населения, создавая рабочие места. Финансировать их можно за счет эмиссии новых денег, которая может продолжаться бесконечно. Бояться роста цен при этом не нужно — государство всегда может повысить налоги и забрать часть «лишних» денег себе, чтобы люди не смогли их потратить и создать дополнительный спрос. Можно эмитировать новые деньги просто так и сразу вливать их в экономику, а можно по-прежнему выпускать госдолг и погашать его за счет эмиссии — так удастся еще и создать спрос на свою валюту, поддержав ее курс. Когда полная занятость будет достигнута, наступит равновесие, и государственные расходы прекратятся.
Еще недавно современную денежную теорию и ее сторонников никто не воспринимал всерьез, но теперь приверженцам классического подхода приходится объяснять ее недостатки, в том числе кандидату в президенты США от демократов Берни Сандерсу. MMT, даже если принять отдельные ее положения, существует только в теории и никогда не применялась на практике. В реальности же эмиссия неизбежно приводит к инфляции, повышение налогов замедляет экономический рост, а рабочие места в государственном секторе отличаются низкой производительностью труда. Дошло до того, что весной специальную резолюцию, осуждающую MMT, выпустил Сенат США. Адепты теории ищут справедливости и обвиняют ренту, которую видят везде и во всем, но в пылу борьбы не замечают возможностей, которые дает им существующая система, пусть она и не лишена недостатков.