Несмотря на демонстрируемый всюду образ счастливого материнства и многочисленные меры господдержки, российские семьи все еще очень часто оказываются на грани бедности, а женщины, не выдерживая трудностей, сдают детей в приюты. Почему нужно менять работу органов опеки и переписывать законодательство? И что в первую очередь нужно сделать в России, чтобы помочь семьям? Эти и другие вопросы «Лента.ру» задала руководительнице благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», члену совета при правительстве России по реализации Концепции государственной семейной политики Елене Альшанской.
«Лента.ру:» Как бы вы описали в целом, что такое материнство для россиянок? Почему у нас ухудшается демографическая ситуация?
Альшанская: Мы тут сильно от других стран не отличаемся. С одной стороны, ценность детей для общества очень высока. И в этом смысле материнство и детство — они в сознании воспринимаются как самые главные ценности, это видно по всем опросам. И для женщин материнство такая очевидная ценностная самореализация. Но одновременно мы находимся в рамках современных тенденций, когда женщина реализуется не только в семье, но в профессиональной сфере, что очень часто вступает в противоречие.
Поэтому, конечно, ухудшающаяся демографическая ситуация, в которой мы находимся, зависит и от этой общемировой тенденции: женщина получила право на образование, на равную с мужчинами возможность работать, в целом меняется представление о возрасте и условиях рождения детей, об индивидуальных жизненных целях, это так называемый второй демографический переход.
Но и от нашей конкретной социально-экономической обстановки в стране это тоже зависит. В целом люди более-менее рациональны. Ну понятно, что мы не принимаем абсолютно все-все решения рационально — многие мы принимаем эмоционально, но все равно эти эмоциональные и спонтанные реакции зачастую в основе содержат наше довольно рациональное устоявшееся представление о том, что будет, если мы поступим так или иначе.
У нас, по данным Росстата, огромный процент домохозяйств с детьми находится за чертой бедности. Прямо видно: вот молодая бездетная семья, вот появился ребенок — и сразу процентное соотношение тех, кто находится за чертой бедности, меняется. То есть заводить детей — это значит рисковать в первую очередь своим финансовым положением.
Конечно, у нас появились меры господдержки, чтобы преломить ситуацию, — тот же материнский капитал. Который тем не менее был ограничен в использовании. Из-за этого появились разные способы обналичивания маткапитала в целях мошеннического использования. Понятно, почему — людям нечего есть, но при этом есть, где жить. Вопрос, почему нельзя потратить маткапитал как-то иначе, встает быстро.
Наша история с устранением или самоустранением отца от воспитания — она, с одной стороны, тоже часть сложившегося еще в советское время стереотипа, с другой стороны — очень вредная история, потому что женщины не справляются, а мужчины либо привыкают, что их роль не связана с реальным взаимодействием с ребенком, либо в силу привычного общественного контекста, что это «женское дело», их часто отстраняют. И это абсолютно неправильная история, которую надо менять.
Почему семьи за чертой бедности, понимая свое финансовое положение, осознанно заводят ребенка?
Скажем так: в бедных семьях рождается традиционное количество детей, а вот среднеобеспеченные семьи начинают рожать меньше — потому что время на карьеру и образование, конечно же, отнимается в том числе и от деторождения. Очевидная закономерность: выше уровень образования — ниже процент рождаемости.
Так что если у нас цель — не качество жизни людей, а чистая демография, то надо всех искусственно обеднять и лишать образования: будет больше детей рождаться, потому что без образования решения будут приниматься менее рационально, а без карьерного роста и возможности трудоустройства и жизни по своему выбору — не будет других очевидных целей.
И как только люди вырываются из ситуации бедности, начинают получать лучшее образование, менять представления о будущем — чаще начинают рожать меньше детей.
Можно ли сказать, что женщины отказываются от аборта по причине недостатка образования?
Нет, я не стала бы так говорить. Недостаток образования как раз приводит часто к тому, что аборт воспринимается как способ контрацепции. Мы понимаем, что аборт — история о том, что человек по какой-то причине не предохранялся, либо защита не сработала. Бывают редкие ситуации, когда беременность желанная, но что-то происходит — например, бросает партнер, или умирает, или появляются новые проблемы с финансами, и решение принимается после наступления беременности. То есть, когда мы говорим про аборт, мы чаще всего говорим о незапланированной беременности.
