Миллионы россиян постоянно чувствуют себя в чем-то виноватыми, это едва ли не национальная черта — особенность, которая присуща именно русскоговорящим людям, где бы они ни жили. Так считает доктор наук, социальный психолог, профессор Колумбийского университета (США) Светлана Комиссарук. «Лента.ру» поговорила с ней о том, чем наше чувство вины хуже того, которое испытывают европейцы, почему оно может быть и разрушительным, и благотворным.
«Лента.ру»: В своей книге «Поколение сэндвич» вы говорите, что нашему поколению нужно перестать винить себя. В чем мы обычно себя виним?
Комиссарук: В принципе, чувство вины формируется в любом человеческом обществе, потому что оно объясняет нам, что хорошо, а что плохо. Если бы детям не прививали чувство вины и не поясняли, что есть хорошие поступки, а есть плохие, то наше общество было бы джунглями. Тем-то мы и отличаемся от животного мира, что в человеческом обществе есть общее понимание, как правильно и как неправильно поступать, как следует себя вести.
Это понимание формируется у всех нас с детства. Например, разбил чей-то дорогой подарок — расстроился, чувствуешь себя виноватым, наврал маме — расстроился, чувствуешь себя виноватым, у брата отобрал игрушку — чувствуешь, что сейчас тебе прилетит, что ты виноват. Поэтому чувство вины — это в принципе необходимое чувство, это такой регулятор, при помощи которого изначально родители регулируют наши поступки, а потом это становится внутренним мерилом.
Но проблема в том, что если этим чувством вины злоупотреблять, оно становится хроническим, вот тогда это уже не очень хорошо. Тогда мы все время чувствуем себя виноватыми — нам кажется, что кто-то нас постоянно судит, что кто-то нас измеряет линейкой, и мы зачастую не дотягиваем до стандартов и образцов. Это такое хроническое ощущение: я недотягиваю, недоделываю, недодаю, недосматриваю, что я «недо». Такое постоянное чувство вины, конечно, отравляет существование, оно непродуктивно.
Особенно легко стать хронически виноватым, когда мы чувствуем, что со всех сторон люди от нас зависят и мы в долгу перед всеми. Дело в том, что чувство долга почти на автопилоте порождает чувство вины, потому что невозможно долг выполнять на все сто процентов, это ведь очень размытое понятие — выполнение долга полностью, на все сто.
Что сильнее влияет на чувство вины — общество или близкое окружение?
Это хороший вопрос. Я думаю, что все правила начинаются с общества, ведь всегда есть понятия, которые в обществе приняты. Например, у нас, у русскоязычных по всему миру, независимо от того, где мы живем, не принято стариков отдавать на попечение государству или в какие-то частные учреждения, где они доживают свою жизнь, — это наша русская ментальность, это такой общественный долг. И с ним приходит чувство вины, если нам кажется, что он не выполнен. С другой стороны, если в близком окружении находятся тетушки или соседи, которые о нас судачат, это, конечно, добавляет еще больше чувства вины.
Но в основном, я думаю, чувство долга и чувство вины формирует общество. А те, кто вокруг нас, об этом напоминают — они такие лакмусовые бумажки, индикаторы.
И, знаете, часто нам осуждение со стороны только мерещится. Обычно никто нас в общем-то и не винит, а внутренний менторский голос мамы, учительницы или бабушки уже сам начинает нас винить, строить, независимо от того, что на самом деле в обществе и окружении происходит. Мы очень быстро впитываем это, и это называется интернализация. Человечек маленький сначала ничего внутри не имеет и получает всю эту моральную сетку «что хорошо — что плохо» извне, а потом постепенно это становится его внутренним голосом. Вот когда в свои 40-50 вы оставляете немытую посуду на ночь, вам уже никакая мама не погрозит пальчиком, но внутри остается осадок: надо же, неряха. Вот это уже внутренний голос. И идешь, моешь эту посуду из последних сил, потому что голос с тебя строго спрашивает.
