«Среди наших бойцов капризно-унылых нет» Как в России помогают ветеранам СВО оправиться от ранений? Рассказывает психолог

Ветераны спецоперации, получившие тяжелые ранения, могут испытывать трудности с восстановлением, если вместе с хирургами им не помогают квалифицированные психологи. Одно из мест, где готовят специалистов для поддержки вернувшихся с СВО тяжелораненых во время их реабилитации, — РНИМУ им. Н.И. Пирогова. О том, как проходит восстановление бойцов, с какими задачами приходится сталкиваться психологам и как общество может помочь участникам СВО, «Лента.ру» поговорила с доктором психологических наук, директором Института клинической психологии и социальной работы РНИМУ им. Н.И. Пирогова Верой Никишиной.

Сотрудники института сегодня работают с военными, находящимися в московских госпиталях. С какими проблемами сталкиваются психологи?

Вера Никишина: На этот вопрос нельзя дать обобщенный ответ. В каждом конкретном случае — разное. Где-то упор делаем на эмоциональное состояние, где-то сосредотачиваемся на нейрофункциональном восстановлении утраченных или нарушенных функций. И нужно понимать, что работа с бойцами — эта работа вдолгую. Чем более выраженно соматическое нарушение, тем больше трудностей возникает у психолога.

Когда мы работаем с пациентами с ампутацией конечностей, мы помогаем им привыкнуть к своему новому телу и научиться использовать протезы. Наша задача — помочь мозгу принять изменения.

У некоторых сперва нет мотивации на восстановление — и с этим что-то пытаемся сделать. В других случаях постоянно или периодически возникают эмоциональные реакции, посттравматические. К этому могут присоединяться еще и проблемы пациента в межличностных отношениях с родственниками или врачами.

Например?

У всех по-разному. Иногда пациенты думают, что их должны лечить определенным образом, но это не совпадает с тем, что может предложить медицина.

Много разнообразных, ярко выраженных настроений приносят с собой и родственники пациентов. Это можно понять. Чем дольше времени проводит боец в беспомощном состоянии, тем интенсивнее становятся эмоциональные реакции и родственников, и самих пациентов.

Часто пациенты, особенно мужчины, отказываются работать с психологами, считают, что сами справятся. Вы сталкивались с таким?

Мы никого не заставляем идти к психологу, у нас нет цели заставить. Потому что в этом случае вряд ли что может получиться. Задача психолога как раз и состоит в том, чтобы найти мотивацию и начать уже с мотивацией работать над изменением своего состояния, в том числе эмоционального.

Беспомощность является очень сильным эмоциональным переживанием, которое накапливается и превращается в апатию к жизни.

То есть пациент говорит, что не хочет выполнять не только какие-то конкретные манипуляции, он не хочет делать ничего.

Что в таких случаях может психолог? Ведь нельзя сказать пациенту, что дальше все будет хорошо и он поправится?

В таких случаях мы не начинаем работу с каких-то психологических тем. Специалист может использовать стратегию нейроманипуляции. Он говорит пациенту: у тебя есть рука, на данный момент она единственная, только ей ты можешь что-то сделать. Давай займемся тем, что будем укреплять эту руку. Для этого существует много разных способов. Например, в этой конкретной ситуации — мы брали с собой ручные тренажеры, составляли программу каких-то упражнений.

После этого уже обычно нет такого жесткого блока «не хочу я работать с этим психологом». И на следующий день снова начинается диалог: «А что у тебя сегодня плохое настроение? Мы вчера закончили, ты делал вот то и это, все получалось. А сегодня что-то нет настроения». Боец может сказать: «А откуда оно возьмется?» «Давай мы его поищем. Нам нужно же с тобой руку поддерживать». И так далее.

В такой логике конкретных действенных, если хотите, конкретно манипулятивных усилий мы можем двигаться навстречу более устойчивой мотивации.

С родственниками ребят, если они приезжают в больницу, вы тоже работаете?

Это, как правило, вторичный контакт. Мы сосредотачиваемся на нейрофункциональном восстановлении бойцов. И два раза в неделю учим родственников, что в их силах сделать, каким образом они могут контролировать выполнение восстанавливающих упражнений пациентом.

