«Эта нация должна постоянно воевать» Что заставило американцев бояться русских и придумать миф о российском зле?
00:01, 3 ноября 2020Кадр: фильм «Красная жара»
Миф о «злых русских» известен россиянам из американского кино 80-х годов. Именно в голливудских фильмах, таких как «Красный рассвет», соотечественники впервые увидели карикатурный образ себя: мрачные, грубые мужчины в серых бушлатах, готовые убивать мирное население и разрушать все вокруг. Хотя появление такого стереотипа обычно принято связывать с началом холодной войны, в реальности его корни уходят гораздо глубже. Загадочный образ России пугал Запад еще в наполеоновские времена. «Варвары», «жители степей», бородатые, в черных высоких шапках — такими видели русских в Европе в XIX веке. Октябрьская революция испугала и американцев, которые до этого держались в стороне от политики Старого Света. Советский человек очень быстро стал универсальной страшилкой, угрозой американскому образу жизни. В рамках спецпроекта «Мифы о России» «Лента.ру» рассказывает о том, как миф об опасной и безжалостной России укоренился в умах жителей Запада.
На дворе 1812 год — время кровопролитной войны с Наполеоном. У императора Александра I множество недругов по всей Европе, и каждый из них мечтает еще больше усложнить судьбу Российской империи. В это время во Франции в печать попадает «Завещание Петра Великого». Неизвестный прежде документ якобы найден тайным агентом в секретных царских архивах. Казалось бы, достаточно лишь беглого взгляда на него, чтоб ужаснуться масштабам «злого гения»:
«...Русская нация должна постоянно воевать, чтобы содержать армию в боевом состоянии. Нельзя упускать ни единого шанса вмешательства в дела европейских государств, в особенности Германии. Польшу следует разделить, поддерживая в ней постоянный раздор, и оттяпать как можно больше территории у Швеции. Необходимо расширять наши земли на север, у Балтийского моря, и на юг, у Черного моря. Закончится же все, разумеется, полным захватом Европы».
После прочтения этих строк у любого европейца от волнения и страха должно захватывать дух. Собственно, именно для устрашения он и был создан. На протяжении XIX века его раз за разом перепечатывали в тех или иных вариациях. Вот только все они были лживы. Как и «оригинал», который был написан вовсе не российским императором, а неизвестным французским автором спустя десятилетия после кончины Петра Великого.
Впрочем, это было только начало. По-настоящему образ грозного врага закрепился за Россией в XX веке. Сделано это было во многом благодаря Америке.
«Красная угроза»
На экране небольшой американский городок в штате Колорадо. По тихим улочкам неспешно передвигаются семьи с детьми, работают магазины, изредка проезжает один-другой автомобиль. В местной школе урок истории. Внезапно посреди этой идиллии ученики и учитель видят, как с неба спускаются вооруженные парашютисты. Преподаватель выходит из школы, спрашивает прибывших, в чем дело, — и тут же получает автоматную очередь в грудь.
Что будет дальше — понятно. Парашютисты расстреливают школу из автоматов, пистолетов и даже гранатометов. Взрывы, вопли и смерть кругом. На улицах города тоже солдаты. Повсюду слышны автоматные очереди, а неидентифицированные войска разносят город на кусочки и расстреливают ни в чем не повинных мирных американцев.
Вскоре, впрочем, становится понятно: это советская оккупация. Русские и кубинцы напали на США и одержали моментальную победу. И Америке никто не помог — в Европе кризис, НАТО больше нет.
Так начинается фильм «Красный рассвет», снятый в 1984 году, в разгар холодной войны. Практически каждую минуту в нем кого-то убивают, взрывают и избивают. И во всех этих смертях виноваты по сюжету, конечно же, русские.
Фильм попал в унисон с оголтелой антисоветской риторикой тех лет. На носу как раз выборы президента США.