Чувство вины перед собой — тоже из-за внешних факторов?
Да. Все процессы, которые происходят у нас с нашим внутренним «я», начинаются извне и проходят внутреннюю интернализацию. И мотивация стать хорошим сначала внешняя: нас учат стараться и стремиться, добиваться, делать максимально хорошо, когда мы маленькие. А потом постепенно это становится внутренним.
У каждого человека существует несколько таких ипостасей. Есть «я», которое максимально строгое, требовательное, очень безжалостное (у Фрейда это называлось «суперэго»; у каждой психологической теории для этого существа разное название, но оно у всех нас есть, внутренний голос-судья). И есть «я», которое настоящее, которое пытается примирить все ипостаси (у Фрейда это называется «эго»). А есть еще «я» — маленький шалунишка, который следует своему либидо и другим порывам: вкусно поесть, когда на диете, или лечь спать, когда дедлайн. У Фрейда это называется Ид/Id. И его надо сдерживать, ему нельзя давать волю. В других теориях это называется, например, «я могу», «я хочу» и «я должен». То есть самые разные классификации, а идея одна и та же: я тот, кто я на самом деле, мирю две свои другие ипостаси — того безжалостного, кто постоянно требует быть лучше всех, и того, кто говорит «да забей ты на все, живем один раз, выпей еще стаканчик».
Он боится осуждения извне, боится, что его выгонят из коллектива и он останется никому не нужным и не справится. «Не ложися на краю» — нельзя быть с краю, когда ты в коллективе. Такому человеку ужасно трудно не соответствовать поставленной планке. То есть помимо тех требований к себе, что есть у всех живых людей, у нас на затылке, над нами, висят еще требования, которые, как нам кажется, предъявляет общество. И поэтому мы еще больше чувствуем эти требования.
И тут могут быть две крайности. Первая — стремиться изо всех сил стоять на цыпочках и всему соответствовать. Вторая — забить на все (все равно никому никогда ничего не докажешь, все равно всегда плохой) и просто спуститься на дно, лечь на диван с пивным животиком и на все наплевать. Нужно найти третий выход — серединку, которая между тем, чтобы никому ничего не доказывать и, наоборот, не забить на все. Тогда твое чувство вины и долга — здоровые.
И это все, конечно, начинается с принятия себя. Это начинается с того, что ты себе говоришь: «Вот я такой, живем дальше». Это называется «радикальное принятие»: «Я сделаю максимум, дальше будь что будет. Наверное, я что-то упустил, наверное, я не так красиво выразился, наверное, я был в чем-то виноват перед детьми, наверное, я не самая хорошая мама. Но я только человек, я стараюсь».
Вот это радикальное принятие нашим людям дается очень тяжело, именно потому, что радикально принимаем мы себя сами, а требования-то сыплются извне! То есть если в западном мире человек сам себя принимает — ему менее тяжело от того, что кто-то вокруг его осуждает, потому что он хозяин и солист своей жизни. А в восточном, коллективистском мире очень сложно быть самодостаточным, принимающим себя человеком, когда вокруг столько глаз, которые тебя, как тебе кажется, судят.
В Японии и других странах Азии по-другому?
И в Японии, и в Китае, и в других странах Азии чувства вины и долга тоже играют огромную роль. Но у нас это связано еще и с нашей русской меланхолией, вечной рефлексией. У нас очень много внимания уделяется тому, «кто виноват и что делать». У нас это идет от Достоевского, Толстого и Чехова и даже раньше — от Грибоедова. Наши знаменитые самокопание, рефлексия и разбор полетов занимают очень много времени. Наша русская классика — тоже в основном депрессивная, рефлексирующая, длинная история о никчемности человека и человечества.
У нас, мне кажется, хроническое самобичевание. И этому можно найти много причин, сейчас не об этом. Факт, что сейчас, когда мы еще и дольше живем, и действительно должны и тем, и тем, и тем, — у нас все больше долга. А чем больше долга — тем больше следом за ним вины. И это еще больше ранит, круг замкнулся.
