«Дроны превратили войну в мясорубку» Доброволец потерял ногу, но вернулся на СВО. Почему он снова взял в руки оружие?

Владислав Ефремов отправился добровольцем в зону специальной военной операции вскоре после ее начала. С тех пор бывший журналист, взявший позывной Гусар, успел попробовать себя в разных ролях и дослужился до командира взвода БПЛА в бригаде «Эспаньола». Его не остановило даже тяжелое ранение: в апреле прошлого года под Угледаром он потерял ногу. Восстановившись после госпиталя и получив протез, он снова вернулся на фронт. Заметки о двух годах военной службы доброволец обобщил в недавно опубликованной книге «ОстротА». «Лента.ру» поговорила с Владиславом о его мотивации отправиться добровольцем на фронт, о том, почему он решил вернуться туда после ранения, и о психологии воюющего человека.

«Лента.ру»: Как вы решили стать военным и отправиться на фронт?

Владислав Ефремов (Гусар): Военным в полном смысле этого слова я никогда не был (смеется). Профессиональные военные находятся под эгидой министерства, а я всегда воевал в добровольческих подразделениях. С правовой точки зрения я был нонкомбатантом — человеком, на которого не распространяются правила войны.

Но если говорить серьезно, то уже в марте 2022 года я понял, что дальше медлить нельзя. Хотя мысли о том, чтобы поехать ополченцем в Донбасс, посещали меня еще в 2014 году. Но тогда я все-таки был слишком юн и зелен — мне, наверное, не хватило смелости и решимости, чтобы отправиться на войну.

Но попасть туда было отдельным приключением...

Не было ощущения, что это некий знак? Шанс еще раз все обдумать и, может, передумать...

Понятное дело, что было страшно, неприятно и в целом херово.

На некоторое время я завис в Ростове-на-Дону и просыпался каждый день с мыслью: «Что ты здесь делаешь вообще? Ты же на войну едешь...» Всю сознательную жизнь я был человеком сугубо гражданским: хотя я родом из Оренбурга, меня в некотором смысле можно назвать петербургской недоинтеллигенцией.

Помните свои первые эмоции от попадания на фронт?

После того как мы пересекли границу, возникло своего рода ликование. Появилось ощущение, что ты прикоснулся к чему-то великому — к историческому процессу. По пути в Донецк мы обгоняли «Солнцепеки» с литерами Z, которые я до этого видел только в интернете, танки, постоянно попадались люди с автоматами.

Наш участок фронта быстро стабилизировался, и мы столкнулись с довольно жесткой позиционной войной. С каждым месяцем я все больше разочаровывался. Успел получить первое ранение. Понял, что мое присутствие не имеет особого смысла для удержания рубежей под Авдеевкой, и перешел на службу в Главное управление Министерства внутренних дел (МВД) по Запорожской области. Потом еще успел немного повоенкорить, но в итоге снова подписал контракт.

Почему же вы все равно подписали контракт, несмотря на разочарование в военной службе?

Когда объявили мобилизацию, вновь возникло ощущение, что именно сейчас нужно действовать. Парни на фронте, а я занимаюсь какой-то абсолютно бесполезной херней. Тогда я снова рванул на фронт, на этот раз в роли оператора БПЛА.

Вы назвали себя человеком сугубо гражданским. Как происходила эта трансформация в военного профессионала?

Повторюсь, я не был профессиональным военным и не стал им. На самом деле я даже недолюбливаю военных. Меня скорее можно охарактеризовать как профессионального боевика (смеется). Я умею обращаться с большинством видов стрелкового оружия, работать со взрывчаткой...

Будь то планирование операций и инженерное оборудование позиций или даже роль штурмовика-пехотинца — во всем этом я был бы весьма недурен.

Как это произошло? Все просто: ты общаешься с людьми. Когда начинаешь собирать информацию, то, если твой мозг достаточно хорош для быстрой обработки, анализа и создания чего-то нового, становишься специалистом.

Как вы получили ранение?

Да ничего особенного. Наступил на противопехотную мину, и меня эвакуировали (смеется). Это было под Угледаром.

Но до сих пор я не считаю решение опрометчивым — не думаю, что иначе мы смогли бы выжить. Решение было мое, и я несу за него ответственность.

Жалеть мне не о чем. Пусть до конца дней мне теперь придется ходить на протезе, пусть у меня есть справка о второй группе инвалидности.

А как происходило восстановление после ранения?

С физиологической точки зрения все прошло довольно быстро. В морально-психологическом плане — тоже. Я не пережил глубокой травмы, от которой требовалось бы долго восстанавливаться.

После ранения я лежал на спине и смотрел в небо. Поэтому было неприятно, захлестывало воспоминаниями.

