«Девочка сказала, что папу забрали в плен» Разлука, страх и обстрелы. Каким будет Новый год для беженцев курского приграничья

2024 год стал самым тяжелым в жизни сотен тысяч россиян из приграничья. Курская область, которая еще совсем недавно считалась относительно спокойным регионом, куда стекались белгородские беженцы, сама стала эпицентром боевых действий, и уже куряне потянулись в другие регионы, а примерно три тысячи мирных жителей оказались в оккупации в городе Судже. Но и в Белгородской области продолжаются тяжелые обстрелы, больше всего пострадали Шебекино, Грайворон и сам Белгород. «Лента.ру» поговорила с жителями российского приграничья о том, что они видели и как спаслись, как привыкают к жизни беженцев, как переносят разлуку с родными и будут ли 31 декабря отмечать Новый год.

«Если жить хочешь — нос туда совать не стоит»

Евгений, Суджа (Курская область):

До событий в августе 2024 года город беспокоили прилеты на постоянной основе. Ты мог выйти утром и услышать свист снарядов, которые пролетели через твое и соседнее село. Да, было страшно.

Но до вторжения ВСУ люди все равно оставались в городе. Конечно, кто-то уезжал, но потом все равно возвращался. И жили, все нормально было, но было и предчувствие, что что-то произойдет. Последние две недели перед вторжением нас очень сильно атаковали дронами, разнесли все заправки. В городе осталась одна рабочая, на нее поставили сильный РЭБ, это защищало от дронов.

6 августа все случилось так. Было три часа ночи, раздались громкие хлопки. Сначала думали, что работает ПВО, потом поняли, что стреляют кассетными снарядами. В четыре часа утра раздался громкий хлопок где-то рядом. Я, жена и ребенок быстро спустились в подвал. Там сидели до семи утра. Периодически выглядывали, смотрели, как обстановка. Общей эвакуации как таковой не было. В районе семи утра решили уехать — бросили все, что было, в машину и поехали к родственникам в Курск.

Мы живем неподалеку от Суджи, в одном из сел, поэтому выезжали по самой окраине. Поначалу люди, возможно, не понимали, что конкретно происходит. С правой стороны был сельсовет, метрах в 200 — подстанция, которую разбили. Возле сельсовета горела газовая труба, было видно, как она полыхает. Свернули налево — обычная жизнь, утро. Кто-то стоит на остановке, кто-то куда-то идет. Выехали к переезду, стали подниматься наверх, и раздался громкий хлопок. Такое было чувство, будто бы осколки полетели по машине. Я нажал на газ.

В городе остались теща и тесть. Ни в какую сначала не хотели уезжать, потом все-таки уехали — их выпустили солдаты ВСУ. В дом прилетел снаряд, в районе кухни оторвалась крыша, завалило машину, и они сначала спрятались в подвале.

В Суджу сейчас нет возможности вернуться. Если жить хочешь — нос туда совать не стоит. Даже не знаю, что сейчас с моим домом.

Подать заявление на сертификат о получении нового жилья я тоже не могу — дом реконструировали, по документам есть 50 квадратов, а сделано 140. Я не успел ввести в эксплуатацию все остальное — не было лестницы на второй этаж. Мы ездили, спрашивали, нам сказали: «Вас таких много, ждите какого-нибудь решения». Записали наши данные.

Сейчас мы с семьей продолжаем жить в Курске. Работаю дистанционно в школе учителем информатики, подрабатываю в радиомагазине. Снимаем квартиру у знакомых по божеской цене — за 12 тысяч рублей. Много кто сталкивался с завышением цен на жилье. Например, коллега в школе рассказывал, что из-за того, что у него есть собака, им сдали однокомнатную квартиру за 30 тысяч в месяц.

В самом Курске тоже нет чувства безопасности. Когда недавно дали разрешение бить дальнобойными ракетами, в конце города прозвучало три или четыре залпа. Дочка проснулась, говорит: «Мам, мне страшно». Есть желание куда-то уехать, но останавливает, что здесь все близкие люди. И пока страшновато покупать тут квартиру.

