Узники Суджи. Волонтеры узнали имена сотен людей, остающихся в оккупированном ВСУ городе. Что о них известно?

6 августа 2024 года в Курскую область началось вторжение Вооруженных сил Украины (ВСУ). Больше всего пострадал город Суджа, который до сих пор находится под оккупацией украинских военных. Несколько тысяч местных жителей не успели спастись и остались в городе — они живут в уцелевших домах и местном интернате. 13 января 2025 года волонтеры опубликовали список из 340 человек, которые с большой долей вероятности сейчас живы и ждут помощи. «Лента.ру» поговорила с их родственниками.

«Папа никогда не плакал, но в этот момент рыдал, как ребенок»

Светлана Бегунова:

Я родом из села Заолешенка Суджанского района Курской области. Ищу своих родителей и дядю, которые остались на территории, оккупированной украинскими войсками.

Вот их имена:
Папа — Бегунов Андрей Семенович, 1967 года рождения.
Мама — Бегунова Татьяна Васильевна, 1967 года рождения.
Дядя — Бегунов Владимир Семенович, 1965 года рождения.

Утром 7 августа я последний раз разговаривала с мамой по городскому стационарному телефону. Мои родители отказались уезжать. Они говорили, что все будет хорошо, что все жители уже привыкли жить под обстрелами и что наша армия защитит их, что в Судже находится много людей, эвакуация не объявлена, поэтому они останутся дома (у нас свой дом и хозяйство) и никуда не поедут. На этом наш разговор закончился.

Я обращалась за помощью в поиске и эвакуации родных во многие организации: Красный Крест, поисковую группу «Лиза Алерт». Также я подала заявление о пропавших без вести в УМВД России по Курску. Через своих друзей и знакомых я обращалась к волонтерам и блогерам с просьбой помочь. Однако все мои усилия были напрасными — никакой информации о местонахождении родных не поступало.

Каждый день я с замиранием сердца ждала звонка. Но ответ был один: разыскные мероприятия будут проводиться по мере возможности или после завершения «попытки вторжения». Это очень тяжело, когда ты так нуждаешься в помощи, когда ты бессилен и опустошен из-за всех этих обстоятельств. И никто, совершенно никто не может тебе помочь.

Я неоднократно обращалась в Красный Крест с просьбой помочь моему отцу, который является инвалидом после перенесенного много лет назад инсульта и нуждается в специальных медикаментах. Каждый раз оператор вежливо отвечала, что все мои данные зафиксированы и будут переданы в соответствующие органы.

Однако когда я задавала вопрос о возможности организации зеленого коридора, мне отвечали, что такой информации у них нет. Пока я ждала ответа от Красного Креста, мне звонили разные операторы и спрашивали, не появилось ли у меня какой-либо новой информации о моих родных.

Мы, жители Курской области, обращались с петицией об организации зеленого коридора. Благодарю всех-всех, кто не сидел сложа руки, а делал что-либо для того, чтобы спасти наших близких и родных людей. На оккупированных территориях нет ни связи, ни воды, ни электричества, ни отопления. Одному Богу известно, как тяжело приходится людям, которые там живут. Они выживают в прямом смысле этого слова.

Единственная возможность узнать хоть какую-то информацию о наших близких — это серия выпусков на одном из YouTube-каналов. После просмотра этих коротких видео мы проливаем слезы. Слезы радости от того, что люди живы, и слезы отчаяния из-за того, что мы не знаем ничего о других людях, которые находятся там.

Наши близкие очень напуганы, они устали и нуждаются в нашей поддержке. Каждый из нас с нетерпением ждал следующего выпуска. И вот в двадцатых числах ноября я наконец-то дождалась.

Не знаю, когда это произошло, почему, при каких обстоятельствах, похоронили ли маму... Врагу не пожелаю испытать то, что чувствую сейчас я. Злость, обиду, разочарование, боль, утрату, с которой я никогда не смогу смириться.

Через несколько дней я позвонила в Красный Крест и все рассказала. До сих пор в ушах звучит голос оператора:

Недавно на официальной странице уполномоченного по правам человека был опубликован список людей, находящихся на оккупированной территории. Однако в этом списке не оказалось моих близких, как и многих других. К тому же этот список сложно назвать исчерпывающим. Ведь неравнодушные люди уже давно и кропотливо собирают информацию о тех, кто остался на оккупированных территориях. Этот список был сформирован и неоднократно передавался в соответствующие инстанции. В нем даже можно понять, кто и кого ищет.

Я надеюсь, что все наши видеообращения и публикации с рассказами получат широкую огласку. Это поможет нам организовать зеленый коридор для людей, которые уже более пяти месяцев находятся на территории, оккупированной украинскими войсками. Люди напуганы и ждут нашей помощи. Там находятся несколько тысяч человек, которые все еще верят, что своих не бросаем.

