В начале 2020 года в Москве был осужден Игорь Пирожок — бывший член «Правого сектора» (запрещен в России) и командир отряда националистов «Хорти» («Борзые»). Один из самых известных неонацистов постсоветского пространства получил четыре года за экстремизм: в начале 2018 года он перебрался в Россию и занялся вербовкой сторонников, за что и был арестован. Сегодня Пирожок отбывает срок в одной из колоний Владимирской области. В эксклюзивном интервью «Ленте.ру» он рассказал, как молодые люди попадают под влияние вербовщиков и превращаются в движущую силу новых революций. Впрочем, для своих кураторов они были и остаются частью большого и очень прибыльного бизнеса, основанного на ненависти.
Первую часть интервью с Игорем Пирожком можно прочитать здесь.
«Лента.ру» последовательно выступает против любых форм нетерпимости, в том числе разжигания национальной вражды. Данный материал не является призывом к незаконным действиям, но служит напоминанием о том, как выглядят эти действия и каковы могут быть их последствия для общества.
«Лента.ру»: Вы занимались вербовкой людей в «Правый сектор». К россиянам тут нужен какой-то особый подход?
Игорь Пирожок: Методы одни и те же, независимо от того, идет ли речь о гражданах России или любых других. Я профессионал — могу при необходимости создать любую радикальную структуру. Вообще, организация молодежных радикальных движений происходит постоянно во всех странах.
Это товар, который пользуется спросом у политиков и бизнеса. Радикалы могут придать любому процессу — политическому или экономическому — скорости и огонька. На территории СНГ радикальные группировки возникают постоянно — на Украине, в Киргизии, в Белоруссии.
Что нужно для их создания?
Первое — хорошая почва: условная территория со слабым гражданским обществом, где воспитание подростков было упущено со стороны семьи и государства. Вся молодежь не нужна. Интересуют лишь десять процентов, которые думают не только об отдыхе, девушках и тусовках.
Такие молодые люди задумываются о том, что происходит вокруг, и хотят участвовать в этих событиях. В любом государстве власть создает молодежные организации и движения, но, чтобы попасть туда, необходима анкета на уровне соискателя вакансии в Генпрокуратуре.
Кандидату нужно чистое прошлое и полная семья. Нужно, чтобы родители могли таких активистов кормить и желательно платить тысяч по 60 в месяц за какой-нибудь кадетский корпус. Само собой, значительная часть молодежи туда не попадает.
Далее — семья: тут проблем еще больше. Все родители работают и дают детям деньги, считая, что, раз обеспечили необходимым, их миссия выполнена. И самая большая ошибка родителей — думать, что они сильно умнее своих детей и могут им все запрещать.
Кроме того, важно информационное поле — оно сильно сжалось. Чтобы в начале 90-х создать «Легион Вервольф» в Москве, нужно было опираться на людей 18-23 лет, находящихся в близком контакте. А сейчас можно работать с подростками от 12 лет — они куда лучше владеют самыми разными вопросами, поскольку интернет делает доступной любую информацию. При этом мне не надо выезжать и встречаться с ними в парках: хватает компьютера.
Те, кого ищут вербовщики, видят диссонанс происходящего. Современные подростки наблюдают разбитые дороги в своих селах, социальное неравенство и экологические проблемы, которые родители предпочитают не замечать. Они сомневаются, что старшее поколение может их чему-то научить.
И даже если такие подростки смогут попасть в какие-то общественные организации, то последние зачастую аффилированы или с государством, или с какими-то фондами. У них узкая направленность, и нет возможностей для полета. Подростки пытаются найти себя в таких организациях, но быстро приходят к разочарованию. И тогда они становятся легкой добычей вербовщиков.
Кто вообще эти люди — вербовщики?
Их бывает три вида. Первые — автономные: они все время в поиске, что бы такое создать, чтобы потом продать. Они абсолютно беспринципные и наиболее опасные: ни с кем не связаны и работают на себя. Получив заказ, такие люди быстро набирают людей и исполняют его.
Вторая группа — первичные вербовщики, работающие на заказчика. Это небольшая группа узких специалистов в области прикладной психологии и социологии, хорошо известных в определенных кругах.
Как правило, вербовщики из второй группы начинают свою работу с развития около музыкальных или около спортивных движений. Они активизируются где-то за три года до ближайших крупных выборов, к которым созданные ими группы можно продать.
Большие игроки создают целые радикальные движения и позже предлагают властям: мол, вы нам заплатите — и мы эти движения расформируем. Если власти отказываются, такие вербовщики обращаются уже к оппозиции, которой эти радикалы могут пригодиться.