А когда мы говорим о незапланированной беременности, мы, конечно же, имеем в виду не совсем рациональное поведение, что тоже нормально — человек не должен всегда действовать рационально. Или же что-то произошло — например, женщина стала жертвой изнасилования, и ей сложно родить этого ребенка с ворохом негативных психологических ощущений. Или люди узнают, что ребенок с высокой долей вероятности родится с патологиями, и понимают, что не готовы к этому.
Но долгое время, например, у нас в стране аборт действительно воспринимался как средство постокоитальной контрацепции. Это ненормальное мышление — это никакая не контрацепция, она должна быть до, а не после зачатия. И то, с какой легкостью к абортам относились поколения наших мам и бабушек — я не вижу в этом ничего хорошего. Решение родить ребенка должно быть, конечно же, осознанным.
Мы долгое время были лидерами по абортам, теперь ситуация меняется. Но это должно быть не любой ценой, а опять же путем рационализации сексуального поведения, ответственного отношения к нему в первую очередь мужчины. И я совершенно согласна с тем, что если беременность случилась и она оказалась незапланированной, или что-то пошло не так в процессе, должна быть условная неделя тишины, то есть консультация со специалистом и время, хотя бы день, — подумать, чтобы женщина могла принять сознательное решение, узнать все варианты помощи и поддержки, которую она может получить. Потому что аборт тяжело сказывается и на психике, и на здоровье женщины. Это серьезное вмешательство в организм, о котором она должна быть полностью информирована. Задача — не давить на женщину, а действительно помочь принять ее собственное осознанное решение, последствия которого не врач, а она будет нести всю жизнь.
Смотрите, что сейчас происходит в Польше — закон о запрете абортов даже в случае серьезных пороков развития плода. Женщина не сможет сделать аборт ни на каком сроке, даже если есть серьезная угроза ее собственному здоровью. Потому что это представление старого мира, что вопрос деторождения регулируется кем-то еще, что женщина обязана родить ребенка. И там сейчас огромное массовое сопротивление этому проекту, женщины отстаивают свое право принимать решение самостоятельно. Сейчас принятие этого закона приостановлено.
У нас есть риск пойти по пути Польши? Учитывая все старания некоторых депутатов.
Я думаю, у нас нет. Мы всегда были более либеральны, чем почти все европейские страны. У нас больше всего абортов. Был период запрета, но небольшой.
Есть женщины, которые отказываются от ребенка сразу в роддоме. Он попадет в соцучреждение, а не к родственникам?
С высокой долей вероятности, да, он не попадет к родственникам. Опека редко их разыскивает, особенно если мама не вписала отца в свидетельство о рождении, не сообщила никаких данных. С такими ситуациями работает наш фонд, и по нашему опыту, какие-то из них можно предотвратить, если с женщиной поговорит специалист. Но это индивидуально — зависит от причины отказа.
И что можно сделать, чтобы женщина приняла рациональное решение?
Нет задачи давить, чтобы она обязательно забрала его из роддома. Хотя она может согласиться (под давлением психолога) забрать ребенка, а потом выкинуть на помойку через месяц.
Чаще всего причина отказа — женщина одна, ее не поддерживали во время беременности, оставил партнер, не одобряют родители, и она объективно понимает, что она не справится. Вокруг нет другого взрослого, который беременной уязвимой женщине окажет поддержку. Ей не на что жить, некуда выйти, она не может работать и кормить младенца одновременно.
Если есть муж, и экономически она обеспечена, но понимает, что не справится, — это скорее всего психологическое состояние: послеродовая депрессия, которая очень распространена, которую не умеют выявлять. Женщина думает, что у нее нет инстинкта материнства, она думает, что ненавидит ребенка. Это очень распространенная история, ничего страшного и непоправимого в ней нет.
Можем ли мы сказать, что из-за общественного отношения сегодня очень сложно быть женщиной?
Да, обобщать сложно, но одновременно происходят очень много противоположных тенденций. Мы живем в переходный период, когда женщина оказывается в перекрестном давлении: с одной стороны — родить ребенка и соответствовать традиционным представлениям о своей роли, с другой — делать карьеру. С одной стороны — равноправие с мужчинами, с другой — в рамках равноправия считается нормальным, что мужчина не участвует в решении бытовых задач или уходе за ребенком.
