«Его за шкирку окунули в политику» Егор Гайдар — ключевая фигура для России. Что он сделал и как страна ему отплатила?

16 декабря 2009 года, ровно 15 лет назад, не стало экономиста Егора Гайдара — первого премьер-министра (с приставкой и. о.) новой России и автора радикальных экономических реформ начала 1990-х. С его именем связаны либерализация цен и приватизация, так или иначе затронувшие подавляющее большинство населения страны. Чуть позже Гайдар — лидер партии «Демократический выбор России», которая хоть и считалась провластной, но встала в жесткую оппозицию к президенту Борису Ельцину по вопросу войны в Чечне. Отношение россиян к Гайдару зачастую полярны: одни считают его виновником неурядиц, сопутствовавших транзиту от СССР к суверенной России, другие благодарны ему за переход к рыночной экономике и уверены, что именно он заложил основу для будущего благополучия страны. О том, каким был Гайдар в работе и жизни, «Ленте.ру» рассказал его близкий соратник, депутат Госдумы первого созыва, историк и дипломат Александр Минжуренко.

В детстве Егор Гайдар много времени прожил в Югославии, где работал его отец. Сказалось ли это на формировании его мировоззрения, политических взглядов?

Александр Минжуренко: В какой-то степени, да. Там он пробыл с 11 до 15-16 лет и сам признавался, что Югославия заинтересовала его своей экономической моделью. Вероятно, какой-то толчок он там действительно получил. В отличие от советской экономики, в СФРЮ предприятия не были национализированы, а принадлежали рабочим. Этот «колхоз» всегда вызывал любопытство у советских людей, поскольку мы привыкли понимать слово «социализм» по одной формуле — что все принадлежит государству, оно — единственный работодатель. Югославская модель была очень специфической, а Гайдар — не по годам взрослым, интересующимся. Наверное, слышал от отца разговоры об особенностях [югославского социализма].

Тогда у него и возник интерес к экономике?

Да, как и к ее многовариативности. Гайдар понял, что социализм может быть другим. Начал думать, творчески соображать. В дальнейшем Гайдар развил свои детские мысли в нечто теоретическое.

Судя по мемуарам хорошо знавших его людей, идеалом для Гайдара в плане устройства экономики было Чили времен Пиночета. Почему и как это увязывается с демократией?

Во-первых, Гайдар проявил интерес к чилийской модели, будучи уже сложившимся экономистом. Долгое время он не хотел заниматься политикой и не считал себя политиком. Гайдар был экономистом в очень узком научном смысле. Экономика — математизированная наука. Он просчитал, что чилийская модель — логичная и целесообразная, арифметически выверенная и рабочая. Рассуждая об этом, он совсем не думал о диктаторе Пиночете и всем остальном.

Но все-таки стал политиком…

Размышления о социальных и политических моментах ему даже мешали. В общем, он вел себя как ученый. Если дважды два — четыре, то причем тут демократия и социальное неравенство. В данном смысле Гайдар был очень упрямым. У него была уникальная память, он все просчитывал, держал в голове колоссальные параметры экономики.

То есть, расправы Пиночета над своими противниками Гайдара не волновали?

Повторюсь, его занимала только экономика, а она [в Чили] была эффективной.

Почему в сложнейший для нашей страны момент Борис Ельцин сделал ставку именно на Гайдара?

Я долгое время дружил с Геннадием Бурбулисом, с которым мы были народными депутатами СССР, членами Межрегиональной группы. Он в то время занимал высокую — и уникальную! — должность государственного секретаря РСФСР. Как-то он поведал мне, как искал премьера в тот сложный период. Бурбулису все отказывали: московские и новосибирские экономисты, сделавшие себе имя в перестройку, писавшие отличные статьи, честно признались, что не возьмутся, что у них в голове нет плана выхода из жутко национализированной, монополизированной экономики в сторону рынка. Он перебрал вообще всех, просто сыпал фамилиями. Но не рискнули взяться за дело и [Абел] Аганбегян, и [Григорий] Явлинский. Наконец, Бурбулису подсказали, что в журнале «Коммунист» над этими проблемами — возможностью эффективной социалистической экономики — бился такой интересный экономист Егор Гайдар.

И у него уже была программа действий?

Они познакомились, Бурбулис сразу проникся доверием [к Гайдару] и пошел к Ельцину, на которого тогда имел большое влияние. Он его убедил, рассказал, что есть человек, который и экономически грамотный, и волевой, может провести шоковые реформы, не отступая ни от чего.