Наконец, третья группа вербовщиков — так называемые бригадиры. Это либо бывшие лидеры созданных ранее групп и движений, либо те, кто присутствовал при их создании, набрался опыта и готов браться за собственные проекты.
Все из-за близости к опытным вербовщикам, которые когда-то водили их по пафосным местам. Бригадиры хорошо знают: если привести десять человек на конкретную акцию, им заплатят за каждую голову определенную сумму. И они без проблем соберут для этого своих знакомых парней. При этом число бригадиров постепенно растет, поскольку прежние движения и группы периодически распадаются.
К какой категории относите себя вы?
Я — автономный вербовщик, работаю в зависимости от конъюнктуры. Создаю что-то, когда возникает спрос. Мне до 2014 года было глубоко плевать, что происходит на Украине. Потом возник момент, и я им воспользовался. Понял, что пора и можно преуспеть.
Кстати, я не упомянул еще одну категорию вербовщиков, которые вовлекают людей в религиозный радикализм. Но это очень закрытая сфера, я ее не знаю.
Где чаще всего работают вербовщики?
Они постоянно мониторят социальные группы школ, форумов и районов, ищут самых активных. Желательно, чтоб это были люди с трудностями — из неполных семей или неблагополучных, рабочих районов с какими-нибудь гетто-общежитиями.
Идеальны сообщества геймеров — это вообще готовые боевые команды. Там собираются кланы — как правило, по территориальному признаку. Видишь название клана, какой-нибудь «Донбасс» или «Бульдоги из Балашихи», и сразу понимаешь, кто там состоит.
Они хороши еще и тем, что у них всегда есть некие истории из прошлого, имеющие значение для них в настоящем. И этим можно пользоваться.
Конечно, отдельный интерес представляют организации, возникшие на почве каких-то острых, проблемных тем. На Украине это «Модный приговор», а в России когда-то был «Оккупай-педофиляй». Там уже есть готовые кадры — люди, умеющие следить, заманивать, проявлять волю и силу.
Вербовщик всегда в курсе текущей повестки дня, ему важно не упустить новые тренды, которые станут тем дождем, после которого полезут новые радикальные настроения.
И всегда найдутся те, кто доведет до крайности, скажет: «Да какая пропаганда — их убивать надо!» На почве ненависти такие люди создают целые группы. И я, конечно, там тоже буду. Я буду в любом месте, где культивируют ненависть к кому-то или чему-то.
Как подросток или молодой человек может понять, что его вербуют?
Первый признак — внезапное появление наставника, который активно участвует в жизни подростка, в любом ее аспекте. У каждого подростка полно проблем — и покровитель в силу возраста и опыта может дать ценный совет по любому вопросу.
И 14-летнему юноше, конечно, будет нравиться, что 40-летний мужик общается с ним на равных и уважает его мнение. Целью сегодняшних вербовщиков являются дети, которые идут за тем, что гарантированно и быстро дает ощущение взрослости, равенства и счастья. Но речь идет именно про ощущение, а не про настоящее равенство и счастье.
Родители жертвы вербовщика могут догадаться, что происходит с их ребенком?
Проблема в том, что подростки зачастую оказываются готовыми кадрами для вербовщиков именно из-за нежелания взрослых с ними общаться. Такой родитель дает то подзатыльники, то деньги, но уверен, что сын его любит. А тот, само собой, кивает: деньги-то нужны. Но он не верит своим родителям, а наставник или друг из сети — совсем другое дело: он и поможет, и подскажет.
Ну попробует такой мальчик рассказать папе о неких своих радикальных взглядах или даже взрослом друге из сети — и что он услышит? Отец назовет все это глупостями, а сына — дураком. И тут парень закроется и окончательно станет моим.
Сегодня детей воспитывает кто угодно, но не родители. Между ними даже не нужно вбивать клин — он там и так будет. Подросток расскажет маме и папе, как хочет изменить мир, а те лишь посмеются, и он пойдет изливать душу в сеть. Однажды его высказывания где-нибудь попадутся мне, мы начнем общаться. Я скажу ему: «Знаешь, жизнь — штука несправедливая, давай поищем выход». И он, конечно, согласится.
Предположим, вербовщик вошел в доверие к подростку — но тот ведь не пойдет из-за этого бросать коктейли Молотова в полицейских?
Тут никто не торопится. Первая цель вербовщика — понять, в чем объект нуждается, и помочь ему решить какую-нибудь несложную задачу. Например, подсказать, как позвать на свидание понравившуюся девушку, да еще и выручить билетами в кино.