Русская литература влияет на наше чувство вины и формирует его или просто его отражает?
Отражает. Наша русская классика нам, конкретным современникам XXI века, мало что может уже добавить к тому, что есть. Просто во все века, пока существует общество, которое переживает «Ах, боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!», пока существует общественное мнение, пока существуют коллективные собрания и выговоры, пока существует сравнение «у соседки ребенок уже говорит на трех языках, а наш только на двух», пока «на миру и смерть красна», «я — последняя буква в алфавите», «прежде думай о Родине, а потом о себе» — пока вот это существует в нашем сознании, продолжает жить распухшее чувство вины. Потому что мы неминуемо недотягиваем, и всегда найдется кто-то лучше.
Почему в нашей культуре все время сравнивают? Это идет из того, что наши люди жили очень кучно, все вместе, очень зависели друг от друга: для того, чтобы свадьбу сыграть, нужно всем миром собрать стол, чтобы похоронить кого-то — нужно собрать поминки. «С миру по нитке — голому рубаха» — это вот об этой зависимости от коммуны. А если ты так зависишь от всех, если ты настолько часть чего-то большего, то, конечно, тебе важно, чтобы ты им нравился и чтобы они тебя не осуждали.
Но в этом много хорошего, это не только плохое: наши, русские, очень обязательные, боятся сложить о себе плохое мнение, тянут всех и держат слово, поддерживают родителей. То есть в любом нашем отрицательном есть положительное, и наоборот. Все очень связано — не такие уж мы несчастные и зависимые, в нас много хорошего.
То есть это чувство вины само по себе учит нас делить плохое и хорошее. Но часто бывает так, что мы, выполняя долг, жертвуем своими принципами и комфортом и действуем в ущерб себе. Становится ли оно плохим в таком случае?
Чувство вины в нормальной дозе необходимо, и оно есть у всех. А вот то, которое нас преследует постоянно, как будто у нас какие-то антенны, которые ищут, в чем я теперь виноват, за что мне сейчас прилетит, за что меня сейчас осуждают, в чем я теперь хуже соседки, — вот это уже патология, которая мучает. И тут уже каждый человек должен разложить себе по полочкам: с одной стороны — сказать, что вот это и это я делаю правильно, как могу, так и делаю, — это здоровая часть; а вот это и вот это — завышенные требования, которые я или кто-то другой мне предъявляют, — это нереально выполнить. И это нормально, что я не справляюсь, все не справляются, и я, конечно, стараюсь, но не всегда получается. То есть повторять себе: «Делай, что должен, и будь что будет».
Задумайтесь: если из-за чувства вины мы думаем, что мы не все сделали и нужно еще больше стараться, еще больше сделать, мы в какой-то мере назначаем себя супергероем. Это гордыня такая: «Мне все подвластно, я просто мало постарался». Если вывернуть то патологическое чувство вины, то там внутри на самом деле самообман: «Это из-за меня все произошло, если я исправлюсь, то все будет хорошо». Если вывернуть хроническое чувство вины и покопать, что там на дне, окажется, что там совершенно примитивное и очень наивное предположение: «От меня все зависит, из-за меня все плохо, а значит, из-за меня все будет хорошо».
И отсюда же идет виктимблейминг, который тоже очень характерен: «Нечего было ходить в короткой юбке по темным улицам, и тогда бы тебя не изнасиловали». Это то же самое: в том, что с тобой происходит, виноват ты сам. Это тот же наивный и примитивный взгляд на мир, в котором все от тебя самого зависит.