Ельцин сильно рисковал, ставя во главе правительства 36-летнего человека?

Безусловно. Гайдар — молодой, широкому кругу неизвестный. На слуху были другие экономисты, но те взяли самоотвод, а Егор Тимурович согласился.

Как должны были выглядеть завершенные реформы в его понимании?

Это был редкий случай, когда он был готов вносить коррективы в свои жесткие экономические планы. Тогда мне казалось, что Гайдар внимательно смотрел на скандинавскую капиталистическую социал-демократию, наиболее мягкую, социальную. Мне это импонировало.

В ту пору вы часто общались?

Однажды мы сидели с Гайдаром и [Ириной] Хакамадой. Она выглядела святее Христа, проповедовала жесточайший либерализм без каких-либо смягчающих социальных подкладок. Мне это тогда не понравилось. Гайдар не очень рьяно с ней спорил, но обозначал свое несогласие. Этим он вызывал симпатию. Гайдар — отнюдь не оголтелый либерал, как некоторые его пытаются представить. Он надеялся, что ужасный проект ваучеризации может все-таки вырулить в нормальное русло, где рабочие будут акционерами предприятий.

Какие были допущены просчеты, ошибки?

Очевидные плюсы гайдаровских реформ проявились позже. И конкретно ему в актив эти плюсы теперь никто не записывает. Мой однокурсник разбогател на нефти в Тюмени, стал миллионером. Как только Гайдара он не ругал! Он совершенно ему не благодарен, хотя сделал большое состояние.

После своей скандальной отставки с поста и.о. главы правительства Гайдар какое-то время работал заместителем премьера Черномырдина. Какие у них сложились отношения?

Вы знаете, Гайдар его защищал — в своей привычной интеллигентной манере. Ругать преемника он никому не позволял.

Выступать в Верховном Совете РСФСР Гайдару было чрезвычайно сложно: оппозиционные депутаты были недовольны, пытались даже помешать его речам. Как он это переносил?

Стоически. Его образ напоминает мне священников 1917-1920 годов, когда шли гонения, их уничтожали. Они были настолько выше этих безбожников, настолько уверены в своей вере, что смутить их эти люди просто не могли. На них кричали, их агитировали, а они смотрели просветленным взглядом и просили у Господа милости к своим гонителям, ибо «те не ведают, что творят».

Так и демагогические наскоки на Гайдара были ненаучными, мелкими. Я бы сказал, потребительскими. Сам он был где-то в облаках… Гайдар — лектор, пропагандист. Он выстрадал свою экономическую теорию, десять раз пересчитал и просчитал. До последнего стоял на своем. Гайдара все-таки слушали, на какое-то время наступала тишина. В те времена мы научили коммунистов думать. Если прежде они не могли связать двух слов, были не политиками, а начетчиками, ходячими цитатниками, то эпоха демократии заставила их выступать перед людьми, продумывать свою позицию. Коммунист 1991 года — это уже другой коммунист.

Чем брал Гайдар?

Он очень логичен, четко выстраивал свою речь, начинал от простого, понятного депутатам. Говорил незаумно, а, поскольку не делал логических ошибок, они попадались в его ловушку. Каждый раз Гайдар убеждал их, своих слушателей. И дважды уцелел от вотума недоверия.

Правы ли те, кто говорит, что критики и противники Гайдара, по сути, пользуются плодами его работы?

В общем, да. Наша экономика была до предела централизована. Один сбой в этой системе отражался абсолютно на всем.

Скажем, с началом СВО, в условиях блокады и санкций государственная экономика не смогла бы перестроиться, она громоздкая и малоподвижная. При этом частный капитал шел на всевозможные ухищрения, параллельные и прочие импорты. Каждому капиталисту нужно выжить в этих условиях. Ему некогда заниматься политикой, ему завтра нужно что-то делать со своим предприятием. Поэтому он кидается налаживать связи в Африку и Китай — куда угодно, лишь бы выжить.

В самый разгар октябрьского кризиса 1993 года Гайдар выступил с обращением по ТВ, призвав своих сторонников выходить на улицу. Насколько велика его роль в победе правительства над парламентом?

Здесь его вклада практически нет. В тот момент мы поняли, что Ельцина обманывают: ему доложили, что войска входят в Москву, тогда как на самом деле они стояли на месте.