В том же году по заказу предвыборного штаба Рейгана пишется и публикуется книга историка Роберта Конквеста «Что делать, когда придут русские. Руководство по выживанию», написанная в соавторстве с Джоном Манчипом Уайтом. Она методично создавала образ недалекого будущего, когда Советы по какой-то причине захватят США.
«Этого может не случиться. Но, с другой стороны, МОЖЕТ И ПРОИЗОЙТИ», — с такой зловещей зарисовки начиналось творение Конквеста.
При этом в книге давались вполне четкие советы, что делать сразу после оккупации, как не попасть в трудовой лагерь, стоит ли бежать за границу (и куда бежать), как жить дальше, как изменится качество жизни и возможно ли сопротивление.
Эффект не заставил себя ждать. Поступательная игра на страхе «красной машины», антисоветская риторика и образ опытного политика обеспечили Рональду Рейгану второй президентский срок. Те выборы он выиграл с разгромным результатом.
В тот период миф об ужасном русском достиг своего апогея. Но так было не всегда.
На пороге русофобии
К началу XX века США подошли как индустриально развитая страна, интересующаяся в основном собственными внутренними делами, торговлей и промышленностью. Если кто из американцев и вспоминал тогда русских, то в голову приходил бородатый казак и медведь — типичные карикатурные образы жителя Российской империи.
Два события повлияли на отношение граждан США к России в то время: Русско-японская война 1905 года и участие Америки в Первой мировой войне. Первая подпортила образ нашей страны, так как США сочувствовали Японии, вторая же, где Российская империя, как и Америка, выступала на стороне Антанты, закрепила дружественные отношения между двумя странами.
Образ «злого русского» появился в Америке не сразу. По словам американиста, эксперта РСМД Алексея Наумова, в XIX веке американцы относились к России вполне положительно.
К тому же до Первой мировой войны США мало интересовались происходящим в Старом Свете, и лишь с ее началом поняли необходимость вмешательства в европейскую политику. Первым толчком к этому стала Русско-японская война. Америка рассматривала тогда Россию, по словам Наумова, «как Голиафа, напавшего на "восточного янки"-Давида».
Первая «красная угроза»
Конец Первой мировой войны в 1918 году заставил США практически мгновенно перевести свою экономику с военных на мирные рельсы. Быстрая демобилизация выбросила сотни тысяч ветеранов на рынок труда, что привело к резкому росту безработицы и 15-процентной инфляции, которая чрезвычайно негативно отразилась на зарплатах и сбережениях среднего класса.
В свою очередь рабочие, которые в военное время трудились на благо фронта и не роптали, теперь стали требовать прибавки к зарплате и человеческих условий труда. По стране прокатились забастовки, в которых принимали участие до четырех миллионов рабочих — или четверть от всех рабочих в Соединенных Штатах.
Чернокожее население, которое в годы войны мигрировало на север в поисках работы на промышленных предприятиях, теперь начало требовать равных прав с белыми, порой и силой. Белые также не стеснялись применять силу — по стране прокатилась волна линчеваний.
Поднимали голову и радикальные левые, что не на шутку пугало истеблишмент. К 1919 году власть и крупный капитал были уверены: если не предпринять что-то, русские коммунисты очень скоро устроят революцию в США, и стереотипный образ кровавого большевика стал закрепляться за Советской Россией.
Но все в один миг изменила Октябрьская революция. После нее США, опасаясь повторения коммунистического переворота, начали открыто занимать антисоветскую позицию. Антагонистическое отношение к советской России сложилось со стороны Запада достаточно быстро. Расстрел царской семьи и первые беженцы-эмигранты лишь подогрели настроения западной элиты. К тому же еще до образования СССР большевики открыто говорили о необходимости противостояния капитализму и мировой социалистической революции.
Тогда же на Западе набирали силу рабочие движения, профсоюзы.
Так началась первая волна поиска «красной угрозы» — именно в начале XX века, после революции, а не в середине, как это зачастую принято считать.
