«Столько тоски и печали» Картины Васнецова знает вся страна. Как на пути к славе он прошел через насмешки и бедность?

«Иван-царевич на Сером Волке» и «Аленушка», «Богатыри» и «Витязь на распутье» — много поколений россиян знакомится с этими картинами Васнецова еще в раннем детстве. Но путь живописца к признанию был тернистым: он долго терпел бедность, насмешки и отсутствие интереса современников. О том, как Виктору Васнецову удалось все преодолеть и войти в историю, «Лента.ру» рассказывает в рамках проекта «Жизнь замечательных людей».

Васнецов и буденовка

1915 год. На фронтах вовсю кипит Первая мировая война. Знаменитый художник Виктор Васнецов получает неслыханное предложение: создать эскизы военной формы по заказу двора Его Императорского Величества. В то время Николай II искренне заблуждался, надеясь, что русская армия выйдет в ней на парад в Берлине и Стамбуле. Он ждет большой победы и заранее к ней готовится.

Воодушевление передается и Васнецову. Художник берется за заказ и разрабатывает эскизы. Среди его творений — войлочный шлем, который потом получит название «буденовка» и станет легендарным. Причем уже совсем в другом государстве.

Форму отшивают в Сибири, но затем все идет не по плану.

Никакого парада ни на Унтер-ден-Линден, ни на Истикляль не будет: Российская империя трещит по швам после двух революций, а новая власть спешно выходит из войны, соглашаясь ради этого на любые условия мирного соглашения. Придуманная Васнецовым форма с древнерусскими мотивами, которые четко прослеживались в шапках-шлемах, свободных рубахах-гимнастерках и длинных шинелях «с разговорами» (поперечные стрелы-застежки), отправляется на полки и несколько лет лежит на складах.

В начале Гражданской войны о форме вспоминают, когда нужно в срочном порядке одеть тысячи бойцов Красной армии. В таких условиях сделанные Васнецовым отсылки к имперской культуре и традициям, которые должны бы претить советской власти, уже никого не смущают. Устаревшее по идеологическим причинам обмундирование все же лучше, чем никакого. Нашили поверх старой символики серпы и молоты — и отправили на фронт. Этот поворот в судьбе васнецовского творения тем удивительнее, что сам художник был убежденным монархистом и противником революции.

Форму Васнецова использовали двадцать лет. Затем ее заменили более практичными вещами — на смену буденовке пришла шапка-ушанка. Однако образ бойца Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) времен Гражданской войны до сих пор остается каноническим в культуре и всплывает в фильмах, книгах и на плакатах. А краснознаменную буденовку и сейчас можно встретить в магазинах. Правда, уже не в военторге — пропорции и модель позаимствовали у шлема создатели банных шапочек.

Васнецов и призвание

Художник родился в семье священника из Вятской губернии. Родные ждали, что он, как и отец, посвятит себя духовному служению. Мальчику было всего десять лет, когда в 1858-м его определили в духовное училище, а после его окончания зачислили в семинарию.

Все это, впрочем, захватывало его куда меньше, чем появившееся у него еще в детстве увлечение — рисование. В свободное от учебы время Васнецов писал портреты и пейзажи вятской природы, даже помогал расписывать Вятский кафедральный собор. В 1867 году хорошо знавший деревенскую жизнь девятнадцатилетний самоучка создал иллюстрации для книги этнографа Николая Трапицина о пословицах Русского Севера.

Спустя два года Васнецов сделал окончательный выбор в пользу любимого дела. В 11-м номере «Вятских епархиальных ведомостей» появилась короткая заметка: «Уволенный из высшего отделения Вятской духовной семинарии Виктор Васнецов согласно прошению 6 мая сего года уволен из духовного звания в гражданское ведомство для образования в Санкт-Петербургской Императорской Академии Художеств».

Приехав в столицу, Васнецов подал документы для поступления и сдал экзамен по рисунку. Но когда пришло время узнавать о результатах, абитуриент из провинции в академию попросту не явился. Позже он объяснял это тем, что для поступления был «нужен экзамен и по наукам», сдавать который он не решился — надеялся, что подготовится к нему за следующий год.