Большого отклика на призыв не получилось, за что я Гайдара совершенно не осуждаю. Это была его личная инициатива. Просто он не видел другого выхода.

К каким последствиям могло привести обращение на тот момент первого вице-премьера Гайдара к москвичам?

К стычкам, беспорядкам, вооруженным столкновениям. Во что бы это вылилось? Боюсь, что к тому времени противник был лучше организован. Потом наконец пришли в движение войска и решили вопрос. Гайдар в данном случае не при чем.

Каким Гайдар был в личном общении?

Очень мягким, деликатным. Он всегда так выбирал выражения, чтобы ни в коем случае не ранить [собеседника]. Случалось, мы вступали в спор. И вот когда я привожу какой-то довод, он немножко мнется, готовится возражать, но специально подбирает слова, чтобы меньше меня травмировать. С соратниками он держался предельно деликатно, терпеливо. Не помню его досады, если даже человек городил откровенную глупость.

Вместе с тем [в правительстве] Гайдар настаивал на точности исполнения своих распоряжений, не терпел недисциплинированность. Вел себя как математик — все под прямыми линиями. А вот на заседаниях политсовета партии «Демократический выбор России» это был совершенно другой человек. Как-то я горячился, что-то доказывал, остался в меньшинстве. И потом при голосовании Гайдар поднимает руку за мое предложение. Я ошалел, смотрю на него с досадой: «Ну чего же ты раньше-то не выступил?» Его слово легло бы на чашу весов весомее, чем все мои выступления. Колеблющиеся бы тогда перешли на мою сторону, и у нас сложилось бы арифметическое большинство. А он просто не стал давить своим авторитетом!

Почему значительная часть населения России не поняла Гайдара и его идей и относится к нему скорее негативно?

Это очень типично — всех реформаторов такого вида потом обязательно проклинают. Тем более в нашей стране. Посмотрите, какая была инерция совкового менталитета. Не приходилось даже рассчитывать, что они поймут мысли Гайдара. Возможно, он потому и держал в голове пиночетовский вариант, поскольку понимал, что убедить большинство проводить болезненные реформы на демократической волне вряд ли удастся. Это постфактум легко говорить, что реформы имели «социальные издержки». А что это такое изнутри? Неполучение зарплаты, безработица, закрытие предприятий — это очень болезненно. Такой человек и близко не станет разбираться в теоретических установках Гайдара. Как говорится, бытие определяет сознание.

Бытие было жесткое?

Я жил в провинции, общался с разными людьми. В регионах была самая настоящая катастрофа. Наш Омск — военно-промышленный город, по удельному весу с ним сравнится только Самара. Когда Гайдар стал сворачивать расходы на вооружение, на армию, все это посыпалось, военные предприятия начали закрываться. Меня буквально брали за шкирку: «Давай государственные заказы на производство танков!» Представляете, что было бы, начни я козырять теоретическими выкладками перед рабочими? Это было очень остро.

В 1999 году Гайдар решительно выступил против бомбардировок Югославии силами НАТО, даже приезжал в Белград, и на это время бомбежки прекращались. Что его к этому подтолкнуло?

Детская влюбленность — крепкая. Он по-настоящему полюбил Югославию и болезненно переживал [происходящие события]. Во-вторых, Гайдар, несомненно, был человеком гуманистического склада. Ему было противно любое насилие. Когда наша фракция ушла в оппозицию по Чеченской войне, я был свидетелем, как Гайдара убеждали: «Ну, надо применить насилие». Это тот самый случай: он может долго вежливо молчать, но останется при своем. Ему хотелось, чтобы эти вопросы решались как-то иначе, не бомбежками.

Почему Гайдар оказался невостребованным в 2000-е?

Так получилось, что в этот период мы мало контактировали. Заходил к нему, приезжая в Москву, а затем ушел в дипломатию. На январь 2007 года я организовал Гайдару лекцию в Ереване (Минжуренко тогда служил советником посольства России в Армении. — «Лента.ру»), однако незадолго до этого он отравился, и выступление сорвалось. Наша последняя встреча в Ереване так и не состоялась.

Переживал ли Гайдар из-за своей невостребованности?

Мне кажется, да. Свою роль он выполнил, проломил стену. Гайдар и в дальнейшем мог оставаться эффективным на любом посту (он хороший завхоз, хороший экономист, хороший премьер), но прорывного значения его фигура бы уже не имела.