А зачем мы так думаем? Это общечеловеческое, социальный психолог Лернер проводил исследования этого феномена еще в 70-е годы прошлого столетия. Это наша наивная вера в справедливость мира: что хорошим людям прилетает хорошее, а плохим — плохое, и раз с тобой что-то случилось — значит, поищи, почему ты в этом виноват. А я хороший, все делаю правильно, и со мной такого не случится — я не буду ходить в короткой юбке и заходить в бары, и меня не изнасилуют, а ты сама виновата; я не буду курить и у меня не будет рака легких, а у тебя рак легких, потому что ты курил. Это очень простая логическая цепочка, которая не выдерживает проверку жизнью, создает нам такое впечатление «сам виноват, а вот не надо было...».
Но так страшно думать, что в любую секунду на тебя и на твоих близких может стена упасть, это же невыносимо, так из дому не выйдешь! Гораздо спокойнее думать: «Я все буду делать хорошо, я буду хороший, и со мной ничего не случится, а те, с кем случится, что-то не так делали».
Но эта мысль примитивна. Ты можешь быть трижды хорошим — и может что-то случиться, и наоборот — ты будешь трижды плохой, но тебе повезет. В этой жизни не все от нас зависит. Конечно, нужно быть осторожным, нужно сделать все, что от тебя зависит, но дальше от тебя ничего не зависит. И поэтому гипертрофированное чувство вины, если покопать, — это гордыня. Если я, например, думаю, что мы развелись потому, что я плохая жена, и все это из-за меня, то что я на самом деле думаю? Что все от меня зависело: я сейчас буду хорошей — и больше ничего плохого не случится. Но это же неправда, мы же развелись не только потому, что я была плохая, а потому, что были обстоятельства, мы пошли разными дорогами, наши семьи не совпадали, потому что я где-то что-то не так, и он так же. Ведь жизнь намного сложнее, глупо думать «это все из-за меня, сейчас я буду хорошим». Ты будешь хорошим, но ничто другое не изменится.
То есть чувство вины — мало того что патологическое, это еще и самообман.
Вы говорили про убеждение «плохим — плохое, хорошим — хорошее». Не исходит ли это от веры, от идеи наказания свыше?
По теории Лернера о вере в справедливое устройство мира и по теории управления страхом смерти, у каждого человека в сознании существует некий буфер-защита между ним и хаосом, который произойдет внезапно и от него не зависит. Одним из таких буферов является религия, которая убеждает: не все так хаотично, есть кто-то большой, кто наводит порядок. Этот большой видит, что ты стараешься, и он будет к тебе добр, он тебя защитит.
Дело в том, что мы, человеческие существа, единственные из всего живого можем знать, что впереди неопределенность, что есть какое-то непредсказуемое будущее. Все остальные живые живут одним днем, не зная, что существует завтра. Не знают ни собака, ни кошка, ни тигр. А мы знаем, и это очень страшно — что завтра будет что-то, о чем мы понятия не имеем, это парализует. И поэтому мы себе ищем объяснения как умеем. Одно из них — религия.
Другое объяснение, еще один буфер — культура, которая говорит пушкинским «Нет, весь я не умру», останется после меня «памятник нерукотворный», и мои стихи будут помнить и читать. Или вот «Юбилейное» Маяковского: «После смерти нам стоять почти что рядом: вы на Пэ, а я на эМ». Это тоже буфер между человеком и неизвестностью, которая наступит завтра. Маяковский говорит себе: я не умру, будет стоять книга моя, люди будут знать и читать. Неизвестность, которая у всех нас впереди и которую непонятно как предсказать, очень страшно осмыслить и осознать, поэтому люди придумывают всякие схемы, которые держат их на плаву. Одна схема — «кто-то большой там наверху меня бережет», поэтому возникла религия. Вторая схема — «я буду очень хороший и меня запомнят» или «я буду очень талантливый и что-то оставлю после смерти, меня будут помнить».
Людям сложно признать, что в любой момент они могут уйти в никуда, в неизвестность, и чувство вины — часть этой схемы. «Я заслужу и буду хорошим, чтобы в этой неизвестности со мной все было хорошо и меня помнили хорошим». Поэтому так страшно, когда я не заслуживаю и кто-то считает меня нехорошим.