И его Васнецов успешно сдал еще с первого раза. Не зная о своей удаче и готовясь к повторному поступлению, эти двенадцать месяцев он учился в Рисовальной школе Общества поощрения художников. Именно там случилось его знакомство со знаменитым живописцем Крамским, который еще много лет будет его наставником.

В первые годы после учебы Васнецов, как и большинство художников его поколения, работал в реалистическом стиле. Из-под его кисти выходили картины с говорящими названиями: «Чтение военных телеграмм», «Преферанс», «С квартиры на квартиру». Тем неожиданнее стал поворот молодого живописца от бытовых сюжетов к образам русских сказок и былин. В конце XIX века такой материал был, мягко говоря, немодным, и художника начали открыто высмеивать.

«Новый путь Васнецова многим, в том числе и мне, был непонятен» , — писал его соратник и коллега Михаил Нестеров.

Но, как покажет время, именно этот резкий стилистический разворот впоследствии приведет художника к всенародной славе.

Васнецов и грустная «Аленушка»

Одну из своих самых узнаваемых работ — знаменитую «Аленушку» — Васнецов написал в 1880 году, в самом начале своего внезапного обращения к фольклорным сюжетам. В то время он гостил в имении Абрамцево у своего покровителя, промышленника Саввы Мамонтова. Васнецов всегда питал искренний интерес к жизни крестьян, к их обычаям — и к тому измерению народной жизни, которое выходило за пределы быта. Именно здесь, в деревне Ахтырка рядом с Абрамцево, он увидел девушку, которая произвела на него неизгладимое впечатление.

Васнецов нарисовал несколько эскизов с сидящей на траве молодой крестьянкой, а затем на их основе (а также придав своей героине некоторые черты дочери Саввы Мамонтова Веры) написал то самое полотно. Сначала он окрестил его «Аленушка-дурочка». Только название это отсылало вовсе не к сказке об Аленушке и братце ее Иванушке. Ее героиня никогда не сидела на камне, горюя о братце. Напротив, это она лежала на дне с тяжелым камнем на груди, а Иванушка-козленочек бегал по берегу и звал ее.

В деревнях Аленушками часто называли девочек, а дурочками — сироток. До конца XIX века детских домов в Российской империи не существовало, и в сельской местности детей, которые остались без родителей, воспитывали как придется. Иногда их забирали родственники родителей, а порой они жили на подворовом обеспечении — то есть ходили от одного дома к другому. Все село брало на себя обязательство кормить сироту, пока ему или ей не исполнится 12 лет. Дурочками и дурачками сирот звали из-за такой неприкаянной юродивости, которая считалась признаком близости к Богу.

Иллюстрацией к сказке картина стала намного позже. В 1900 году вышел сборник с репродукциями работ уже прославленного Васнецова. Каждое полотно сопровождала цитата из сказки или былины. Так же поступили и с «Аленушкой» — редактор поместил рядом отрывок из «Сестрицы Аленушки и братца Иванушки». Васнецов возражать не стал.

Что же происходит на самой картине? Сидящая на камне девушка стеклянным взглядом смотрит куда-то перед собой, но не на зрителя. Ее волосы спутаны, ноги босы, платье порвано. Если бы это было возможно, мы бы увидели, как она покачивается, словно пытаясь разглядеть что-то не в нашей реальности, но по ту ее сторону, что живым людям недоступна. Пейзаж вокруг не менее тосклив: засыпанное осенними листьями не то болотце, не то озеро, еловый густой лес на заднем плане. Ель в допетровскую эпоху воспринималась как дерево смерти. Именно еловые ветки приносили на кладбище, а в народе ходила поговорка: «В ельник ходить — удавиться». При этом за спиной у девушки стоит осина, на ветках которой устроились ласточки — единственный светлый символ на холсте.

Однако на картине эти глаза вовсе не выглядят чудесными. Они кажутся безумными, запредельными. Если бы композиция и пейзаж не были переполнены символизмом, «Аленушка» вполне могла бы называться «Утопленница». Именно эту жуть уловил в живописи Васнецова Чехов.

