Доносительство как форма реагирования граждан на происходящее является «совершенно нормальным» — такое мнение высказал зампред Совбеза России Дмитрий Медведев. Впрочем, по его мнению, отношение государства и общества к доносительству — это отчасти философская и мировоззренческая проблема: в современной России не нужна атмосфера 1930-х годов с тотальной подозрительностью, когда доносы на коллег и соседей писали по любому поводу. Но с другой стороны, россияне должны реагировать на все, что реально угрожает безопасности общества и государства. Между тем история доноса в России уходит своими корнями в глубокое прошлое, а отношение к нему неоднократно менялось на протяжении разных эпох. Историю русского доноса изучил корреспондент «Ленты.ру» Игорь Надеждин.
«Во все времена и во всем мире лишь один способ оперативной работы был и остается эффективным — агентурный. Все остальные — туфта, они хороши только в детективах», — так много лет назад объяснял автору статьи тонкости своей работы молодой столичный оперативник, а ныне генерал-лейтенант полиции в отставке.
Именно благодаря внештатным агентам, или как их чаще называют — стукачам и осведомителям, органы правопорядка обладают достоверной информацией о ситуации в криминальной среде и раскрывают запутанные дела.
Однако российские обыватели во все времена неоднозначно относились и к самим агентам, и к их методам «работы». Кто-то из них передает информацию в обмен на другую, кто-то — из идейных соображений, а кто-то — из корыстных. Поэтому одни считают их ценными информаторами, а другие — доносчиками.
Государственные органы, впрочем, никогда не отказывались от сотрудничества с агентами-доносчиками, хотя и редко выказывали им уважение. Причем такое отношение к доносчикам начало формироваться еще в Древней Руси.
Упоминания о доносах на Руси есть в знаменитой «Русской правде» — первом отечественном своде законов, который датируется примерно 1016 годом. В этом документе Ярослав Мудрый отдельно прописывал ответственность за ложный донос и клевету — это означает, что уже в то время доносы были неотъемлемой частью жизни общества и требовали внимания государственной власти.
Наказание за ложный донос было денежным — штраф от трех до 12 гривен (в то время за пять гривен можно было купить десять коров), в зависимости от статуса ябедника и оклеветанного. Как бы то ни было, доносы в Древней Руси процветали во всех слоях общества.
В период раздробленности и татаро-монгольского нашествия множество войн начиналось именно с огульных наветов. Классическими примерами стали частые визиты русских князей в Золотую Орду с жалобами на правителей соседних княжеств. Эти визиты, как правило, заканчивались набегами ордынцев и переделом сфер влияния в русских землях.
Такую же практику чингизиды (потомки Чингисхана) ввели и в покоренной Руси, где был создан институт баскаков — представителей хана при князьях, получивших от него «ярлык на княжение».
Но баскаки нередко наговаривали на несимпатичных им князей, тем самым подавая пример и самим князьям, и их подданным — от дворни до черни. Доносы во внутриполитической борьбе в тот период использовали и Андрей Городецкий в противостоянии с братом Дмитрием Переяславским, и Олег Рязанский в противостоянии с Дмитрием Донским.
Применяли их и мелкие бояре в борьбе с Даниилом Холмским за внимание Ивана III. Наиболее известен прием с доносом князя московского Юрия Даниловича, внука Александра Невского. В борьбе за Тверское княжество он в 1317 году лично приехал в Орду и донес хану Узбеку на своего дядю Михаила Тверского. Юрий Данилович сообщил, что его дядя собрался со всей казной бежать под защиту папы римского. В результате благодаря доносу князь сумел присоединить Тверское княжество к Московскому.
По словам великого русского историка Василия Ключевского, «никто из князей чаще Калиты не ездил на поклон к хану, и там он был желанным гостем». Каждый визит Калиты в орду заканчивался присоединением к Московии соседних владений, и в конце своего правления он уже именовался Великий князь Всея Руси. Именно Иван Калита добился казни Михаила Тверского.
При таких примерах во власти ябедничество и наветы на Руси процветали повсеместно и во всех сословиях и в какой-то момент стали проблемой для правителей. В судебнике Ивана IV (1550 год) ответственность за «бесчестие действием» (в том числе ложный донос) была прописана как штраф, размер которого зависел от сословной принадлежности виновного — точнее, от его экономического положения.
Но уже через пять лет, в 1555 году, санкция статьи за ложный донос изменилась на пожизненный арест с конфискацией всего имущества. Правда, эта норма не распространялась на извет — донос политического характера.
Тот, к примеру, мог потребовать продолжения следствия, но уже с применением пыток. Именно это положение стало одной из причин появления известного прозвища Ивана IV — Грозный. Правитель вовсю пользовался правом следствия по извету. Ну а слово «извести» получило новое значение, сохранившееся и поныне, — вместо «выяснить» оно стало означать «сжить со света».
Между тем именно к XV веку относится появление на Руси еще двух значимых в отечественной истории понятий, которые напрямую касались ябедничества и наветов.
