«Они рухнули в воду вместе с мостом» Что пережили россияне, спасавшиеся от атакующих Курскую область отрядов ВСУ?

После начавшегося 6 августа вторжения украинских войск на территорию Курской области десятки тысяч людей покинули свои дома. Многие оказались в эпицентре боев, они бросали все и под обстрелами бежали в глубь российской территории. Кто-то пропал без вести, кто-то стал жертвой украинской агрессии, чьи-то тела до сих пор не могут вывезти, чтобы родственники опознали и похоронили их. «Лента.ру» поговорила очевидцами недавних событий. Одна свидетельница рассказала, что ее родители попали под обстрел на мосту через Сейм. Еще один местный житель вместе с близкими попал под самый мощный с начала СВО обстрел и чудом остался жив. Другие прямо сейчас слышат залпы артиллерии и разрывы снарядов — война подбирается все ближе к их домам. Свидетельства жителей Курской области — в материале «Ленты.ру».

«Мама посмотрела на папу — у него все лицо в крови»

Светлана:

Ее родители, жители села Кульбаки Глушковского района, оказались 16 августа на мосту через Сейм в поселке Глушково в тот момент, когда он обрушился после ударов ВСУ. Машина упала в реку вместе с ними и утонула.

— Мои родители эвакуировались уже с вещами — после того, как все началось, они сначала уехали на несколько дней из села, а потом вернулись, чтобы собрать вещи. В поселке Глушково есть мост, под мостом протекает река Сейм. К тому времени, когда они по нему проезжали, он уже был разбит. В нем были дырки от снарядов. «Хаймерсом» по нему били. Когда они там ехали, то объезжали эти дырки. Никого, кроме них, на мосту не было. Была одна машина, серая «Рено», тетина машина, вот отец на ней и ехал.

Это хорошо, что было стекло открыто с папиной стороны, водительское. Мама как-то — я не знаю как — выбралась, его тормошила. Но, видимо, в него большой удар пришелся, и, возможно, даже осколок попал в голову. Он когда падал, уже был мертв, потому что мама кричала, а он молчал.

В общем, она в то окно выбралась. При этом она вообще плавать не умеет. Это чудо, что каким-то непостижимым образом она спаслась. Она говорит: «Держалась за машину, тормошила отца, а он никак вообще не отвечает. Я оттолкнулась от машины и как-то поплыла».

Потом она ухватилась за какую-то железку, почувствовала дно и добралась до берега. Стала кричать. Прибежали какие-то военные, она им кричит, что муж там — в машине, в реке. Они ответили, что сейчас вызовут службу «112», но никто в воду за ним не полез, естественно. Так что он с машиной туда [под воду] ушел.

Потом как-то нашли тетю, она приехала к Рыльску, кто-то из полицейских вывез маму туда, и тетя ее забрала. Я ее встретила уже в Курске. Повезли мы маму в больницу, чтобы ее осмотрели. Бог ее спас, у нее одни ушибы. Представьте, какая там высота! Все в шоке, что она выжила. Господи, это такой кошмар! Буквально вчера мы ее забрали из больницы.

Все утонуло там, все вещи, документы. Куда мы только не обращались — и к главе района, и в Красный Крест, и как-то выходили на военных. Никто ничего не знает.

Тете из полиции позвонили и сказали, что отца вытащили водолазы. Мы звонили в «112», говорили, что тело отца надо оттуда забрать. Никто не может ладу дать. Никто не может помочь.

Потом сказали, что вроде сначала он лежал на глушковском берегу, а теперь вроде как его переправили на рыльский. И сообщили, что везут в морг. Я на следующее утро туда звоню. Отвечают: «Нет такого, не поступал». Звоню в полицию. Сумку там вытащили и передали с полицейским, который ехал в Курск. Я говорю: ну что там с телом отца? Я в эту смену, говорит, не дежурил, там другой дежурил. Я тому позвонила. Да, его вроде как забирали, говорит, военные. Я говорю: ну как они забирали, если его не было в морге? Они бы за два часа доехали, он бы был уже в морге к тому времени, когда я туда обращалась. Ну и что? Мы до сих пор не знаем, где тело. Если он на берегу столько пролежал — какое там тело, представляете? Такая жара у нас.

Вроде как один полицейский собирается поехать обратно в поселок и разбираться, куда же его все-таки отвезли. Хотя это однозначно должна была быть судебно-медицинская экспертиза, это на Садовой в Курске, потому что он не сам умер, это был удар ВСУ.