Но я не позволял себе падать духом и погружаться в это дерьмо. Большую поддержку оказала моя жена. Важно было ощущать помощь со стороны, но, кроме того, я сам держался на внутреннем стержне, на нежелании просто сдаться, опустить руки... Ноги... (смеется) Жизнь не остановилась. Вот и все, пожалуй.

И это не только мой опыт. Перед этим интервью я встречался с сослуживцем, который получил точно такое же ранение и теперь формально считается инвалидом. Но у него все хорошо — бодрячком. И он не какой-то сверхчеловек с железными нервами, а обычный парень с интеллектом выше среднего. Ничего особенного, кроме ясной головы и внутреннего стержня.

Как часто говорят: «Делай что должен, и будь что будет». Я делал свое дело с 2022 года и продолжаю по сей день. Это не история о преодолении, успехе или героических усилиях. Все было как было. Я просто не позволял себе умереть, не давал затянуть себя в говно и трясину отчаяния. И поэтому выжил.

Почему, несмотря на утрату конечности, вы вернулись на фронт?

Утрату конечности я воспринял как вызов. Мне хотелось доказать, что даже на одной ноге я способен на то, что многим другим не под силу. В какой-то мере я хотел ********** (выделиться, показать себя). И когда я это сделал, то понял, что на самом деле ничего не потерял.

Вы застали боевые действия и в самом начале специальной военной операции, и сейчас. Как изменился характер конфликта за эти годы?

Разница между тем, когда ты выходишь из блиндажа погреться на солнышке в мае 2022 года, и тем, когда лежишь, словно мышь, под ударами дронов вповалку с трупами своих товарищей, — просто безумная.

Говорят, что FPV-дрон, то есть беспилотник, оснащенный камерами, управление которым осуществляется от первого лица, — это всего лишь современный ПТУР. Но это не так. Это ПТУР, который стоит 40 тысяч рублей, и именно поэтому он стал таким массовым.

Возможно, когда-нибудь появятся настолько эффективные системы РЭБ, что ни один дрон не сможет подняться в воздух. Тогда мы вернемся к реалиям 2014 года, когда стреляли артиллерией и вступали в обычные стрелковые схватки с противником. Но я не думаю, что это произойдет в ближайшее время.

Насколько в психологическом плане оператору БПЛА проще, чем обычному пехотинцу?

Важно понять один момент: еще после Вьетнамской войны американцы проводили исследования и выяснили, что лишь около 20 процентов военнослужащих стреляли в сторону противника и еще меньше было тех, кто стрелял, видя его. Это ничтожная часть от численности участников боевых действий. Я вспоминаю, как дед моего друга, прошедший Великую Отечественную, рассказывал, что война для него была просто долгим пешим маршем, в ходе которого их периодически накрывали огнем. Это был конфликт с миллионными потерями, но в нем было очень мало экшена.

Небольшому проценту солдат, которые участвуют в контактных боях, конечно, психологически тяжелее, чем операторам БПЛА, для которых это просто «летающие самолетики».

Но я не думаю, что существует огромная психологическая разница. Все мы люди, все мы получаем специфический опыт. Есть различия между человеком, погруженным в среду боевых действий, и гражданским. Но вот среди солдат, выполнявших разные роли в ходе войны, различий гораздо меньше.

Конечно, на поле боя больше эмоций, больше ликования, когда ты поражаешь противника, а не просто компьютерную модель. Ты понимаешь, что этот человек больше не оставит потомков, и в каком-то смысле ты изменяешь будущее человечества. Это вызывает ликование, победа приносит радость. Когда ты видишь цель, превращаешься в охотника.

Еще весной 2022 года вы начали публиковать свои первые литературные произведения. Насколько вам это помогло переживать то, что переживает человек на войне?

Я никогда не использовал писательство как способ терапии — это не тот случай. Просто я всегда хотел писать, с самого детства. У меня был внутренний порыв создавать что-то стоящее, а не использовать тексты для проработки своих психологических травм.

Большие вооруженные конфликты часто порождали целый пласт военной литературы. Будет ли так же после специальной военной операции?

СВО уже породила целый пласт литературы, но, к сожалению, она не всегда качественная. Взгляните: мир боевых действий сам по себе привлекает внимание, он особенный. Когда человек в него погружается, он сталкивается со множеством нестандартных ситуаций. Однако большинство участников боевых действий пишут сборники анекдотов — в изначальном смысле этого слова, как коротких рассказов об интересных событиях. В таких произведениях часто нет глубины или внутренних переживаний.

Я старался создавать в первую очередь хорошую литературу, а не просто литературу о войне. Мне хотелось погружать читателя в сознание бойца, находящегося на передовой.