То есть получается, что это не равенство, а двойная нагрузка. Если женщина, грубо говоря, тоже пошла за мамонтом, с ребенком в пещере она все равно остается одна.
Но сложно не только женщинам. Мир меняется, мы пытаемся найти новые способы решать проблемы, но часто для этого у нас есть исключительно старые представления. Например, когда мужчина начинает претендовать на равенство в воспитании, это тоже часто вызывает негативную или настороженную реакцию в обществе — когда он берет отпуск по уходу за младенцем или настаивает в суде, чтобы ребенок остался после развода с ним.
Мужчинам тоже сложно — в исторически приписываемой роли они уже не находятся, доход семьи — это совокупный вклад мужчины и женщины. Здесь мы говорим не только про крупные города. Может быть ситуация, когда на селе нет работы, мужчина безработный, и работа или детские пособия, которые приходят женщине на карточку, являются чуть ли не основным источником выживания семьи. Получается непонятно — старая модель разрушилась, а новая, с партнерским равным участием, еще не появилась.
У нас есть социальные завоевания, которые в СССР появились раньше, чем в других местах. Например, ясли, детские сады раньше еще были при производствах и предприятиях, длительный период отпуска по уходу за ребенком. Но вот многих других форм помощи — социального сопровождения, помощи в уходе, нормальных детских пособий — у нас нет. Мы по декретам, по срокам впереди планеты всей — по полтора-три года. Но не по выплатам. Регулярные детские государственные пособия у нас жалкие, с моей точки зрения.
Что могло бы поддержать женщину в этот период — возможность, реально не работая, ухаживать за маленьким ребенком полноценно, не беспокоясь, что все они умрут с голоду. И если она не работала до беременности или ее зарплата была очень низкой, то государство должно обеспечивать эту возможность. Это должны быть нормальные детские пособия до трехлетнего возраста, до времени, когда в большинстве регионов начинается садик, ведь ясли для детей до трех лет есть не везде.
В садик ведь до сих пор не так просто попасть.
Да, их количество сократилось, но это произошло естественным путем. Потому что сократилось количество детского населения, и садики в 90-х отдавали под все, что угодно, а сейчас мало кто возвращает помещения обратно. Я надеюсь, мы сможем эту инфраструктуру и систему дошкольных практически бесплатных учреждений сохранить и сделать еще более доступными — это очень важное подспорье, особенно для одиноких родителей.
В 2020 году обсуждались новые громкие инициативы по защите детей в неблагополучных семьях. Например, законопроект об изъятии ребенка через суд с исключением в случае, если опека и полиция решат, что ребенок умрет через несколько часов. Вы выступали против этой инициативы.
Мы еще летом направили в комитет замечания к нему. Я думаю, что в такой абсурдной формулировке это не будет принято, надеюсь, по крайней мере. (16 ноября авторы законопроекта забрали его из Госдумы на доработку после критики со стороны общественников и парламентариев, — прим. «Ленты.ру»). Потому что ни один человек, ни один врач даже не может сказать, придя в квартиру, что ребенок проживет два-четыре часа, а как это должны определить сотрудник опеки или полицейский? Вы приходите, ребенка регулярно избивают, он лежит и плачет. Вы не можете определить, умрет он в течение нескольких часов или не умрет. Ну как это возможно?
В случае, если они сочтут, что смерть не наступит в течение нескольких часов, они должны пойти в суд и ждать 24 часа. То есть может произойти что угодно, самое простое — это родители с места уедут. На время суда ребенка не изымают, он остается на месте, и потом уже опека возвращается с решением. И что произойдет с ребенком до этого момента — никак не контролируется.
Это значит, что любой ребенок будет оставлен в ситуации опасности. И тогда у нас закономерный вопрос: если мы можем оставить ребенка на 24 часа, то это, видимо, не очень опасная ситуация, а зачем тогда его оттуда забирать? Что за ситуация, в которой не надо забирать сразу же, но надо забрать через 24 часа? Зачем тогда это делать? Почему нельзя решить вопрос не забирая?