В своей книге Red Scare. FBI and the origins of Anticommunism in the United States американский историк Реджин Шмидт называет боязнь «красной угрозы» в США с февраля 1919 по декабрь 1920 года «захватывающим стечением драматических обстоятельств». Они начались 6 февраля 1919 года с забастовки рабочих на верфи в Сиэтле, которая носила мирный характер — ее организаторы выдвигали вполне адекватные требования. Однако работодатели и американские консервативные политики заклеймили ее как революционный бунт. Власти города обратились к федералам, которые прислали войска, разогнавшие бастующих рабочих.
Практически немедленно в сенате США была созвана комиссия Овермэна, до этого занимавшаяся поиском в Америке агентов влияния Германии, а теперь полностью переключившаяся на предполагаемое вмешательство большевиков в американский образ жизни. Поскольку достоверной информации было мало, комиссия обсудила все самые дикие слухи относительно советской России (в том числе якобы принятый «декрет об обобществлении жен», которого в реальности, конечно, никто не принимал) и постановила, что подобному безобразию в США не бывать.
Но чем большее сопротивление встречали протестующие рабочие, тем более обострялась ситуация. На улицах американских городов разрывались бомбы, а американская консервативная элита объявила настоящую войну радикалам, при этом считая, что радикализируют рабочих и чернокожих, активно принимавших участие в протестах, именно кукловоды-большевики. То, что изображали в советских карикатурах позже, было недалеко от истины: полиция и военные действительно убивали протестующих во время массовых выступлений — так, во время манифестаций лета 1919 года, в ходе которых американские трудящиеся требовали прав для себя, было убито более 120 человек.
В свою очередь, Министерство юстиции США развернуло настоящую войну против «радикального движения».
Всего же напуганные американские власти арестовали и бросили в тюрьмы от пяти до 10 тысяч человек, которых подозревали в связях с коммунистическим движением.
Подогревали огонь паники и СМИ, которые постоянно публиковали гротескные статьи о большевистской угрозе. Вносили свой вклад в общий хаос и патриотические общественные организации, выискивавшие и подвергавшие остракизму «леваков» и нонконформистов в системе образования, церкви и культурной жизни.
Впрочем, первая волна боязни «красной угрозы» так же быстро схлынула, как и началась. Практически в один момент прекратились массовые аресты и высылки людей, в том числе и из-за спохватившихся работодателей, которые поняли, что еще чуть-чуть — и им станет не хватать дешевой эмигрантской рабочей силы.
Как пишет Реджин Шмидт, это событие было продуктом послевоенной общественной истерии, боязни, что большевизм очень быстро распространится из России по всей Европе, а потом неизбежно придет и в США.
Оно породило очень сильную нетерпимость ко всем политическим меньшинствам, боязнь русских эмигрантов и очень быстро закрепило в публичном сознании образ советского государства как главного врага для американского образа жизни.
На государственном уровне было заявлено, что красные хотят "отобрать вашу свободу, собственность, и так далее". Единение между народом и властью было полным, так как народу очень быстро объяснили, кто в этом виноват, и это было достаточно несложно сделать
Именно тогда в США появились многочисленные консервативные общественные организации, направленные исключительно на борьбу с мифической «русской угрозой». Они развернули активную пропаганду, выпуская брошюры с названиями вроде «Враг у ворот» или «Если большевизм придет в Америку», проводя митинги и лоббируя рестриктивные изменения в законодательстве штатов, направленные против инакомыслящих.
Вынужденные друзья
«Всякая оборона против гитлеризма, всякое объединение с силами, противостоящими гитлеризму, какой бы характер эти силы ни носили, будут способствовать возможному свержению нынешних германских лидеров и будут служить на пользу нашей собственной обороне и безопасности. Гитлеровские армии являются в настоящее время главной угрозой Американского материка». Таким было заявление Госдепартамента США 23 июня 1941 года, в котором он констатировал, что СССР находится в состоянии войны с гитлеровской Германией.