Первое из этих понятий — круговая порука. По судебнику Ивана IV, после разбоя или кражи в поисках преступника дознаватели шли по видимому следу — и если он приводил в деревню, то ответственность возлагалась на всех жителей. Они должны были возместить стоимость похищенного в равных долях с каждого двора.
При этом доказательства преступной деятельности не требовались. Предполагалось, что сами жители вычислят виновного и вынудят его вернуть похищенное, да к тому же и «накажут миром». Это и стали называть «круговой порукой».
Строго говоря, опричниной назывался личный удел Ивана Грозного, обособленная территория с войском и своим аппаратом управления. Прибыль она получала в том числе от конфискации земель знати и церковных служителей, заподозренных в измене. И такой механизм предсказуемо ставил наветы во главу угла.
Опричники славились тем, что сами выдумывали преступления и потом тщательно их расследовали «по извету». А доходы, которые становились личными для Ивана Грозного, по сути кормили всех опричников — в этом была их прямая заинтересованность.
Объектами вымогательства были не только деньги, но и молодые девушки, нередко весьма знатных родов. Занималась этим «особая опричнина» — личные порученцы Ивана Грозного, выполнявшие оперативно-следственные функции.
Всего за шесть лет, с 1565 по 1571 год, опричнина превратилась в мощную силу с огромной политической властью. Но затем она погибла от рук своего же создателя: Иван Грозный заподозрил измену среди опричников, после чего по его приказу отец и сын Басмановы, князь Афанасий Вяземский и все руководство опричнины (около 200 человек) были прилюдно казнены после пыток.
А полгода спустя опричники, привыкшие грабить мирных жителей, просто не явились на войну, когда к Москве подошло войско хана Девлет-Гирея. В итоге опричнина, сыграв свою разрушительную роль, была полностью распущена.
Наступление Смутного времени только подлило масла в огонь доносительства, особенно на фоне польской интервенции. Достаточно вспомнить число жертв, огульно обвиненных в поддержке Лжедмитрия I, Лжедмитрия II, Марии Мнишек, Ивана Болотникова и многих других.
Навести порядок удалось только объединением народа и войска под знаменами Минина и Пожарского, причем на короткое время от рассмотрения наветов отказались — хотя бы формально. После Смутного времени в соборном Уложении 1649 года ответственность за клевету и ложные доносы регламентировали очень подробно — беды от них стали слишком большими.
Следствию стали уделять больше внимания и определили, что наказание за ложный донос — неважно, ошибочный или умышленный — доносчик понесет такое же, какое бы понесла жертва. Отдельно выделили категории ложных доносов:
Столь суровые меры были нужны, чтобы сбить поток необоснованных жалоб. Это удалось, но ненадолго — 50 лет спустя, в 1697 году, за лжесвидетельство и ложную присягу пришлось вводить смертную казнь.
Роль наветов в жизни страны к началу царствования Петра I была столь значима, что первые же его указы касались как раз наведения порядка в вопросах доносительства. Так, лично императору должна была докладываться информация:
Причем были сформулированы и порядок доносительства, и последствия для доносчика. Так и возникло знаменитое «Слово и дело Государево»: для подачи доноса необходимо было в государственном учреждении или просто любом людном месте выкрикнуть эти слова — и ждать появления государевых людей, которые отводили жалобщика к царю.
Причем сделать это можно было и на плахе — казнь откладывалась до изучения дела. За ложный донос в большинстве случаев наказывали, а за подтвердившийся — премировали, причем размер награды напрямую зависел от богатства обвиняемого. К слову, стоит отметить, что искренний донос на помещика в то время стал гарантированным способом для крепостных получить не только вольную, но еще и землю.
В итоге за первые же годы число провозгласивших «Слово и дело Государево» достигло такого размера, что разбор их сообщений поручили Преображенскому приказу. Сам Петр I не мог (да и не хотел) разбираться во всех изветах. Однако практика, полученная от «Слова и дела», дала Петру Алексеевичу опыт, который пригодился ему при проведении судебной реформы — в 1713 году он создал следственную канцелярию гвардии майора Семеновского полка Михаила Волконского.
Она стала первым обособленным следственным подразделением в Российской империи. Правда, в 1717 году канцелярию переподчинили лично царю, а сам Михаил Волконский в тот же день был расстрелян как изобличенный в неправдах (за коррупцию).
А уже через два месяца, в феврале 1718 года, Петр I создал Тайную канцелярию для расследования преступлений его сына Алексея Петровича — чуть позже она слилась с Преображенским приказом. Их работа, как и работа созданной чуть позже Канцелярии обер-прокурора, строилась непосредственно на изучении доносов и наветов.
Так окончательно сформировалась система оперативно-разыскной работы, основанная на проверке доносов от всех слоев общества.
Направление, заданное первым российским императором Петром, было признано удачным — и в 1802 году Александр I создал первые российские министерства, в том числе МВД. Последнее возглавил Виктор Кочубей — правнук писаря Василия Кочубея, автора доноса на гетмана Мазепу о подготовке им измены.