При этом сохраняется старая чудовищная норма: после того, как ребенка забрали, опека в течение семи дней должна подать в суд на ограничение и лишение родителей родительских прав. То есть получается, что вне зависимости от ситуации нет возможности исправить ее, работать с семьей, помочь ей изменить поведение. И ничего, кроме лишения или ограничения, Семейный кодекс не предлагает ни сейчас, ни в новом законопроекте.
И опять, если опека пришла и увидела, что людям помощь нужна — никто не должен семье эту помощь оказать. Также не решена проблема, если, допустим, реально ситуация опасная и нельзя оставить [ребенка в семье], то почему ребенка везут в больницу или детский дом? Потому что нет нормы, требующей оперативно разместить маленького человека у родственников или других близких взрослых.
Получается, что на это накладывается поправка в Конституцию, по которой государство берет на себя роль «родителя». И после изъятия в первую очередь рассматривается вариант помещения ребенка в соцучреждение, а не передача родственникам.
Государство — странный родитель, который оставляет ребенка на 24 часа в опасности. Этот «родитель» никак не готов помогать его настоящим родителям, если у них объективные трудности. Да, как я уже сказала, нет такой статьи, которая определяла бы срочное помещение к родственникам или близким. Ее нет ни в Семейном кодексе, ни в новых предложениях.
А есть ли вообще шанс у родственников забрать ребенка после его отправки в соцучреждение?
Да, конечно. На предварительную, временную [опеку] — можно. Но потом надо оформить постоянную опеку. При этом родственники должны соблюдать те же условия по жилью, доходам, что и сторонние люди. И это тоже бред — мы понимаем, что семья, из которой ребенок попал в детский дом, скорее всего была за чертой бедности, с социальными сложностями. Потому, возможно, у той же бабушки не соответствует жилье и доход требованиям, которые определяет опека, и ребенок из-за этого не окажется среди близких.
Или есть требования по наличию судимости. Очень широкий перечень статей, очень много чудовищных историй. Например, мама попадает в тюрьму или ведет образ жизни, из-за которого ее лишают родительских прав.
Как же так?
Причина очень простая — писали законодательство, не думая о практике и людях, максимально упрощая и обобщая. В нем нет индивидуального подхода, и оно не меняется все эти годы.
Сейчас опека может моментально забрать ребенка, без особых разбирательств на месте?
Может. Она как раз должна разобраться, как-то определить, есть угроза жизни и здоровью или нет.
То есть даже если дома просто неподходящие условия, например, грязно, есть риск, что заберут?
В нынешнем законе, как и в новом законопроекте, нет никаких критериев, по которым ситуация оценивается как угроза.
В целом ведь было бы лучше разработать механизм помощи таким семьям вместо изъятия. Что бы вы предложили для их реабилитации?
Должна измениться полностью схема подхода к ситуации. Надо четко разделить реальные риски для ребенка — они связаны с насилием, жестоким обращением, сексуальной эксплуатацией. А есть ситуации, когда родители сами нуждаются в помощи или недостаточно компетентны в вопросах лечения или воспитания — они хотят быть хорошими для своего ребенка, но у них это не очень получается.
У нас очень четко должна быть выстроена система помощи второй группе и система оперативного спасения из первой. При насилии ребенка надо в первую очередь поместить в ситуацию безопасности — здесь лучшей средой будут какие-то знакомые ему взрослые — не обязательно родственники, а просто знакомый взрослый. А дальше надо разбираться. Где-то можно исправить ситуацию с насилием — не все родители, которые бьют детей, садисты, и как-то можно изменить их поведение. В случае, когда родители некомпетентны, у них есть проблемы с алкоголем, они в состоянии опьянения не избивают, а, например, не водят ребенка в школу вовремя и не убираются — здесь должна быть хорошая социальная поддержка и помощь. Чтобы не отправлять человека в сто инстанций, нужен куратор-специалист, который поможет выйти из сложной ситуации, нужно найти ресурсы, чтобы он изменился сам.
Вся система соцработы построена довольно косо, потому что это отдельные услуги от разных специалистов, и нет точки сборки.
А если родители пьют и не перестают это делать даже после того, как забрали детей?