Так был закреплен статус Советского Союза как союзника в антигитлеровской коалиции. Пропаганда как СССР, так и США перестала пугать своих граждан образами алчных денежных мешков-буржуинов и кровожадных красных комиссаров. Теперь американцы и русские были объединены одной целью: раздавить нацистскую гадину во что бы то ни стало.
Однако музыка играла недолго. Практически сразу после окончания Второй мировой войны началась холодная война, и былые страх и ненависть вернулись, теперь усилившиеся на порядок.
Хотя волна массовой истерии, прокатившейся по США в 1919-1920 годах более-менее улеглась, сам по себе новый стереотипный образ русского как большевика, который хочет прийти и отобрать у американца его права и свободы, для чего подстрекает пролетариат и радикально настроенных маргиналов, закрепился в американском национальном сознании.
Тот факт, что СССР и США были союзниками с лета 1941 года в борьбе с нацистской Германией, никак не повлиял на то, через какую призму большинство американцев смотрели на СССР.
Никогда Советский Союз не принимали как настоящего друга. Здесь скорее уместно вспомнить слова Черчилля, что в борьбе с Гитлером можно сотрудничать и с дьяволом. Это была вынужденная дружба, и она не была искренней
В то же время, как утверждает американист Наумов, политики не отожествляли советского человека с животным, как это было с немцами времен Первой мировой войны. «Это не американская позиция — у них все созданы равными и со стремлением к свободе, — говорит Наумов. — Это просто плохие коммунисты, которые хотят отобрать вашу собственность и права».
Поэтому, когда война закончилась, «дружба» между СССР и США продержалась считаные месяцы, а Фултонскую речь, произнесенную Черчиллем в Америке, где он не стеснялся отпускать антикоммунистические сантименты, принято считать началом холодной войны.
Для обывателя же мало что поменялось — привычная картина, в которой зловещие коммунисты в серых бушлатах под руководством своего лидера (тогда — Сталина) стремятся распространить свое влияние на весь мир, вернулась.
Показательно, что в то же время вновь всплыло «Завещание Петра Великого». Деятель белой эмиграции Дмитрий Лехович описывал, как эту фальшивку зачитывали в 1948 году на торжественном приеме в Нью-Йорке, а также на полном серьезе обсуждали в среде эмигрантов и военных «одной европейской нации». «Анонимное и безродное, словно призрак, оно появляется вновь, завоевывает доверие аудитории, а потом вновь исчезает в своей забытой могиле», — писал Лехович.
Обретение США ядерной мощи было воспринято американским социумом по большей части с энтузиазмом — ведь в случае чего зловещих большевиков можно стереть с лица Земли с помощью атомной бомбы. О том, как от проклятых «комми» останется наконец одно мокрое место, слагали популярные песенки, а всевозможные эксперты писали в прессу колонки о том, что США, несомненно, должны нанести ядерный удар первыми, превентивно. Бравада закончилась, когда в 1949 году Советы провели успешное испытание собственного ядерного оружия.
Вторая волна «красной истерии»
Историки называют этот период эрой Маккарти. В начале 50-х годов по США прокатилась небывалая волна политических репрессий и запугиваний, связанных с боязнью «красной угрозы». Советских шпионов видели буквально везде, а образ злодея-советского солдата эксплуатировался как в СМИ, так и в литературе и кино.
В Вашингтоне «знаменем» параноиков, выискивавших «красных» шпионов, был сенатор Маккарти, делавший безумные заявления и проталкивающий параноидальные законодательные инициативы. Однако это было по большей части низовое движение, народное ополчение, и Маккарти был лишь выразителем их страхов.
Несмотря на жуткий шум, никто из них так и не смог предъявить публике ни единого предателя или шпиона, хотя бдительные граждане предпринимали для этого все усилия. «Свободная пресса» не только активно помогала «охоте на ведьм», но и раздувала огонь ненависти к эфемерным «красным», не стесняясь публиковать самые дикие слухи.