Это тоже вклад в мотивацию и для бойца, и для его семьи: не погружаться в уныние, иногда агрессию, иногда отчаяние, а делать что-то, что дает возможность приближаться к очень конкретным целям. Научиться самостоятельно пить, вставить наушники в уши и слушать музыку, а не ждать, пока кто-то это за тебя сделает.

Часто ли приходится встречаться с проявлениями посттравматического стрессового расстройства у бойцов?

Сейчас тема посттравматического стрессового расстройства становится спекулятивной. Мы, конечно, видим проявление ПТСР, оно есть у большинства наших пациентов. Например, пациент может предъявить флешбэк: «Ко мне уже неделю приходит "хохол". Вы только про это никому не говорите. Это значит, что я сошел с ума?»

В нормативной реальности у нас нет подобных состояний, мы от себя их не ожидаем. Когда такое встречается, ребята пугаются и стараются это спрятать, чтобы никто не подумал, что у них что-то не так. Но при постоянном психологическом сопровождении они предъявляют такую симптоматику. Мы с этим работаем.

Через какое время можно рассчитывать на результат?

Это не что-то разовое, здесь невозможно поставить точку, только многоточие. Нужно понимать, что пациент — в новом состоянии, у него возникает новое качество жизни. Это просто нужно принять и быть последовательным в этом направлении. Например, если мы сейчас по каким-то причинам перестанем чистить зубы, то через какой-то период времени они покроются налетом, потом просто выпадут. Всем очевидно, что впрок не начистишься. Так и в этой истории.

Но есть ли такие специалисты на местах? Что происходит с вашими пациентами, когда они выписываются из федеральных клиник и возвращаются в свои регионы, там есть кому их подхватить?

У меня телефонная связь с 10-15 бойцами, которым я могу обеспечить личное сопровождение. В регионах, куда они уехали, психологическая помощь доступна. А в некоторых местах — просто удивительна.

Например, реабилитационный центр в Воронеже меня поражает своим качеством. Искренне восхищаюсь значимой ролью православного духовенства в этом процессе. То же самое могу сказать о Липецке.

Система социально-медицинской помощи участникам боевых действий настраивается на всех уровнях. Я наблюдаю работу этой системы изнутри — в госпитале, с которым работаю. Например, у нас есть чат специалистов, которые оперативно реагируют на нужды пациента, обсуждают, как оказать помощь и кто должен принять участие в этом процессе. За многие годы работы в здравоохранении такого персонального внимания и исключительной вовлеченности специалистов я не видела.

Сотрудники вашего института ездили работать в зону проведения спецоперации. Этот опыт помогает в работе с участниками военных конфликтов?

Фактически с момента завершения этой поездки уже прошел год. Специалисты РНИМУ им. Пирогова одновременно были командированы в ДНР и ЛНР. В Луганске двое наших сотрудников работали с бойцами, находящимися на лечении в госпитале.

Что вы успели сделать там за короткое время?

На мне были задачи функционально восстановительного обучения. В больнице работали в неврологическом и нейрохирургическом отделениях. Там лечились люди, потерявшие после инсульта речь — я занималась восстановлением; были пациенты с опорно-двигательными нарушениями — я занималась этим как нейропсихолог.

Также вели поликлинический прием. Когда он открылся, то фактически за неделю мы закрыли запись на месяц вперед. То есть помощь была очень востребованной, мы этому были очень удивлены.

Почему?

Представьте начало 2023 года, город сильно поврежден, дома разрушены, системы коммуникации нарушены, где-то еще нет отопления, где-то нет электричества, дорог нет. На весь город — одно медицинское учреждение, до которого еще надо добраться. А зимой, когда дороги практически уничтожены, а общественного транспорта нет, — это большая проблема. И мы даже не могли предположить, что люди пойдут к психологу, преодолевая такое количество трудностей. А они пошли, повели детей, пожилых родственников.