Алкоголизм — это болезнь, входит в список серьезных, прогрессирующих болезней. При этом человек, больной алкоголизмом, может хоть всю жизнь жить в ремиссии. Но нельзя сказать алкоголику: «Бросай пить, иначе мы детей заберем». Человек редко может вылечиться просто из чувства страха. Бывает, да, но рассчитывать, что человек, который пьет, обладает железной силой воли — глупо. Если бы она была изначально, вряд ли бы он начал пить. Нужны реабилитация, лечение, изменение паттернов. Чтобы после лечения человек мог найти другие способы социализации. Часто ведь алкоголь — это просто часть привычной социализации: без этого не проводят праздник, досуг, или человек так привычно снимает стресс — надо искать способы и учить, как решить задачи без спиртного. Для этого в связке на территории должен работать специалист по социальной работе — нарколог, специалисты по социальной реабилитации, должны работать группы поддержки по типу программы 12 шагов. Кому-то может быть нужна психотерапия. Это сложная болезнь с комплексным лечением.
Почему происходят случаи агрессии к детям в приемных семьях?
В случае с агрессией к приемным детям, на самом деле, первая и основная причина в том, что люди очень часто берут детей, когда не совсем готовы и не знают, на что они идут и с чем могут столкнуться. Часто это очень иллюзорное представление, некая картинка из телевизора, что есть никому не нужный бедненький мамонтеночек, вот они его, значит, пригрели и радужно напевают песенку про мамонтов. Такое счастье, любовь, и все друг другу рады.
В реальности они берут травмированного ребенка, который пережил либо ситуацию отказа, либо изъятия из семьи — в любом случае очень травматичную для него. Это не проходит ни для кого бесследно, даже если это очень маленький ребенок.
Не знаем, что с ним было дальше, — может, он месяц один лежал в больнице, ждал, но к нему никто не приходил. Может быть, попал в учреждение, где тоже стал жертвой насилия. Может, он был жертвой насилия в семье. Мы ничего о нем не знаем. Кстати, очень часто именно этой информации — что ребенок был жертвой насилия — и нет ни в каких документах, и об этом могут не знать в органах опеки. Иногда об этом рассказывает ребенок, иногда это просто видно по поведенческим проявлениям. Ребенок, испытавший такой тяжелый период в самое важное и чувствительное время — в своем младенчестве, детстве, редко когда проходит это без последствий.
А когда ребенок жил в условиях стресса, страха, непредсказуемости, отсутствия привязанности, он обычно очень хорошо умеет чувствовать, где у другого слабое место. Нет, это не сознательно, конечно, а вот так настроился его психический инструмент. В результате они начинают подсознательно считывать, где ахиллесова пята этого родителя, и ровно в эту точку начинают бить. Это в том числе подсознательная проверка границ, проверка того, насколько человек на самом деле готов его принять. Раз их уже предавали единожды, грубо говоря, то они и дальше в целом к этому готовы. Родитель обычно такого не ожидает.
Может быть и другая история, когда приемный родитель сам, со своими непроработанными травмами, со своим опытом насилия считает, что насилие — это нормальный способ воспитания. Или, может, у него какие-то другие мотивации, неизвестные нам, — например, сделать из этого ребенка великого спортсмена.
Конечно, громкие истории, когда родители оказываются именно садистами, с какими-то сильными психопатическими наклонностями — разовые. Но и они случаются. И в кровных, и в приемных семьях такое бывает. Но большая часть приемных родителей искренне мотивирована помочь детям. Но не всегда справляется и не всегда адекватно взаимодействует с ребенком из системы. Здесь нужна очень грамотная подготовка и очень чувствительное сопровождение семьи. Взять приемного ребенка — это совсем не так просто.
Есть и люди, которые стараются из ребенка буквально сделать суперчеловека. Не получается ли так, что они могут физически и морально причинить ребенку больше вреда, оказаться опаснее, чем родитель, выпивающий три стакана вина в день?
Сложно это измерить. Безусловно, родитель, который не видит реальные потребности ребенка, но пытается сделать из него, скажем, фигуриста или оперного певца, может быть намного большим актором насилия, чем выпивающий. При этом выпивающий может привести домой постороннего мужика, который изнасилует ребенка. И там, и там есть риски, все индивидуально, а в соцработе главное — что нет никаких типовых решений.
Но чаще всего семьи, которые пытаются сделать из своих детей идеальных людей, применяя жуткое насилие, это вполне успешные и внешне благополучные семьи, и никакие социальные службы не обращают на них внимания. И такого ребенка в нашей сегодняшней системе, может так случиться, не защитит никто.