Как пишет в своей книге «Красная угроза: Истерия правых, фанатизм 50-х и их наследие в Техасе» историк Дон Карлтон, весной 1951 года, во время эскалации военных действий на Корейском полуострове, газета «Хьюстон пост» опубликовала письмо одного читателя. «Я простой парень из Мобила, штат Алабама, который приехал в Хьюстон на заработки. Я точно знаю, что не хочу, чтобы эти красные уродцы ворвались в мой дом и забрали последнюю банку бобов, которая у меня есть. А вы? Надо, чтобы кто-нибудь что-нибудь наконец уже начал делать!»
И американское общество, подстегиваемое страхом перед неведомыми коммунистами, которые вот-вот ворвутся в дом к «простому парню из Алабамы» и съедят его последнюю банку с бобами, начало действовать. Создавались публичные организации, в которые вступали республиканцы и более консервативно настроенные демократы. Активисты этих организаций не скупились давать средства на создание антикоммунистической пропаганды как в печатном, так и кинематографическом формате.
Среди материалов, которые выпускали такие группы, попадались как вполне информативные, объясняющие обывателю, почему капитализм работает, а социализм советского образца — нет, так и откровенно, как бы это сейчас назвали, русофобские. Так в известном комиксе Is This Tomorrow? («Неужели так будет завтра?»), выпущенном в 1947 году, на обложке с горящим американским флагом изображен стандартный злодей-энкавэдэшник, больше похожий на гоблина или Кощея Бессмертного, душащий гражданина США. Такими же изображены и советские солдаты в комиксе 1950 года «В Америку пришел социализм».
Как рассказывает в интервью «Ленте.ру» специалист по истории советской пропаганды, кандидат филологических наук, старший преподаватель факультета журналистики МГУ имени Ломоносова Игорь Говряков, стереотипизация народа и его представителей по самым неприглядным, самым мерзким чертам использовалась в политических целях с давних времен. Глупых, жадных и жестоких русских английская и французская пропаганда, например, изображала на лубках еще в XVIII веке. В XIX и особенно в XX столетии сложились основные правила пропагандистской игры, целью которой стало убедить собственный народ в том, что народ-противник — самый отвратительный в мире.
С началом холодной войны, когда мир разделился на два полюса, эта игра превратилась в мировое первенство по двум основным видам спорта: демонизации и высмеиванию. Именно эти две задачи ставила перед собой любая пропаганда, что советская, что американская: выставить целую страну и ее жителей ужасными и одновременно уморительными
По словам Говрякова, многие кинокартины, в которых так или иначе фигурировали плохие русские, финансировались напрямую из бюджета различных заинтересованных ведомств. Этот образ стал узнаваемым и хорошо продаваемым брендом, который активно принимала американская публика.
Хотя СССР и США «играли в пропаганду по одним и тем же правилам», Говряков отмечает, что в Советском Союзе все же не демонизировали и не высмеивали всех американцев подряд, а «только тех, кто отвечает за разложение общественной морали». А вот американские кинематографисты не разделяли советских людей на хороших и плохих.
Все персонажи советского происхождения оказывались шаржированными, наполненными стереотипами, которые «копились столетиями».
Гадающие на пыжиковых шапках
Хотя маккартизм был осужден в 1954 году, чистки по обвинению в антиамериканизме прекратились, а сам сенатор умер в 1957 году от цирроза печени, страх перед образом зловещих «красных» никуда не делся.
В 1955 году издательство американской армии даже выпустило официальное руководство «Как распознать коммуниста». Признавая, что «стопроцентно опознать коммуниста невозможно», авторы призывали обращать внимание на словарный запас человека. Если тот употреблял словечки вроде «товарищ», «шовинизм», «хулиганство» или «колониализм» — то вполне возможно, что перед вами коммунист! А уж если он слишком яро осуждает маккартизм или «нарушение прав человека», то тут сомнений остаться не должно.