Именно МВД стало тем органом, куда доносили обо всем, а благодаря анализу этих доносов начала развиваться оперативно-агентурная работа. Но когда 14 декабря 1825 года прогремело восстание декабристов, стало понятно, что в работе с доносами и доносителями нужны профессионалы иного уровня.
В ходе следствия по делу о восстании выяснилось, что имперская полиция получала сигналы и о северном, и о южном тайных обществах заговорщиков. Но из-за того, что в массе своей они были представителями высшей знати, ходу этим доносам не давали, что стало серьезной ошибкой.
К слову, иронично, что проект устройства государства, подготовленный декабристами, предусматривал создание Министерства призрения, которое следило бы за настроениями в обществе. А Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии (чуть позже — и отдельный корпус жандармов) во многом было списано с работ декабриста Пестеля.
Между тем и Третьим отделением, и корпусом жандармов руководил герой Отечественной войны, генерал-адъютант Александр Бенкендорф. По его замыслу (именно он стоял за созданием тайной полиции), жандармы должны были стать новым типом госслужащих. Такие госслужащие бесконечно радели бы за Отечество и наблюдали за благочинием на местах — естественно, с помощью многочисленных внештатных помощников.
Служба в Третьем отделении и в Корпусе жандармов считалась престижной. Но вот ее репутация оставляла желать лучшего. Современники прямо называли «голубой мундир, от всех других военных форм своим цветом отличный», одеждой доносчиков.
Глубокая нелюбовь как к Третьему отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии в целом, так и к жандармам в частности быстро укоренилась в высшем обществе. Жандармов, почти все из которых пришли в тайную полицию из армии и гвардии, в офицерские собрания не пускали даже в самом захолустье, где других развлечений не было.
А голубой мундир стал символом худших проявлений государственной власти. Это увековечил в своих стихах отправленный в кавказскую ссылку поэт Михаил Лермонтов.
Но нелюбовь элиты к жандармам компенсировалась подобострастием других сословий: число доносов росло — и не все из них писались за деньги. К примеру, мемуарист и литератор Филипп Вигель, прилюдно назвавший голубой мундир «формой доносчиков», сам наябедничал графу Бенкендорфу через митрополита Серафима на Петра Чаадаева. Вигель увидел в одном из произведений Чаадаева «клевету на Россию».
На связи с Третьим отделением был и издатель «Северной пчелы» Фаддей Булгарин, выдающийся журналист и писатель, который, правда, регулярно сообщал о настроениях в литературных кругах Петербурга и Москвы.
Широко известна история, случившаяся уже на закате Третьего отделения: в 1879 году, пройдя все проверки, туда устроился работать некий Николай Клеточников — активный участник нелегальной политической партии «Народная воля». В итоге он спокойно читал почти все входящие и исходящие документы.
В результате Третье отделение прозевало сразу несколько громких терактов, в том числе покушение на Александра II и убийство шефа корпуса жандармов Николая Мезенцева. Хотя бюджет, особенно на агентуру, был очень большим: например, в 1877 году Третьему отделению выделили больше 307 тысяч рублей, из которых почти 187 тысяч — на оплату агентов.
Неудивительно, что в 1880 году Третье отделение ликвидировали, а его функции передали Отдельному корпусу жандармов, который переподчинили МВД. Правда, сразу после этого, 1 (13) марта 1881 года, народовольцы взорвали императора Александра II. Но даже эта трагедия не изменила подход к агентурной работе в Российской империи.
Сразу после октябрьского переворота в РСФСР создали Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК). Известны слова, ставшие ее лозунгом: «Каждая революция лишь тогда что-нибудь стоит, если умеет себя защищать».
Тогда бросились в другую крайность, взяв на вооружение девиз: «На белый террор ответим красным террором». Впрочем, и это не принесло результата. И тогда в 1919 году чекисты проконсультировались с бывшими сотрудниками правоохранительных органов, вспомнили собственный опыт противостояния жандармам — и вернулись к проверенной агентурной работе, как в органах Главного политического управления (ГПУ), так и в милиции.
Большевики с гордостью заявляли, что «царскому режиму доносили за деньги, а нас информируют из чувства классовой солидарности». Такие проявления классовой солидарности всячески поощрялись и с каждым годом поток доносов в Советском Союзе нарастал. В какой-то момент, как и в древней Руси донос стал инструментом борьбы за власть и собственность. Кляузы, с порой самыми нелепыми обвинениями, писали на коллег, чтобы занять их должность или на соседей, чтобы занять их жилплощадь. Иностранных агентов и врагов народа видели даже в тех, кто просто знает иностранный язык или выбросил в мусорное ведро газету с портретом Сталина.
Самое удивительное в том, что, как и во времена «проклятого» царского режима, из ста доносов лишь один содержал значимую информацию — но в СССР реагировали на все. А доносы при этом направляли не только в милицию и прокуратуру, но также в государственные и партийные органы.
Впрочем, справедливости ради стоит отметить: все громкие дела советской эпохи, включая рыбное дело (дело «Океана»), дело Елисеевского гастронома и дело о серии терактов в московском метро (1978 год), раскрыли именно после получения оперативно-значимой информации. Проще говоря — после доносов.