В итоге «Аленушка» оказалась слишком потусторонней для передвижников — влиятельной артели художников, в которой состоял Васнецов. Да, на картине можно было отыскать мотивы изгойства, исключенности из общества, увидеть отсылку к тяжелой доле сиротства. Но куда больше в ней завороженности настоящей хтонью. Аленушка словно позирует для художника в каком-то параллельном измерении русской тоски, которую, должно быть, и разглядел в девочке из Ахтырки Васнецов.

Впервые «Аленушку» показали на проходившей в Петербурге и Москве выставке передвижников в 1881 году. Но продать ее там не смогли. Картина долго оставалась такой же неприкаянной, как ее героиня. Через два года после ее создания Васнецов писал знаменитому коллекционеру Третьякову:

Но предпочитавшего в живописи традиционный реализм Третьякова смущали символизм картины и ее метафизическая мрачность. Другой покровитель Васнецова, меценат и промышленник Савва Мамонтов, тоже не польстился на «Аленушку». Картина едва ли была в его вкусе — ему нравились духоподъемные, яркие сюжеты с народным колоритом. В итоге картину за 500 рублей выкупил брат Мамонтова.

Васнецов и русский дух

Вторая половина XIX века в русской культуре прошла в борьбе между западниками и славянофилами, но Васнецов раздражал и тех и других. Увидев его картину «После побоища», ​​основатель артели передвижников Григорий Мясоедов пришел в неистовство и требовал убрать с выставки «мертвечину». Неприятие коллег вызвал и «Ковер-самолет». На том, чтобы картины остались в экспозиции, настоял Крамской. Да, они не совсем отвечали принципам товарищества, да, в них не было критического элемента и они вообще не соотносились с реальной жизнью. Но выставке были нужны ажиотаж и скандал. Холсты Васнецова вполне могли их обеспечить.

Когда к нему пришел успех, критики часто припоминали ему, что во времена студенческого безденежья он делал бесконечные «деревяшки» — переводил чужие рисунки на дерево для литографий. За это Васнецова пренебрежительно звали ремесленником, который, даже прославившись, может создавать лишь яркие лубочные сюжеты на потребу самой невзыскательной публике.

Бедность и непризнанность изводили Васнецова много лет. После выставки передвижников 1878 года, на которой он представил написанные во время поездки за границу картины, он остался более-менее не у дел. Его коллеги — Репин, Шишкин, Поленов — были в почете у критиков и легко продавали свои работы коллекционерам. Про Васнецова же в одной из газет написали: «"Акробаты" прозаично вульгарны. В их типы художник не вложил ничего своего».

Васнецов стыдливо умолял Крамского: «Выставка наша кончилась 1 июня в Москве, и картины мои в целости остались — никто не купил ни одной. Дашков, которому я рисовал известные вам портреты, уехал… за границу. Работ других никаких. Следствие всего этого — сижу без денег и даже взаймы негде взять. Прибавьте еще к этому настоящее кризисное время. Если у Вас, Иван Николаевич, есть лишних 200 рублей — то не откажитесь ссудить меня ими».

Проблемы с деньгами были не единственным источником страданий художника. Еще больше его терзало безразличие публики. Тех же «Акробатов» он впервые выставлял еще в Париже, где они и были написаны. Самолюбие Васнецова было жестоко ранено: зрители даже не останавливались напротив его работ. Молодой живописец мучительно, но не без доли иронии копался в причинах своих неудач.

К счастью для художника, среди тех, кто принял его поворот к сказочному материалу, был меценат Савва Мамонтов. Хотя он и не купил «Аленушку», зато одним из первых стал собирать работы Васнецова. Именно для Мамонтова художник несколько лет доводил до совершенства «Витязя на распутье». Мамонтов же заказал живописцу сразу три картины для кабинета правления Донецкой железной дороги, построенной им, чтобы связать угольные месторождения Донбасса с портом Мариуполя.