«Проснулся — уже счастье»

Татьяна, Грайворон (Белгородская область):

В марте этого года была очень сильная бомбежка, мы уезжали в Курск, потом в апреле вернулись обратно в Грайворон. Сейчас взрывы слышны каждый день, летают квадрокоптеры, но по сравнению даже с началом осени стало гораздо тише.

Мы возвращались очень интересно. Старший сын восстанавливает дома, у него есть пропуск [в приграничную зону]. У него не было проблем с въездом, а мне было необходимо продлить регистрацию. Меня бы никто не пропустил. Но я помогаю солдатам, поэтому нас провезли на военной машине через пост.

Тогда в городе были масштабные разрушения, просто страсть какие. Света не было, мы пользовались генератором, в доме было очень холодно. Тогда в марте люди убегали, бросали дома. Все холодильники потекли. У меня на складе стоял ларь, куда люди приносили продукты для солдат. Я его выкинула, потому что не смогла отмыть его от запаха.

Понятно, что, живя в такой обстановке третий год, каждый житель города уже собрал тревожный чемоданчик с основными документами и вещами. Но невозможно забрать все. Когда люди уехали, стало процветать мародерство — были даже случаи, когда какие-то люди переодевались в военную форму и обворовывали оставленные дома. Местные жители стали возвращаться еще и по этой причине — не допустить мародерства.

Теперь заново открыли детский сад, школа работает два или три раза в неделю. Выходит не вся школа, а по несколько человек. Работают магазины, 1 декабря заново открыли кафе. Где-то две или три недели как стали включать фонари по вечерам — уже живем не в темноте. Но все равно тут опасно, поскольку мы граничим с двумя крупными украинскими областями — Харьковской и Сумской. Множество поселков неподалеку закрыли полностью, потому что там небезопасно и почти ничего не осталось.

Скоплений людей нигде нет. Даже то же самое кафе, которое открылось заново, работает до семи вечера и больше как пельменная, чтобы покормить солдат приграничья. До этого оно работало до ночи, там проводили дискотеки. Теперь никаких танцев, конечно же, нет. Ночью повышенная опасность — может прилететь дрон.

Многие знакомые с детьми переехали в разные города, потому что дистанционное обучение накладывает определенный отпечаток. Но бывает и немного иначе — моя знакомая осталась здесь, работает, а ее дети учатся в Туле.

Многие хозяюшки у нас готовят разные угощения — холодец, бутерброды и салаты. Это все было в прошлые годы, надеюсь, в этом тоже будет. Тут остается только молиться, потому что проснулся — уже счастье.

В прошлый Новый год мы поздравляли ребят до трех ночи. Дарили шоколадки и яркие носки. Они очень радовались, кто-то даже стихи читал Деду Морозу. Ребятам всем по 18-19 лет, срочники, совсем детвора.

«Все время пищало — значит, летит дрон»

Ольга, Глушковский район (Курская область):

Первый прилет по Глушково был по спорткомплексу еще в прошлом году, но сильное обострение случилось в августе. В первые дни мы уехали сначала в Курск, потом возвращались обратно к себе в Коровяковку. У нас семь собак и четыре кошки, за ними надо ухаживать. Так получилось, что бездомные к нам сами прибивались, к тому же вся наша семья очень любит животных. Вернулись в поселок, потому что думали, что все восстановится, но, когда начали бить по мостам, поняли, что можем и не выбраться оттуда.

Возвращаемся туда каждые выходные — кормить всех оставленных животных. Три-четыре дня проводим там, потом возвращаемся в Курск.

В селе [Коровяковка] жили около 500 человек, сейчас осталось где-то 30-40. Это пожилые люди, у которых свое хозяйство. Кто-то вернулся после вторжения, как несколько моих знакомых бабушек. Они хотят зимовать дома.

Многие старики, которые покинули село, начали умирать в городе. У подруги умер отец, а через неделю — отец мужа. Именно от скуки. В городе тяжело, хотя я и сама прожила тут полжизни. Ощущение, будто бы в клетке. Я живу в районе, где много людей из нашей деревни, — смотрю, они на лавочке собираются, гуляют целыми днями.