Вербовщик, регулярно мониторя группы в соцсетях, со временем обзаводится множеством знакомых из самых разных сфер жизни конкретного населенного пункта.
Васе нужен реферат, но он не знает, как его писать. Вася не очень умный, но удар у него хороший. Пусть Петя напишет Васе реферат, а Вася в следующий раз выбьет зубы тому, кто обижал Петю. Я не решил их вопросы, я лишь свел их. В результате один помог другому, но по факту оба чувствуют, что обязаны мне.
Как вербовщики работают с лидерами среди молодежи?
Таких перспективных кадров вербовщики вычленяют среди других молодых людей и стараются помочь: иногда деньгами, иногда моральной поддержкой. Становятся их наставниками. Такой процесс занимает время, не один месяц.
Занимаясь неблагополучным контингентом в рабочих районах, вербовщик помогает семье интересующего его объекта. Это может быть не дорогая помощь, а просто использование широкого круга знакомств. Например, у объекта заболел брат — нужен осмотр, диагноз и лечение. Я могу решить проблему: скажем, через знакомых в общественном фонде.
Параллельно ты учишь такого активного парня из рабочего района, как общаться с людьми, объединять их, держать в кулаке и защищать себя при необходимости. Объясняешь, почему важно уважать соратников, не оскорблять их и вести себя так, чтобы они слушались. И если он жаждет признания — а скорее всего, так и есть, — то будет тебя слушать.
Но ведь в итоге такой человек может просто взять все в свои руки и обойтись без вербовщика…
Такое бывает — поэтому вербовщики стараются давать не всю информацию, чтобы люди в них нуждались. Лидер выращивается советами и подсказками. Нужно, чтобы он вырос, забрался повыше, но не мог обходиться без подсказок своего протеже.
Кроме того, у опытного вербовщика есть всегда кандидатуры на замену. Удержать объект от лишних шагов можно игрой на страхах: что бросит девушка, семья, наставник. И, конечно, вербовщик знает все секреты нужного ему человека, которые при необходимости можно использовать как козыри.
Интересны ли для вербовщиков воспитанники детдомов?
Детдомовцы — самый лакомый кусок для любых сил, но он доступен лишь на уровне, когда радикалы становятся частью государственной власти. Использовать их раньше невозможно, поскольку они постоянно находятся под опекой государства.
А вообще воспитанники детдомов — это самая организованная и сплоченная часть молодежи, при этом абсолютно уверенная, что весь мир им должен. Это идеальное оружие. Но использовать их можно, только если ты сам во власти.
Как завербованных людей привлекают к радикальным акциям?
Все начинается с довольно безобидных акций. Можно за деньги попросить объект последить за каким-нибудь домом. Самому вербовщику эта слежка не нужна. Важно, чтобы человек научился что-то делать и фиксировать результат.
На этом этапе он узнает, что за определенную работу для наставника можно получить деньги. Для вербовщика при этом важно не платить много, чтобы у объекта не начал расти аппетит.
Любым радикалам нужен какой-то враг, чтобы объединяться и постоянно бороться с ним...
Первым врагом для завербованных подростков становятся взрослые. Вербовщики объясняют своим подручным, что взрослые обманывают их, используют и не считают равными себе. Проще говоря, не уважают.
Подростку внушают, что взрослый — это эксплуататор, который вымещает на нем злость и заставляет терпеть несправедливость и обиды, а извиняться даже не думает. А возможно, совершает и акты сексуального насилия: такие случаи не редкость.
У этого врага есть своя идеология, свои ценности, своя политическая окраска. И вербовщик вначале воспитывает у подростка ненависть к этому «врагу №1», а потом и ко всем, кто придерживается тех же взглядов. И вот этот подросток уже на тропе войны, причем в твоем окопе. Очень рабочая схема.
Кто заинтересован в радикальных группировках?
Молодые радикалы — это отличный инструмент, который может ускорить любой процесс и придать ему огня. Взять тот же Майдан на Украине: там поначалу собирались студенты и интеллигенция. Они плясали, протестовали, их периодически задерживали. Этот перформанс длился несколько месяцев без особого результата.
Но стоило на площади появиться радикалам — и дело запахло революцией, которую с большим трудом СБУ и олигархи смогли обернуть государственным переворотом. Все благодаря нечистоплотным политикам, разыгравшим карту русофобии. Хотя в них самих не было ни капли идеологии, только деньги.
Именно поэтому у хорошего вербовщика всегда есть несколько групп разной направленности. Тот же «Правый сектор» оказался крайне востребован именно в 2014-2015 годах, а до того он был никому не нужен.