На маму хотя бы есть заключение из больницы, что действительно она пострадала, есть документы хотя бы. А на папу, чтобы даже его похоронить, хоть бы какие-то документы были: что это пострадавший человек, что он погиб, что он невиновный, что он гражданский.

Это убивает. Я не знаю, куда стучаться. Что еще сделать? Я не знаю. Отчаяние в душе — и все. Вот так мы живем.

Весь район выехал, все мои родственники выехали, все в Курске. Кто снимает квартиру, кто у родственников, кто как живет, выкручивается. То, что они пережили, это кошмар. По-другому не назовешь. Там остался у нас дом. Дом всю жизнь строили. Работали, вкладывали в него. А теперь неизвестно вообще, что там будет. Вы понимаете? Люди жили-жили — и у них отобрали все. И мы теперь ездим, восстанавливаем документы.

«Просидела в этой яме три дня, пока вокруг лупили и лупили»

Татьяна:

Жительница Медвенского района, который граничит с Большесолдатским, где ведутся боевые действия. Ее родственники и знакомые по несколько дней выбирались с занятой врагом территории и из зоны интенсивных боев.

— Мы здесь в панике. Наш район Медвенский, хотя и не приграничный, но соседний с Большесолдатским, который уже эвакуировали. У нас здесь очень хорошо слышны взрывы. Мы ночами не спим. У нас вот девочка-подросток, 14 лет. У нас хозяйство, за счет которого мы живем, — и коровы, и телята, и поросята, и птица. Сидим и не знаем, что нам делать.

У людей ажиотаж, начали избавляться от своих животных. И мы сегодня зарезали телочку и бычка годовалого, потому что если что и надо будет куда-нибудь ехать, чтобы хоть какая-то копейка была.

Всю жизнь мы тут прожили, родители мужа выстроили этот дом, потом уже мы начали подстраивать то гаражи, то сараи. Всю жизнь занимались этим хозяйством, технику покупали, чтобы прокормить своих животных и птицу. А теперь — выйдем во двор, сидим и слушаем взрывы. Я вообще не могу, у меня просто истерика не заканчивается. И не знаем, что нам делать

Сидим и не знаем, что нам делать. Вот эти коровы — нам их жалко, мы за счет коров, за счет молока живем 30 с лишним лет. В общем, ситуация очень страшная и ничто нас не обнадеживает.

Делать ничего не могу. Меня муж успокаивает. Я говорю, давай коров зарежем, а то вообще придется выпускать, как выпускали люди, которые убегали из-под Суджи. Знакомая оттуда рассказывала, что у них было 15 поросят по 100 килограммов: «Мы открыли дверь, просто их выпустили — и все». Другой знакомый держал 50 лошадей. Говорит, отпускать не стал: «Думаю, отпущу — куда они побегут?» Наложил им сена, там у них поилки механизированные, но в этих поилках, он сказал, воды максимум дня на три. «Ну ведь, может, за три дня все устаканится?» — рассуждал. А ничего не устаканивается.

К нам приехала в деревню из поселка Коренево сестра нашего главного агронома с семьей. Тоже оставили свое хозяйство, закрыли все. Потом, когда вроде как стало немного потише, они думали рискнуть и поехать покормить своих животных, но все же не поехали. У тех, кто там остался, спрашивали, что с их домом. А им отвечают: «Вот этот дом разбит, тот разбит, а на ваш внимания не обратили. Там другой горел». По всей вероятности, не хотят людей огорчать, просто не хотят убить такой новостью.

У меня есть знакомая, которая живет в Суджанском районе, в Черкасском Поречном, а работает в самой Судже, позвонила ночью через день, когда все началось. Плачет, говорит, что они с семьей еле выбрались из Суджи, просит: «Заберите нас из Поречного, приезжайте вот прямо сейчас». Представьте, там эти дроны, там эта страсть, ну куда ехать? Полпервого ночи. Я говорю: «Наташ, приезжайте к нам, живите у нас... Ну как мы поедем? У нас тоже ребенок и внуки. А если мы сами там останемся?»

Ее мать тоже живет в Поречном, в Суджанском районе. Она осталась, потому что не хотела бросать корову. Потом я спросила, как там мама. Она пишет: «Прячется». Спросила ее, цел ли дом, она мне написала, что не знает, отчим пошел в разведку. Видимо, они где-то прятались, и он пошел посмотреть. Позже я написала ей опять, спросила, как мама, она ответила, что ничего не знает. А потом связь была прервана.