Когда возвращались кормить животных в родное село, много раз сталкивались с опасными ситуациями, дронами. Село у нас очень дружное, сбросились и купили «антидроны» для тех, кто часто ездит. Один раз было так, что просто перебежками передвигались. Все время пищало — значит, летит дрон. Покормим кур, собираемся дальше бежать, слышим, что пищит, — стоим. Небо кишит дронами.

В первый раз я что-то делала в огороде, вокруг вились собаки. Услышала, что-то жужжит, но не обратила внимания. А потом вижу, как мои собаки посмотрели вверх и бросились прятаться в сарай. Я побежала за ними.

Местные жители привыкли. У меня крестный едет на коне по поселку, над ним дрон летит, а он отмахивается и говорит: «Наверное, это наш». И едет дальше, как ни в чем не бывало. Ему кричат: «Бать, ну спрячься!» А он только отвечает, что у него много дел, и дальше едет.

Глушково называли маленькой Швейцарией — настолько это был красивый поселок. Все работало, были магазины такие же, как и в городе, повсюду фонтаны, краеведческий музей, школы и центр детского творчества.

В Коровяковке я работала в школе заместителем директора по учебно-воспитательной работе, сейчас продолжаю работать в Курске, городские школы выделили нам места, а сами преподаватели работают дистанционно. Встретили нас очень приветливо.

Дети, конечно, скучают по дому. На днях была в школе и услышала, как они вспоминали, как встречали Новый год в Коровяковке. Но я думаю, что привыкнут, в городе ведь больше возможностей. Они знают, что я бываю в селе, часто подбегают и спрашивают: «А как там моя собака Точка, как Лада? Я приеду, она будет меня встречать».

Люди стараются друг друга поддерживать. Мы с мамой как-то пошли гулять, на нее нахлынули чувства, и она стала плакать. А какая-то девочка ей сказала: «Ну что вы, не плачьте, у меня папу из Суджи забрали в плен, но я же не плачу». Мама эту девочку обняла, поплакали и разошлись.

Мы с семьей планируем вернуться домой, на сертификат на жилье не подавали. Дома даже как-то спокойнее, чем в Курске. Недавно были в селе четыре дня — тихо и спокойно. Единственное, ночью слышали, как летят беспилотники «Герань».

На Новый год поедем домой, посидим с семьей. Света в селе пока еще нет, но как-нибудь отметим, что-нибудь приготовим.

«Прошлый Новый год стал самым мрачным»

Павел, Белгород:

Город живет все так же неспокойно. Ракетные опасности не прекращаются — сирены мы слышим не только когда случаются обстрелы, но и просто как предупреждение. В любом случае надо прятаться. Общественный транспорт останавливается, жизнь в городе замирает. Странно наблюдать за теми людьми, которые во время сирены выходят на балкон и смотрят в небо. Мне кажется, это недопустимо.

Бывают дни, когда сирен за день вообще нет, а бывает, что три или четыре раза в сутки. Весной было максимальное количество — доходило до 20-30. Жить было практически невозможно. Едешь на работу в общественном транспорте, его останавливают, идешь в укрытие. Ждешь сообщение об отбое от МЧС, которое может прийти через час, потом едешь на автобусе, потом снова ракетная опасность. С сообщениями об отбое есть несостыковка. Допустим, сама опасность была пять минут, а жители вынуждены стоять еще 55 и ждать.

Если говорить про [региональный] центр, то обстановка немного стабилизировалась. Но в самом приграничье, в Шебекино, — обстрелы все такие же интенсивные.

Мы думали, что декабрь прошлого года был самым страшным по обстрелам и разрушениям. Но весна была намного трагичнее — начало марта в период выборов, когда обстрелы были каждый день, и конец майских праздников, когда попало в многоквартирный дом. Было очень много жертв и пострадавших.

Но несмотря на все, что происходит, мне не хочется уезжать из Белгорода. Я верю в лучшее, что все закончится скоро либо же пройдет интенсивность обстрелов. Из-за всех трагических событий у меня появилась непроизвольная тревожность — подсознательно переживаешь.

Новый год отмечать буду, считаю, что состояние уныния вредит человеку. Шикарного праздника, конечно, не будет, но встречусь с друзьями и посижу за столом с семьей.

Прошлый Новый год стал самым мрачным для белгородцев. Впервые Новый год проходил под сильные бахи, а после первого числа приходили новости о том, что горят машины и гибнут люди. Вокруг было полно подобных новостей.