Васнецову позволили самому выбрать сюжеты. Более того, бедствовавшему художнику выплатили довольно солидный аванс. Вдохновленный абсолютной свободой, он написал «Три царевны подземного царства», «Ковер-самолет» и «Битву скифов со славянами». Царевны должны были стать символом богатства донецких недр, «Битва русских со скифами» обращалась к прошлому этих земель, а «Ковер-самолет» олицетворял скорость новой магистрали. Точнее, так думал Васнецов — а вот публика его сложный замысел не поняла.

Новые картины Васнецов отправил на выставку передвижников 1880 года, добавив к ним полотно «После побоища Игоря Святославича с половцами», написанное на сюжет «Слова о полку Игореве». Коллеги и пресса были шокированы. «Московские ведомости» писали: «Каким образом могло укрыться от художественной фантазии Васнецова, что его персидский ковер не может лететь сам по воздуху? Как не пришло ему на мысль заставить нести его какого-нибудь духа, повинующегося велению волшебного слова? Перенося явления реального мира на свое полотно, художники не должны забывать, что только дух животворит и что именно этот дух составляет черту, отличающую искусство от грубой действительности».

Отзыв на «После побоища» был не менее уничижительным.

Васнецов и дорога к храму

Написанные по заказу Мамонтова работы Васнецова — особенно «Царевен подземного царства» — вновь с одинаковым жаром ругали и славянофилы, и западники. Принадлежавший к первым Иван Аксаков писал: «Есть на выставке еще три картины, работы Васнецова: "Аленушка", "Бой скифов со славянами" и "Три царевны подземного царства". Эти лубочные картины ничего общего с искусством не имеют, их безобразие до такой степени очевидно, что доказывать его совершенно излишне». Испугавшись скандала, члены правления Донецкой железной дороги отказались от всех трех полотен. «Царевен» в итоге приобрел Анатолий Мамонтов — родной брат Саввы Ивановича. Сам промышленник купил «Битву», а «Ковер-самолет» стал частью коллекции известного нижегородского сталепромышленника Михаила Рукавишникова. Павел Третьяков купил «После побоища», заплатив пять тысяч рублей — гигантские по тем временам деньги.

Не понимали Васнецова и представители другого крыла культурной элиты — выступавшего за искусство не менее прогрессивное, чем на Западе. О его таланте, например, никак не могли договориться художники и критики из престижного объединения «Мир искусства», в которое входили Бенуа, Дягилев, Левитан, Бакст и Серов. Они, с одной стороны, отмечали особенную связь Васнецова с русской культурной традицией, но в то же время не упускали случая попенять автору «Аленушки» и «Витязя» на его «византийщину». Тот в ответ не лез за словом в карман и обвинял мирискусников в декадентстве.

И во многом ключевую роль здесь сыграл случай — и участие все того же мецената Мамонтова, в имении которого художник был частым гостем. Однажды дорогу к соседней церкви затопило, и у промышленника возникла идея поставить храм прямо в усадьбе Абрамцево. Проектом сначала занимался художник Поленов, но его вариант получился слишком громоздким, и Мамонтов подключил к работе Васнецова. По его чертежам и была возведена церковь.

Эскизы увидел один из гостей Мамонтова — Адриан Викторович Прахов, профессор Киевского университета, управлявший работами по завершению Владимирского собора в Киеве. Прахов был мастером заводить неожиданные связи и находить выгоду даже в самых безнадежных затеях. Владимирский собор в Киеве был задуман еще Николаем I, но из-за отсутствия финансирования долгие годы стоял недостроенным. И только при Александре III власти города решили наконец закончить начатое: приближалось 900-летие Крещения Руси князем Владимиром, в честь которого и был назван собор. Прахов решил привлечь внимание и деньги из столицы, пригласив Васнецова — молодого и скандального.

Тот сначала отказался — испугался большой ответственности и недостаточного опыта. Но мысли о предложении Прахова его не покидали, и художник передумал. Васнецова взбудоражила возможность оставить след в истории. Он хотел создать по-настоящему русский храм, непохожий на все, что возводили в XIX веке. Ради росписи Владимирского собора Васнецов с семьей переехал в Киев и прожил там почти десять лет.