Вы приводили в пример жену, которая винит себя в разводе. Но в отношениях между людьми часто возникает ситуация, в которой один партнер осознанно навязывает другому чувство вины, манипулируя им. Для чего это делается?
Люди манипулируют, чтобы добиться желаемого результата от того, с кем у них есть эмоциональная связь. Мы все манипулируем друг другом, все и всегда. Иногда мы это делаем исподтишка, а иногда — не задумываясь. Манипуляция — это способ воздействия на близких. Малыш в год-два уже понимает, что если он заплачет, то к нему прибегут. Это уже первая манипуляция. Или другая детская манипуляция, когда младший против старшего задирается, но как только старший пытается ответить, он начинает рыдать, прибегают взрослые — и старшего наказывают.
Самые простые рычаги, которые существуют между людьми и которые отлично действуют, — это рычаг долга и рычаг вины. Если на вас не действует вина и в ответ на «ты виноват» вы только пожимаете плечами, вами невозможно манипулировать. Но если это ваше слабое место, если это точка, в которую нажать — и всегда выстрелит, то, конечно, это просто приятно использовать против вас!
Поймите, если у вас существует хроническое чувство вины — это ваша ахиллесова пята, и люди, которым нужно от вас чего-то добиться, будут ею пользоваться. Например, мать говорит: «Я одна шла в темноте, никто мне не показал дорогу, подслеповатая, чуть не упала, еле дошла до дома». Дочь или сын слышат это, и у них срабатывает болевая точка, они вызывают такси, мчатся в следующий раз провожать, расчищают дорожку...
Может ли быть манипуляция во благо?
Манипуляция может быть и во благо, и во вред: у манипуляции нет валентности — она и не с плюсом, и не с минусом. Например, мама говорит маленькой девочке: «Ах, какая у меня помощница, как бы я без тебя стол накрыла, как ты ровно ложечки положила, моя умница». Можно это назвать манипуляцией? Можно. Хорошо ли это, полезно ли это? Конечно.
Манипуляция — это давить на точки, которые отзываются. Например, вся наша реклама — это манипуляция. Маркетинг занимается тем, что манипулирует нашим желанием хорошо выглядеть, что-то дешево купить или вести здоровый образ жизни.
Манипуляция — это не ругательство, это способ воздействия. А уж твои конкретные цели окрашивают манипуляцию в светлые или темные тона. Если ты чувством вины манипулируешь, чтобы добиться каких-то благ или чувствовать власть, — это манипуляция не во благо. А если ты манипулируешь, чтобы воспитать в ребенке осторожность, когда он кого-то обижает, — это во благо. Например, «как тебе не стыдно, она сидела и плакала целый вечер, тебе стоило вот так ей игрушку ломать?» — это манипуляция чувством вины, но она во благо: маленький человек должен понять, что причинил страдания сестре или брату.
Современная молодежь более осознанно относится к себе, своим границам и возможностям, но нас окружает множество маркетинговых уловок. Получается, в отношении нас манипуляция проявляется уже в другой форме?
Дело в том, что манипуляция работает, пока человек не осознает, что им манипулируют. Если вы уже раскусили эту уловку, если на вас какой-то маркетинговый ход не работает, то маркетологам нужно для этого сегмента населения делать что-то другое. Это такая «гонка вооружений»: чем осознаннее мы становимся и лучше понимаем, как именно нас пытаются провести, тем более хорошими новыми уловками должны пользоваться маркетологи. Их цель — продать, и они будут находить способы.