И стоит еще раз повторить, что это руководство официально выпускала армия США. Пониманию того, что происходит в СССР, не способствовало отсутствие нормальной экспертизы по закрытой стране, недаром дисциплину, которая этим занималась, советологию, зачастую сравнивали с гаданием.
Советология появилась не от хорошей жизни. Не было нормальных источников о Советском Союзе, гадали на том, на чем умели. В Германии вообще был термин "кремлеастрология" — настолько малое отношение это имело к реальности
Он обращает внимание на то, что эксперты по Советскому Союзу, пытаясь понять происходящее в СССР, даже смотрели на порядок расстановки членов Политбюро на мавзолее во время парадов.
«Они смотрели на то, как указываются должности, написано ли "первый секретарь" с большой буквы или с маленькой, изучали заявления компартий государств Варшавского договора», — говорит американист, замечая, что примерно то же самое творится сейчас в области экспертизы по Северной Корее.
Социолог Майкл Буравой в своей статье 1992 года о конце советологии писал, что величайшим провалом советологов была неспособность предугадать распад Советского Союза. «Как у Пентагона и советской номенклатуры, советологи были заинтересованы в том, чтобы мощь СССР росла, — писал он. — Их критика не была дальновидной: они клеймили тоталитаризм, писали трактаты о неэффективности плановой экономики, радовались деградации ленинизма, но никогда не могли представить себе мир без Советского Союза — мир без них самих».
Возвращение «плохих русских»
В этом мире образ злобного большевика, желающего захватить США, очень быстро улетучился, и в общественном сознании остался тот самый стандартный стереотипный русский, который любит выпить, всегда мрачен и не очень в ладах с законом. С началом третьей волны эмиграции этот образ дополнился тем, что эмигранты из СССР, а потом и из России — это не очень богатые, жуликоватые, грубоватые люди, но при этом этакие рубаха-парни. В какой-то мере русские эмигранты заняли место, которое совсем недавно было отведено итальянским. К тому же появился мощный стереотип относительно русской мафии, причем здесь в русские записывают всех восточноевропейцев, включая еще и казахов, среднеазиатов, «все пространство, которое правее Польши на карте».
Как рассказывал «Ленте.ру» профессор международных отношений и политических наук Университета штата Калифорния в Сан-Франциско Андрей Цыганков, историю восприятия США новой России можно разделить на три периода. Первый — это эйфория от развала СССР, от того, что страна наконец «становится такой, как мы, демократической». Он продлился недолго, и на смену ему пришел второй, характеризуемый усталостью и неопределенностью. После выборов президента 1996 года и финансового коллапса 1998 года Россию начинают рисовать как «банановую республику с ракетами», которая движется «непонятно куда».
Тогда же стереотипный образ «злого русского» очень быстро вернулся в масс-медиа, где россиян изображали таким образом сначала в шутку, а потом и всерьез.
Примерно с 2012 года риторика о России как опасной неосоветской автократии подхвачена государством
Впрочем, кое-что за все эти годы совсем не изменилось. Западная экспертиза относительно России по-прежнему не только хромает, но и вообще не выдерживает никакой критики, хотя страна давно уже открыта.
По словам директора Фонда изучения США имени Франклина Рузвельта в МГУ Юрия Рогулева, после того как распался Советский Союз, количество кафедр, специализаций, центров советологии, кремленологии сократилось многократно. Поэтому и число специалистов в этом деле тоже сократилось. Что же касается высших властных кругов США, то они, по словам Рогулева, «никогда не отличались хорошим знанием России». Даже если говорить об американском посольстве в Москве, «очень давно закончились те времена, когда посла подыскивали с соответствующими характеристиками, знающего язык».
Вы сейчас во всем американском посольстве в Москве человека, знающего русский язык, с трудом найдете
По словам Алексея Наумова, это происходит потому, что реальное положение вещей никому не интересно. Американским политикам нет смысла объяснять своим избирателям какие-то комплексные вещи о России, достаточно стереотипов, в рамках которых «им очень удобно действовать».
