«Приходилось угождать эсэсовцам» Как выживали заключенные в немецких концлагерях. Ужасы Дахау глазами очевидца

В 1938 году начинающий психоаналитик Бруно Беттельхейм был арестован нацистскими властями и отправлен в концлагерь Дахау. Там он стал свидетелем чудовищных вещей и очевидцем невероятных изменений личности у людей, оказавшихся в экстремальной ситуации. Пытаясь во чтобы ни стало спасти себя, заключенные прибегали к хитростям, уловкам, а иногда и очевидной жестокости, быстро становясь шестеренками в машине уничтожения. За забором лагеря очень быстро выстраивалась своя иерархия, позволяющая заключенным продлить свою жизнь. Беттельхейм не только смог уцелеть в лагере, оставшись человеком и сохранив разум, но и собрал бесценный профессиональный опыт. Увиденное легло в основу его книги «Просвещенное сердце». «Лента.ру» с разрешения издательства «Манн, Иванов и Фербер» публикует отрывок из нее.

Поведение в экстремальных ситуациях: способы защиты

Жизнь в концлагере ставила заключенных в чрезвычайно сложное положение. Давление эсэсовцев заставляло их демонстративно повиноваться, подчиняться, ломать себя и перестраивать свое поведение. Противостоять этому нажиму заключенные могли только скрытно — стараться сохранять себя, обходить лагерные порядки, не поддаваться принудительной адаптации. Если гестаповцы добивались своих целей в основном методами физического и психологического насилия, то заключенные пытались противостоять им организованно, старались использовать более изощренные формы психологической защиты.

Но нередко оказывалось, что этим узники только глубже загоняли себя в трясину гестаповской системы.

Появилась общность интересов: высокая производительность цехов одинаково отвечала интересам и эсэсовцев, и трудившихся там заключенных. И точно так же попытки узников организованно защищаться отвечали интересам эсэсовцев, поскольку принуждали первых сотрудничать со вторыми.

В итоге противодействие оборачивалось содействием: чем эффективнее была организованная защита заключенных, тем больше она играла на руку СС.

Например, наибольшую власть лагерный актив приобрел с переходом к политике массового истребления людей в концлагерях. Как отмечает в своей статье Д. Русе, в тот момент, когда капо-надзирателей в лагерных больницах наделили полномочиями распределять противотифозную сыворотку, они получили выбор спасать жизни нуждавшимся или отказывать им, а могли вообще дать смертельную дозу узнику, от которого желали избавиться. Приобретенная над солагерниками власть означала для капо возможность спасать и убивать, но почти никогда — возможность спасти или убить, потому что он мог удержать свою власть, только уничтожая своих противников. Все это делало положение и линию поведения членов лагерного актива очень неоднозначными.

Но как получилось, что в концлагерях действовало мощное самоуправление заключенных, которых эсэсовцы сами наделили властью; что сложилась даже особая сложно устроенная иерархия «власти» лагерных проминентов; что в силу своей классовой структуры эта иерархия усугубляла страдания заключенных из низов лагерного общества чуть ли не до полной невыносимости; что желание подняться в лагерной иерархии толкало узников предавать, эксплуатировать и даже терроризировать своих товарищей; что отдельные группы (политические, уголовники и пр.) строили друг против друга тайные козни с целью занять или сохранить желанный командный пост в лагерном самоуправлении?

Концлагерная элита

Начатки некоторого организационного расслоения концлагерных заключенных восходят еще к 1936 году, когда их начали привлекать к строительству и техническому обслуживанию лагерей, а также к другим более сложным задачам.

Но трудом заключенных следовало кому-то управлять.

Эсэсовцы не снисходили до физического труда, они считали себя кастой воинов, рожденных повелевать и командовать трудовыми массами. И потому заключенный мог добровольно вызваться на должность старшего рабочей команды.

Классы концлагерного общества формировались не на основе экономических услуг, и потому за ними не закреплялись важные функции. Они складывались и рушились по прихоти СС.