В маркетинге, кстати, востребованы социальные психологи, потому что они профессионально изучают, что именно воздействует на людей. Например, очень хорошо действует принцип «ты мне — я тебе», поэтому очень часто вам что-то дают бесплатно, чтобы автоматически появилась необходимость отплатить и отблагодарить. Или, например, второй принцип, который часто действует в маркетинге: «первый месяц бесплатно, дайте нам кредитку». Если вы не отмените, через месяц с вас начнут снимать деньги, всякие подписки так действуют. Рассчитано на то, что через месяц вы привыкнете к этому продукту и начнете им пользоваться за деньги, потому что вам понравилось, — такой крючочек. Или, например, когда проводят большие благотворительные балы или выставки — это тоже маркетинговый ход, рассчитанный именно на чувство вины: я такой красивый, в вечернем наряде сижу и наслаждаюсь изысканной едой в красивом месте. А в это время собирают деньги для пострадавших от наводнения, и у меня такое чувство вины, такой контраст — здесь все так красиво и хорошо, а там люди пострадали, остались без крова... И я жертвую деньги.
То есть все, что связано с чувством вины, — это удобный такой крючочек, за который нас дергают, чтобы взять у нас деньги, опять-таки на хорошее дело — на благотворительность.
Или, например, манипуляция гордыней, когда человеку говорят: «Пожертвуйте деньги, и мы на кресле, купленном в оперном зале на ваши деньги, сделаем табличку с вашим именем». Еще пример: у нас в Центральном парке в Нью-Йорке на каждой лавочке есть табличка с именем: люди дали на это деньги, а мы им — кусочек славы.
А нет ли у этого осознания манипуляций оборотной стороны — мыслей о том, что мир прогнил, все гонятся за успехом, что человек ему не соответствует? Не возникает ли внутренний конфликт?
Это в вас сейчас русский максимализм говорит: или все, или ничего. Или это должен быть совершенно чистый альтруизм, когда человек отдает последнюю рубашку, или это плохо.
На самом деле это выбор каждого — как относиться к благотворительности взамен на славу и известность. Лично я думаю, что если человек пожертвует деньги скорой помощи и врачи быстрее доберутся до пострадавшего, потому что у них на одну машину больше, то какая нам разница, что на скорой написано имя благотворителя и он таким образом себя прославляет.
Я думаю, что когда благотворитель дает деньги, это лучше, чем когда он их не дает. Поэтому я думаю, что, сидя на диване, рассуждать, что Чулпан Хаматова или другие благотворители России должны бороться с государственным несовершенством, а они вместо этого собирают деньги и помогают людям вместо государства, — неправильно. Я согласна с Достоевским и с его теорией слезинки ребенка, я тоже считаю, что должна быть польза кому-то конкретному, пусть даже одному. Лучше, чем ничего. Ну а то, что приносящий пользу получит взамен, — это второстепенно. Если скорая помощь кого-то довезет, какая разница, что на этой скорой помощи написано? Или если появится еще один корпус университета, на котором будет написано, что это здание имени такого-то, разве от этого польза меньше?
Я не считаю, что мир прогнил. Я думаю, это всего лишь значит, что люди несовершенны, и с этим несовершенством надо мириться и жить. Лучше быть несовершенным, но делать добро, чем быть судьей, который сидит на диване, осуждая и ничего не делая. Вы ведь согласитесь со мной — настоящих святых нет. Всем известно, что мать Тереза, имя которой стало нарицательным для благости, оказалась деспотом и садистом. Нет святых людей, и я думаю, что это нормально.
Можно ли как-то работать с чувством вины, искоренять его?
Можно. Нужно договариваться со своим внутренним судьей — очень бескомпромиссным перфекционистом и максималистом, что ты и так делаешь максимум, что ты просто человек. Что, наверное, ты действительно не самый лучший сын, что соседские сыновья приходят к мамам каждый день, а ты только раз в неделю. Прими это, и тогда оно перестанет быть точкой, на которую давят. Прими то, что ты недостаточно хорош, и у внутреннего судьи не будет повода манипулировать тобой, потому что манипуляция срабатывает только тогда, когда ты на эту кнопочку каждый раз реагируешь. А если ты говоришь «да, не очень-то я идеальный» — эта манипуляция меньше работает.
Если ты даешь повод своим старикам опять и опять тобой манипулировать, они будут манипулировать. «Не включайте свет, я почитаю в темноте»...