Город сейчас украшают к празднику. Правда, в этом году не будет катка на Соборной площади, потому что его повредило при обстреле в прошлом году, не успели восстановить.

Мне помогает вера в Бога, она вдохновляет и дает надежду. Мне кажется, в нынешнее время просто необходимо соблюдать заповеди, молиться и ходить в церковь. Неизвестно, что будет завтра. Мы живем в фазе войны, а на войне, как известно, атеистов нет.

«В госпитале сказали: только не смотри по сторонам»

Евгения, Курск, руководитель центра помощи военнослужащим «От сердца к сердцу»:

Cирены в городе срабатывают довольно часто, по несколько раз в день. На БПЛА сирен уже нет, только ракетно-бомбовые. Оповещает обычно МЧС, но я сама пользуюсь группами в Telegram-каналах, где все сообщают быстрее.

Есть меры предосторожности, которые мы стараемся соблюдать. Когда ты находишься в квартире — это одни меры, когда на улице — совсем другие. Не в каждом доме есть убежище или подвал либо туда сложно спуститься, если ты живешь на верхнем этаже.

Существует правило «второй стены» — нужно отойти в место, где нет окон, чаще всего это коридор или ванная. У меня двое детей, мы обычно выходим в коридор. Вечером выключаем свет в квартире. Больше тут в принципе ничего и нельзя сделать. Ждем до тех пор, пока не замолчит сирена. Но сама опасность длится дольше — от нескольких минут до нескольких часов. Я недавно была на большом мероприятии, нас было 200 человек, мы все спускались в подвал.

Если ты находишься на улице, то нужно зайти хотя бы в подъезд. Насколько я знаю, сейчас руководство региона разрабатывает программу, которая будет отключать домофоны во время атак, чтобы люди могли спрятаться.

Однажды над моим домом летели истребители, а следом вертолеты. В тот момент казалось, будто бы прямо в тебя летит ракета, настолько звук был громким и низким. Я даже присела тогда.

Когда в августе началось вторжение ВСУ, паника в городе была у всех. В тот день я ехала из Москвы на поезде, вернулась в Курск под вой сирен. Многие уехали, кто-то остался — каждый сам принял для себя решение. Детей я отправила к сестре в Московскую область, а сама осталась, потому что надо было помогать солдатам, и сейчас работы стало только больше.

Тревожно, когда ты просыпаешься ночью от того, что в квартире звенят стекла. Иногда слышно, как работает ПВО. В такие моменты становится страшно.

Мы помогаем солдатам всем, чем можем, — не только нужными вещами, но и делаем домашнюю выпечку. Помогаем и военным в госпиталях. Недавно отвозили гору панкейков, которые я пекла с детьми целый вечер. Они улетели за 10 минут.

8 октября прошлого года у меня на СВО погиб брат. Сначала я помогала родственникам погибших и сослуживцам брата, а после вторжения уже всем бойцам, которых только-только перекинули в область. Помогаем и мирным жителям в ПВР.

Раньше ездила с гуманитарной помощью на рыльское направление. Однажды так получилось, что связь заглушили, были обстрелы. Минут на 10 мы задержались в подразделении, для которого привозили гуманитарную помощь. Слышали очень сильный взрыв, а когда ехали обратно, то поняли, что были прилеты HIMARS. Потом приехали с гуманитарной помощью в госпиталь, и мне сказали: «Только не смотри по сторонам». Только около Курска я осознала, что могло с нами случиться, если бы мы не задержались. Через два дня я пошла на курсы оказания первой медицинской помощи.

Мои дети вернулись с дистанционного обучения, снова ходят на занятия в Курске. Все знают правила безопасности. Это жизнь.

О праздновании Нового года я стала задумываться только недавно, потому что мне стали задавать этот вопрос знакомые. Спросила у детей, они говорят: «Не знаем, мам, давай дома посидим». Я против массовых гуляний, так как страшно, что может прилететь, как в Белгороде в прошлом году. Можно прекрасно провести время дома в семейном кругу, не устраивая безумных фейерверков. Они будут потом, когда все закончится и все вернутся домой.