Эта поездка позволила нам глубже понять вызовы, с которыми сталкиваешься при работе с участниками военных конфликтов как гражданскими, так и военными. Мы активно помогаем пациентам, проходящим функциональное восстановительное обучение, чтобы улучшить речь, движения и мыслительные способности. Считаю, что мы уже принесли определенную пользу в этом направлении, однако количество задач не уменьшается.

Ваш институт разработал новые программы повышения квалификации психологов по работе с острыми эмоциональными состояниями и ПТСР для гражданских и военных. Пользуются ли они спросом?

Многие люди хотят участвовать в наших программах. Мы считаем важным, чтобы специалисты, работающие в регионах, имели единое понимание тех состояний, с которыми сталкиваются участники специальной военной операции.

Подготовка психологов включает в себя умение идентифицировать различные эмоциональные и психические состояния, связанные с боевыми действиями. Клинические психологи не имеют права ставить диагнозы, но могут фиксировать проявления состояний и направлять пациентов к специалистам других профилей.

У некоторых последствия могут уходить в соматику и проявляться в виде острых нарушений мозгового кровообращения — это инсульты. Когда мы работали в Мариуполе, то доктора там говорили о том, что в городе очень резко изменилась острота течения и количество онкологических заболеваний. Эти болезни очень зависят от стресса.

Перенесенный стресс у одних уходит в разные сферы соматики. У других — в психические состояния. У одних посттравматический синдром, у других — в нарушении адаптации и так далее. И при этом спектры и выраженность этих состояний достаточно вариативные, индивидуальные. После обучения психологи сохраняют с нами контакты и обращаются к нам за помощью, если у них возникают сложные случаи. Мы стараемся быть полезными для них и после окончания программы.

Какие эффективные методики для психологической поддержки существуют, которые можно было бы активно внедрять в регионах?

У многих есть иллюзорное представление, что есть универсальное средство, способное помочь всем одинаковым образом. Это напоминает веру в волшебную палочку. Обычно в минуты слабости, беспомощности многим людям свойственно мифологическое мышление.

Я сама с этим лично столкнулась в Мариуполе. Для нейропсихологического обследования я использовала зубочистки. С их помощью делала замеры чувствительности рук и ног. Это давало возможность понять, в каком направлении выстраивать восстановительную программу. Я ходила по больничному отделению с зубочистками неделю, другую. Через какое-то время после начала занятий пациенты начинали чувствовать положительные изменения.

Мы точно понимаем, что в поле профессионального внимания психологов, безусловно, все участники боевых действий — и гражданские, и военные. А также их родственники, потому что они индуцируются теми же состояниями. Вот боец лежит и стонет, а с ним рядом сидит мама и держит его за ручку день, второй, неделю. Однозначно состояние этой женщины будет меняться.

Ей так же, как и ее сыну, потребуются профессиональное психологическое внимание и помощь. И мы понимаем, что есть травмы и ранения, которые восстанавливаем, а есть безвозвратные потери. Я говорю о потерях, которые приходят не только с поля боевых действий, но и те, которые возникают вследствие того, что боец не справился с тяжестью ранений во время лечения.

Нельзя вести речь о каких-то однотипных схемах работы. В каждом конкретном случае будет очень много индивидуального, но система организации этой помощи сейчас выстраивается. Она становится и доступной, и понятной, и востребованной.

Какие рекомендации можно дать военным и их родственникам?

Отсутствие ног или рук может значительно осложнить жизнь, однако важно помнить, что человек — это не просто его тело. Семьи и бойцы должны научиться адаптироваться к новой реальности, сохраняя и увеличивая свои внутренние ресурсы. Не стоит концентрироваться на потерях и ограничениях, это способно перерасти в поток сожалений, тяжелых для преодоления.
Когда они принимают новую реальность, они начинают активно участвовать в своей жизни и становятся более зрелыми и уверенными в себе.

Чаще всего реакции наших бойцов не характеризуются необузданным гневом или агрессией. Скорее наоборот — военные объединяются в единую солидарную команду, где каждый чувствует себя частичкой сообщества, в котором ценят и поддерживают. Даже находясь в госпиталях, они не теряют контакта со своими сослуживцами.

Такой психотерапевтический потенциал военного братства имеет огромное значение.