Считается, что на образ Богоматери с младенцем Васнецова вдохновили его близкие. Художник вспоминал озарение, настигшее его, когда жена однажды утром вышла на улицу с сыном на руках: «Он, увидев плывущие по небу облака и летящих птичек, от радости всплеснул сразу обеими ручонками, точно хотел захватить все то, что видел. Вот так и представилось ясно, что так надо просто сделать. Ведь так просто еще никто не писал».

В образе Богородицы было несложно разглядеть черты супруги Васнецова Александры Рязанцевой. Ходил даже анекдот, что как-то, застав жену во Владимирском соборе, художник выгнал ее — испугался, что сходство с ней заметят и представители духовенства. Кое-кто из них и так был недоволен росписью.

Работа над росписью собора была тяжелой и морально, и физически. В замысел Васнецова пытались вмешиваться и чиновники, и священнослужители (ему так и не позволили добавить на потолки храма сцены из «Апокалипсиса»). Художник не раз падал с высоких строительных лесов. Во время одного из таких падений от смерти художника спас только крюк на стене, за который он зацепился одеждой. Из-за работы в холодном, неотапливаемом соборе он часто болел. Помогавший ему с росписями 22-летний сын Саввы Мамонтова Андрей, не выдержав суровых условий, умер от пневмонии.

Но десять лет тяжелого труда все же дали свои плоды: пятнадцать масштабных сюжетных росписей, тридцать ликов на стенах Владимирского собора и бесконечное число орнаментов. На освящение Владимирского собора приехали Николай II и императрица Александра Федоровна — и статус Васнецова мгновенно изменился. На него посыпались награды, пошли одна за другой персональные выставки — и в Москве, и в Петербурге. Его картины стали появляться в коллекциях членов императорской семьи, а сам он получил потомственное дворянство.

Васнецов и пламенная революционерка

В отличие от многих коллег, которые крутили романы, разбивали сердца и страдали от любви, Васнецов был очень семейным человеком. Он женился в 1878 году на бесприданнице, купеческой дочери Александре Рязанцевой, верность которой хранил всю жизнь. Супруга не только вдохновляла его в творчестве и работе во Владимирском соборе, но и родила ему пятерых детей.

Единственный эпизод, который намекает на некоторую драму в личной жизни довольно консервативного Васнецова, случился еще в молодости. Однако и он относится скорее к плоскости домыслов, а не фактов. В юности Васнецов переехал из родного села на учебу в Вятку. В 1860-е она, как и многие провинциальные города, была местом ссылки молодых народников. Оказавшись в новой среде, они тут же притягивали своими идеями крестьян и разночинную молодежь. В городе стремительно появлялись анархистские и революционные кружки.

Одним из центров свободной мысли был дом писательницы Марии Селенкиной (в девичестве Мышкиной), автора романа «Лобанщина». К ней, среди прочих, захаживали и братья Васнецовы — Апполинарий и Виктор. Апполинарий Васнецов в своих мемуарах писал о чтении запрещенной литературы: «Легальные книги лежали под диваном, а нелегальщину я прятал за отставшие обои». Братья искренне сочувствовали тяжкой крестьянской доле, и идеи народников, судя по всему, вызывали у них симпатию.

Впечатлила будущего художника и сама Мария Селенкина, смелая и свободолюбивая. Некоторые краеведы полагают, что она была его первой любовью. Впрочем, никаких явных свидетельств этому не осталось. В 1867 году Мария вышла замуж за банковского работника, а ее портрет был написан Васнецовым уже в следующем году. Вскоре после его отъезда в Санкт-Петербург Селенкину настигли серьезные неприятности.

В 1874 году за революционную пропаганду Мария трижды подвергалась обыску, была арестована и полтора года провела в одиночной камере. Она обвинялась по «делу о преступной пропаганде в империи», сидела в тюрьмах Казани и Вятки, а затем находилась под надзором полиции с запретом на переезд в столицу. Жандармерия занялась кругом ее близких знакомых.

Примерно в то же время Васнецов покинул Академию художеств, получив справку о том, что «состоял в учениках с 1868 года, показал весьма хорошие успехи, за что награжден двумя малыми серебряными медалями и одной большой». Тем удивительнее, что официальной причиной завершения учебы стала неуспеваемость. Но отчисление могло быть связано и с тем, что академию уведомили о неблагонадежности художника.