Уже спустя несколько дней она ответила, что ее мама с ними в Курске, сказала: «Вот сидит на лавке, плачет». То есть представьте — не знаю, какими способами, но они оттуда вырвались. Больше суток, получается, только в Судже пробыли. Как?

Я ее спросила, на чем они выбирались: «Вас вывозили на автобусах?» Она говорит: «Какие автобусы? Как зря люди едут, не помещаются там... Кто кого, короче, хватал».

Еще у нас случай был. Это уже рассказывала наша родственница, она тоже из Поречного, из-под Суджи. Говорит: «Мы уже привыкли к этому бу-бу-бу-бу, даже на это не реагируем. Я поднимаю голову, смотрю на бугорок, на этот бугор выезжает пикап с желто-синим флагом. Я как подхватилась — и бегом».

У нее во дворе была старая недействующая канализационная яма. Она ее хотела закопать еще два года назад и все никак. Эта яма уже подзаросла травой.

И после этого он другому солдату говорит на чистом русском языке: «Ну все, нет тут никого. Поехали куда-нибудь, пожрать надо».

Так она и просидела в этой яме три дня. Видимо, ждала, пока вокруг лупили и лупили. У нее там рядом помидоры были посажены. Она говорит, ягодка за ягодой — потихонечку за этими помидорами тянулась. И вода рядом в ведерке стояла, видимо, чтобы огород поливать. Вот она эту воду пила и эти помидоры ела. Опять же я не знаю, как в результате она выбралась, но сейчас она уже у родственников в Самаре.

«Переночевали в Курске. Наутро уже возвращаться было некуда»

Сергей:

В первый день вторжения ВСУ, 6 августа, под обстрелами выехал из Суджи на машине вместе с матерью и родственниками.

— Примерно в обед 6 августа мне позвонила родственница, крестная моя. Она уехала в Москву и очень основательно мониторит ситуацию по всем этим делам: по Судже, по Украине в целом, по обстановке. Говорит: «А что вы сидите? Что сидите-то?»

Переждали мы ночь. Обычно, уже как бы по традиции, они начинают обстреливать ночью, часа, может, в три, и где-то ближе к обеду заканчивают. А 6 августа было все не так, обстрелы не прекращались. Позвонил на работу — на работу не идем, сказали, ждем пока. Ну, думаем, к обеду рассосется. А оно все сильнее и сильнее, сильнее и сильнее.

Я живу с матерью, сейчас разведен. И вот этот звонок от родственницы из Москвы: «У вас там танки уже в пригороде». Тут мать нервничать начала. Мы решили отъехать, переждать. Я по пути еще за родственниками заехал. Отъехали [недалеко], ждем-ждем, а оно все хуже. Отъехали подальше, в Большесолдатское. Потом уже решили переночевать в Курске у родственников. Ну, а наутро уже возвращаться было особо некуда.

Еще когда не успели уехать, буквально рядышком, может, метрах в трехстах где-то приземлился снаряд. У меня от дома пластик отлетел немножко. Взрывная волна была ощутимая.

Сейчас мы в пункте временного размещения, в общежитии. Плюс заезжаю к родственникам поесть, искупаться. Все-таки общежитие есть общежитие. Вот такая обстановка.

С работы мне помогли очень. Спасибо за гуманитарную помощь, там очень-очень много всего. Общежитие чистенькое, хорошее, вопросов нет. А насчет настроения — ну, как сказать... Ждем.

Я, честно сказать, в политику сильно не вникаю, потому что я понимаю, что правды нам ни с одной стороны не скажут никогда. Я знаю, что многие документы времен Великой Отечественной войны до сих пор засекречены. Соответственно, в реальном времени кто виноват, что, из-за чего — мы можем только догадываться.

В целом все нормально. У меня еще не самый худший вариант, далеко не худший сценарий. Близких вывез, помощь есть, не голодаю, все хорошо. По деньгам все нормально. Правда, у меня еще есть проблема — может, это имеет значение. Я прописан в Курске. Там, в Судже, где я живу, у меня должна была быть временная регистрация, но я ее не сделал, поэтому с выплатами у меня проблемы. Но это чисто моя вина. У меня, получается, дом оформлен на мать, она ветеран войны, там куча льгот, поэтому я решил прописаться в Курске, чтобы экономить немножко на коммунальных платежах. Вот теперь оно боком и вышло.