Например, разделение на квалифицированных и неквалифицированных работников, обычно составлявшее для заключенных вопрос жизни или смерти, происходило не по профессиональным навыкам, а по принадлежности к тому или иному внутрилагерному «классу».

Принадлежавших к «среднему классу» определяли на работы, требовавшие квалификации, а ее наличие или отсутствие у узника никого не волновало. Если у него имелась профессия, хорошо, а нет, он приобретал ее на месте, так что в лагере ты мог сделаться электриком, а мог хирургом, смотря что требовалось. Таким манером уже упоминавшаяся команда из сорока политзаключенных-евреев, войдя в «почти средний класс», смогла приобрести профессию каменщиков.

Капо раздавали заключенным наряды на работы, руководствуясь практически исключительно своими лагерными политическими интересами или личной выгодой.

С распределением на квалифицированные работы дело обстояло иначе — их приберегали для привилегированного меньшинства. Неквалифицированный труд, наиболее опасный и тяжелый, оставался вечным уделом большинства лагерной массы, и почти все заключенные в то или иное время не миновали этой чаши.

Неквалифицированных рабочих можно было легко перебросить с работы на работу, как и заменять одних другими, и потому лагерные власти видели в них расходный материал. Из этой горькой участи и произрастала власть лагерной элиты (лагерного актива).

Как показывала практика, иерархия среди заключенных позволяла кучке эсэсовцев, не подвергая себя никакой опасности, управлять десятками тысяч враждебно настроенных узников. Само образование классов в лагерной среде, несмотря на факт, что большинство лагерных лидеров происходили из коммунистов и теоретически исповедовали идею бесклассового общества, указывает, что даже самые несгибаемые группы населения уступают давлению тотального массового общества, если оно обладает достаточной силой. На то имелся ряд причин.

Чувство самосохранения и шкурный интерес диктовали им любой ценой удерживать свою власть. Их самих эсэсовцы тоже нередко наказывали за то, что считали непорядком во вверенном им бараке или рабочей команде, и чтобы не подставляться под наказание, проминенты старались предвосхитить любую придирку эсэсовцев и в стремлении выслужиться обращались с заключенными с еще большей жестокостью, чем эсэсовцы. Таких «начальников» было большинство, но и среди них встречались достойные личности, которые, не страшась, бескорыстно употребляли свое начальственное положение, чтобы облегчать долю обычных узников. Очень немногие оберкапо умело препятствовали эсэсовцам в измывательствах над узниками, а поскольку это требовало исключительного мужества, то их можно было пересчитать по пальцам.

Численность заключенных непрерывно росла, и они всё больше обесценивались как легко заменяемый расходный материал, особенно после введения политики целенаправленного истребления, поэтому простым узникам оставался единственный способ сберечь жизнь — заиметь покровителя среди «лагерной аристократии».

Но еще до того жизнь или смерть заключенного всегда зависели от умения найти место и удержаться в хорошей рабочей команде, как и от умения добывать себе кормежку получше, каждый день или хотя бы время от времени.

Со временем росло число узников из лагерной аристократии, которые приобретали все больше власти. И рядовому заключенному, чтобы выжить, приходилось взаимодействовать со многими из них.

Приведу пример. Выше упоминалось, как сотни узников замерзли насмерть на плацу, пока эсэсовцы искали двоих беглецов. Сам побег обнаружился вскоре после полудня. Эсэсовцы тут же вызвали капо трудовой команды, где числились сбежавшие, блокового (старшего блока), которому подчинялся их барак, и всех лагеркапо (занимавших высшие позиции в иерархии лагерной аристократии), чтобы те помогли сориентироваться, куда направить поиски. Через них об ожидавшей всех узников участи (торчать на продуваемом плацу, пока ищут беглецов) узнал остальной лагерный актив, от них слух, точно лесной пожар, распространился по лагерю.