Васнецов с трудом пережил уход из академии и еще долго этим мучился — считал, что недостаточно хорошо владеет техникой живописи. Именно в 1875 году им были написаны два варианта картины «Застрелился». Касалось ли это его неудач или он страдал из-за трагедии, случившейся с Селенкиной?

Васнецов и духовное нищенство

Впрочем, Васнецов революционером и близко не был. Напротив, чем ближе он был к власти, тем более консервативными становились его взгляды.

В начале ХХ века представить Васнецова среди вольнодумцев, подобных Селенкиной, было уже невозможно. В 1905 году он вышел из состава действительных членов Академии художеств — из-за того, что студенты устроили митинг в зале, где проходила его выставка. Он расценил это как неуважение к своему творчеству. Репин, комментируя это событие, писал: «Васнецов не мог перенести неуважения политически возбужденной толпы к искусству, поставив это упреком академии, и вышел из ее состава».

Два года спустя, рассуждая о революции 1905 года, художник в одном из писем использовал такие фразы: «умертвляющие всю общественную жизнь забастовки», «разрывы живых людей на куски», «развращение и озверение нашей несчастной (жалкой) учащейся молодежи», «разгромы и пожары усадеб», «пропаганда и науськивание темного люда на всех и вся», «бунты на море и суше». Не секрет, что Васнецов в то время симпатизировал черносотенцам — его не смущали ни их антисемитизм, ни погромы, а вот лозунги о вере в самодержавие, наоборот, были ему по душе.

Несмотря на монархические взгляды, после краха Российской империи от эмиграции художник отказался. Он остался на родине и продолжил работать над своими фирменными сказочными сюжетами. В этот период он написал «Бой Добрыни Никитича с семиглавым Змеем Горынычем» и «Кощея Бессмертного». Васнецову даже удалось сохранить свой дом в Троицком переулке, и почти все время он проводил там, работая в мастерской. От выселения его семью спасла дружба с Максимом Горьким, с которым живописец познакомился еще до революции в Ялте. А вот избежать экспроприации усадьбы рядом с Абрамцево, купленной в 1901 году, ему не удалось.

На этой картине, вдохновленной сказкой «Ивашка и ведьма», одетая в сарафан злодейка в ступе уносит маленького мальчика. Многим исследователям композиция картины напоминала знаменитое полотно Эжена Делакруа «Свобода на баррикадах». У Бабы-Яги точно так же обнажены шея, плечи и руки, похожим образом растрепаны волосы, да и сарафан того же алого цвета. Как и у героини Делакруа, у Яги одна нога боса, а другая обута. Место других революционеров на холсте Васнецова заняли сорока и ворона, а также клубящиеся под ступой змеи. Если под ногами Свободы у Делакруа лежат павшие повстанцы, то у Васнецова можно заметить чей-то скелет. Нетрудно прийти к выводу, что ребенок символизирует русский народ, а Баба-Яга — новые идеи, которые уносят его во тьму.

Это высказывание против нового порядка было довольно ярким, но не погубило художника — скорее всего, советской власти просто было не до него. Более того, Васнецов и в выражениях не слишком стеснялся, называя тех, кто обслуживал советский режим, «лишаями художества». На одной из лекций он даже напророчил скорое разрушение храма Христа Спасителя.

Увидеть разрушение храма Васнецов, впрочем, не успел — он умер от разрыва сердца в 1926 году. На одном из его последних холстов, еще одной версии «Ковра-самолета», печально и обреченно летят над туманным сумеречным пейзажем Иван-царевич и Елена Прекрасная. Она устало положила голову на плечо возлюбленного, он нежно перебирает ее пальцы. Направляется ли ковер-самолет в страну забвения, в сказочный мир вечной русской сказки? Кажется, туда же за ними ускользнул из лихорадки войн и революций и сам художник. На распутье у рокового камня остались все остальные. Но и спустя век после ухода Васнецова в России нет человека, который при упоминании Аленушки или Ивана-царевича и Серого волка не вспомнит его пронзительных колоритных картин.

ЖЗЛ