Может ли человек самостоятельно прийти к радикальному принятию или ему нужна профессиональная помощь?
Конечно, может. Просто нам иногда страшно даже подумать, что я неидеальная мать или неидеальная дочь. А вот если мы сами себе это тихонько скажем и увидим, что потолок не упадет, если мы признаем, что да — накосячила, наговорила, поленилась, а потом сделаем это еще и еще раз, — мы постепенно примем себя. Это не значит, что ты себе прощаешь все ляпы, — это значит, что ты понимаешь, что как бы ты не старался, на все сто у тебя не получится.
Можно себе внутри рядом с этим bully, который тебе говорит «тут не такая и тут плохая, и вообще ничтожество», противопоставить теплую мягкую фигуру, которая говорит «не все так страшно, и так тоже нормально». То есть найти в себе против bully, который постоянно гнобит, внутреннюю защиту, которая скажет: «Ну почему же, и вот это, и вот это сделала, можно иногда побыть ленивой и устать». Найти защиту, которая позволит не жить в минус, потому что этот bully всегда будет указывать, что не так, и ты будешь жить в минус — сколько ни стараешься, все ему недостаточно хорошо. А ты этот минус уравновесь тем внутренним другим существом, которое будет тебя любить и жалеть.
То есть ты воспитываешь внутри еще одного родителя. Тот строгий bully-родитель, который в тебе живет, не обязательно вышел из поведения реальных родителей, это не обязательно идет из детства, кстати. Может быть, родители тебя и похваливали, но в тебе все равно есть недовольство собой. Воспитываем в себе еще одного внутреннего родителя, который тебя любит, жалеет, балует и защищает. Когда ты взрослый, тебе меньше нужно одобрение извне, ты уже можешь проработать это внутри — для этого не обязательно ходить к психологу и читать умные книжки.
Как нам воспитывать детей, чтобы они ощущали здоровое чувство вины, а не гнетущее?
Это хороший вопрос. Нужно знать об ошибке заранее, чтобы ее не допускать. Самое главное, что ребенок должен получать от родителей, — конкретную, точечную критику и точечную похвалу. Потому что именно в этом обобщении, которое мы обычно получаем от родителей, и кроется источник хронического чувства вины. У нас, к сожалению, в детстве не было обвинения или наказания за конкретный поступок, у нас было «ты плохой мальчик» или «мама на тебя обиделась», «мама тебя не любит». Вот это обобщение перерождалось в хроническое чувство вины. Ты привыкал, что тебя всегда недостаточно, что ты никогда не делаешь так, чтобы всех все устроило.
А если вы растите ребенка с пониманием, что у него всегда есть ровная база «я тебя люблю, что бы ни случилось», и хвалите за конкретные достижения — например, «ты постарался, и у тебя на этой картинке здорово получились ушки у зайчика», или конкретно ругаете «вот эти слова, которые ты сказал бабушке, меня очень расстроили, нельзя так говорить» — тогда не возникает ничего хронического, постоянно нависающего над малышом в виде приговора. Правильный подход — когда при самом плохом поступке ребенка никто его навсегда не отталкивает и не отвергает: и мама его продолжает любить, и бабушка, и ничто не делает его плохим — речь идет о конкретном поступке или словах.
Точечные моменты воспитания действительно играют роль. А если все время наказывать и обобщать, у ребенка опускаются руки, он себя чувствует хронически виноватым. И тогда он либо на все плюет и становится независимо от вас плохим, либо превращается в хронически виноватого, и у него внутри сидит этот bully — судья, который его гнобит.
А вы чувствуете вину?
Конечно, я же тоже человек. Все, что я написала в своей книге о чувстве вины и долга, и обо мне тоже. И то, что я знаю и пишу, — это то, как хотелось бы в идеале, но, конечно, и у меня бывают ошибки, и я тоже работаю над радикальным принятием. Нет святых и нет подлецов, есть серединка, и мы все вместе в ней барахтаемся.