Те блоковые, кто чувствовал ответственность за заключенных своего блока и доверял им, зная, что не выдадут, поспешили поделиться с ними новостью. Мгновенно развернулись лихорадочные приготовления среди тех немногих, в чьих возможностях это было, хотя они рисковали, что если их застукают, то кара будет очень жестокой. Тем не менее это был шанс, и те, кто мог, торопились им воспользоваться. Поскольку между возвращением основной массы заключенных с работы и построением на плацу по стойке смирно для переклички оставалось совсем мало времени, главной задачей было позаботиться, чтобы ни ты сам, ни твои товарищи по бараку ничем не выделялись из общей массы. Значит, следовало все подготовить к тому, чтобы возвратившиеся с работы успели за считаные минуты привести себя в надлежащий для «судилища» порядок.

Иметь верхнюю одежду дозволялось только капо, блоковому и прочим проминентам. Из-за частых проверок заключенные не могли держать у себя никакой другой одежды, кроме кое-какого нижнего белья и лагерной робы.

Любые попытки согреваться каким-либо еще образом сурово наказывались. Но ввиду перспективы простоять на морозе неизвестно сколько времени, пока охранники будут ловить беглецов, представлялось вполне разумным рискнуть, что тебя застукают и накажут, чем упустить шанс дополнительно утеплиться. С молчаливого согласия капо и старосты, а также в зависимости от отношений с последним кто-то из заключенных начинал «организовывать» себе (на лагерном жаргоне это означало раздобывать любым способом, чаще всего нелегальным) бумагу и прочее, чем можно было утеплиться.

В Бухенвальде основная весьма скудная кормежка обычно происходила после переклички. Если заключенных надолго оставляли стоять на плацу по стойке смирно, раздачу похлебки они пропускали. А это означало всю ночь пробыть на морозе на голодный желудок. Кто-то из заключенных держал у себя на полке какой-никакой запас еды, однако возможности зайти в барак между возвращением с работы и построением на перекличку не было. Тем не менее некоторые заключенные еще с самого полудня крали с работы, а также тайком собирали любое случайно подвернувшееся съестное, а также обрывки бумаги и приберегали все это, чтобы прежде, чем начнется вечерняя поверка, любой из их группы мог положить на зуб хоть крохотный кусочек пищи и подсунуть под одежду обрывки бумаги.

Казалось бы, совсем несложное дело, и так бы оно и было, если бы не крайняя скудость лагерного быта, из-за чего набрать достаточно бумажных обрывков хотя бы на одного человека вырастало в задачу ужасающей сложности. В данном случае каждому из тех немногих, кто мог и желал рискнуть, улизнув средь бела дня с работы, требовалось обеспечить дополнительным утеплением по меньшей мере десятерых человек, а значит, проявить чудеса оперативности и изобретательности. Требовалось вскрыть двери эсэсовских складов, опустошить мешки с цементом (среди всех доступных «утеплителей» плотная упаковочная бумага, из которой делались мешки, подходила лучше всего), куда-нибудь деть цемент, чтобы его кражу не сразу обнаружили, и пр.

К построению большинство политических (...) уже успели что-то закинуть в рот и утеплиться. Чему были обязаны большей взаимопомощи внутри своих групп. Но и это было бы невозможно без молчаливого попустительства блоковых и капо, которые не стали доносить на отлучившихся с работы, а также без благосклонности более мелкой сошки в лагерной иерархии, например штубовых и кладовщиков.

В меньшей степени этого можно было ожидать от капо не из политзеков.
К многотысячной массе узников из числа асоциальных элементов их блоковые не питали никаких симпатий, им не доверяли, боясь, что те донесут за попытку помочь, и потому никакой помощи не оказывали.
И значит, той страшной ночью эта категория заключенных более других страдала на плацу от мороза.

В данном случае факт, что проминенты оказались в курсе дела, принес некоторым заключенным пользу. Но бывало множество других ситуаций, когда власть проминентов толкала их на более чем сомнительное поведение.