Сегодня главе МВД Украины Арсену Авакову правосеки нужны лишь в ограниченных количествах: их подкармливают, чтобы улица была на стороне силовиков. А в Службе безопасности Украины (СБУ) вообще отказались от всех своих правых.
Как решается, на чьей стороне в случае конфликта будут радикалы?
Тут все зависит от того, кому именно вербовщики хотят продать этот товар. Скажем, сначала ты идешь к властям. Если они прижимистые, самоуверенные и не готовы к сделке, не беда — идем к оппозиции. А врагов маркируем в соответствии с требованиями заказчика.
Продавать радикальные движения и группировки можно государству, политикам или бизнесу — но не криминалу. Последнему такое неинтересно, поскольку для него любые организованные формы являются враждебными.
А как же «АУЕ» (запрещенная в России экстремистская организация с уголовным уклоном)?
«АУЕ» — это не централизованное радикальное движение, а форма идеологии, которая возникла в противовес крайне либеральным движениям.
Подростки стали грабить своих же сверстников, криминальное движение разрослось, и получилось, что идеология узаконила беспредел в рабочих районах и стала бесконтрольной. Поэтому государство приняло меры, чтобы ее запретить. «АУЕ» оказалось ненужным вирусным явлением.
Сколько стоит создание радикальных группировок?
Если результат нужен быстро — например, под условные выборы — нужно тратить пять-шесть тысяч долларов в месяц, чтобы за полгода создать устойчивую группу в четыреста-пятьсот человек в трех регионах. Эти вложения позже окупятся многократно. Прибыль в любом случае будет или в деньгах, или в социальном положении, которое заказчик сможет использовать себе во благо.
Как действуют молодые радикалы в политических конфликтах?
Давайте представим: в некой условной стране есть здание МВД, в три ряда оцепленное силовиками, и к нему идет толпа протестующих. Вперед выходят триста молодых радикалов 12-18 лет. Эти обученные дети умеют штурмовать, перелезать через стены и метать бутылки с зажигательной смесью.
И спецслужбы по всему миру этот механизм хорошо знают. Взять ту же Францию, где до сих пор продолжаются массовые протесты «желтых жилетов» против социальных реформ правительства.
Там силовики быстро взяли группы школьников на улицах под контроль. А кого не успели, жестко скрутили, чтобы отсечь от волны протеста. Если бы это не сделали, дело во Франции отнюдь не ограничилось бы акциями со сжиганием мусорных баков.
Молодые радикалы — проблема отнюдь не только России или Украины. Я бы сказал, что грядут революции детей. Поверьте, вы вспомните мои слова через 5-10 лет, если государства не будут заниматься детьми при текущем социальном неравенстве. И тогда «Дети кукурузы» по Стивену Кингу покажутся вам добрым фильмом по сравнению с тем, что творится за окном.
Но что может заставить подростков устраивать революции?
Современные подростки требуют понимания и равного отношения. Они не понимают, почему в 18 лет им можно брать автомат и идти воевать за родину, но нельзя идти в политику или занимать какие-нибудь должности в государстве.
Раньше им внушали, что сначала нужно отучиться, а там можно и пробовать пробиваться наверх. Но сегодня, при наличии интернета и соцсетей, подростки прекрасно знают, как все обстоит на самом деле. И они очень, очень недовольны.
Появятся ли радикальные молодежные группировки в Белоруссии, где всю осень не прекращаются протесты?
Думаю, уже весной студентов на белорусских площадях сменят совсем другие люди — это будет рабочая молодежь из нищих кварталов с совсем другим подходом к протесту.
Белорусским студентам, одной из главных движущих сил протестов, многое не нравится, они выступают за либеральные ценности, но, главное, им есть что терять. А люди из бедных районов пойдут за возможностями лучшей жизни. Им терять нечего, а раз так, бедная молодежь будет воевать по-настоящему.
Радикалы из ее рядов легко могут взвинтить градус напряжения, как только наставники объяснят, как делать и кидать коктейли Молотова.
Что сегодня происходит с радикальными движениями в России и на Украине? Какие у них перспективы?
В России сейчас каких-то крупных радикальных группировок нет. На мой взгляд, это в первую очередь связано с наркоторговлей, в которую вовлечено огромное количество молодежи. Во многих колониях от 25 до 60 процентов осужденных сидят по «народным» наркотическим статьям. Но, безусловно, при случае радикалы быстро соберутся.
Что касается Украины, то там националистическую или левую карты в ближайшее время снова разыгрывать не будут. Но главной угрозой там может стать запуск волны религиозного противостояния. В любом случае разрыв в уровнях доходов населения на Украине растет вместе с безработицей. А это очень благодатная почва для работы вербовщиков.