«В этой передаче она говорит на чистом русском»

Елена Терехова:

Разыскиваю своих родителей — Мальцеву Ирину Ивановну и Мальцева Владимира Михайловича, 1951 и 1958 годов рождения. Я живу в Брянске, а они — в селе Заолешенка, которое находится недалеко от Суджи.

Раньше мы с детьми всегда проводили лето в Судже. Но с тех пор, как началась специальная военная операция, мы туда не приезжали. В конце июля в тех местах шли интенсивные обстрелы. Мои родители старались не говорить мне об этом, чтобы не травмировать мою психику. Однако я подключилась к местным чатам и регулярно проверяла сообщения, чтобы быть в курсе событий.

Несмотря на тревожные сообщения, никто не говорил о том, что может произойти что-то критическое и нам нужно срочно уезжать. Наоборот, власти просили не паниковать.

Утром 6 августа [после начала вторжения] я позвонила своему брату, который живет в центре Суджи. Он рассказал, что пока не знает ничего нового и собирается на работу. Однако в тот день он так и не добрался до места. Вместе с женой и двумя детьми они уехали в Курск.

Набираю мать. Она говорит, что готовит обед, а отец копается в огороде, «в целом нормально, сейчас постреляют, и все закончится». Связь постоянно пропадала. С 11 часов утра 6 августа до них невозможно было дозвониться.

Только в 15:30 мне пришло сообщение о том, что их мобильники снова в сети. Сразу же набрала их с вопросом, эвакуировались ли они. Мама ответила, что они с отцом пока складывают фотоальбомы в мешки и относят их в подвал, «а то все пропадет, памяти никакой не останется».

Затем они собрали вещи в чемоданы, ожидая начала эвакуации. Они думали, что вот-вот приедут автобусы, и они все организованно отправятся в путь. Но, конечно, ничего подобного не произошло. К тому моменту голосовая связь с ними окончательно прервалась. Мы могли только обмениваться сообщениями через мессенджер. Я написала им, чтобы они быстро уезжали оттуда. Мама ответила, что они не могут, так как у них нет другого транспорта, кроме велосипедов. Мой папа — инвалид по слуху. А у мамы порок сердца, и на фоне стресса у нее могут возникнуть проблемы со слухом, голосом и ногами. Поэтому родители остались дома.

Я не могла с ними связаться и стала активно искать их в чатах эвакуационных групп, среди волонтеров. Возможно, кто-то помог им уехать. Однако в этих группах было много мошенников, которые предлагали перевести деньги в обмен на помощь.

Мы обратились в поисковый отряд «Лиза Алерт». Нас попросили направить заявление в полицию. Так как живу в Брянске, обратилась в местное УВД. Там завели дело и в сентябре прислали мне уведомление о том, что отправили пакет документов на 14 листах в УВД города Суджи, на улицу Розы Люксембург, майору полиции такому-то.

Однако на тот момент уже больше месяца Суджа была оккупирована, то есть ни [властей] города, ни полиции практически не было. Я работаю в детском саду и всегда объясняю детям: если не знаешь, что делать, спроси у того, кто знает. Но в полиции Брянска этого не сделали. В результате я поссорилась с ними и написала заявление в УВД Курской области. Там тоже завели дело и начали расследование.

Родственники россиян, которые оказались в населенных пунктах, оккупированных вооруженными силами Украины, составили петицию с просьбой к властям организовать эвакуацию мирных жителей. После этого украинская сторона начала опрашивать [находящихся в Судже] родных тех, кто подписал петицию, записывала с ними интервью и публиковала их в интернете. Примерно в начале октября моих родителей сняли на видео. На записи они беседуют с тремя людьми в бронежилетах и с автоматами в руках. Родителям рассказали, что я их ищу.

Хочу пояснить: раньше между Суджей и Сумами [территория Украины] ходил рейсовый автобус, а также электричка в Харьков. Мама всегда разговаривала на суржике — смеси украинского и русского языков. Однако в этой передаче она говорит на чистом русском, и я думаю, что это не просто так. И там еще в ее интервью много таких намеков. Я знаю своих родителей, чувствую, что не так уж там все хорошо. Но насколько нам известно, сейчас мои родители находятся дома и живы.

Когда появилось сообщение с официального канала уполномоченного по правам человека [Татьяны] Москальковой со списком людей, оставшихся на оккупированных территориях в Курской области, я сначала обрадовалась, что проблему начали обсуждать. Особенно когда увидела в этом списке фамилии своих родителей и родителей подруги.

Сначала мы всей семьей смеялись над этой ситуацией. Но потом нам стало страшно от мысли о возможных последствиях. Блогеры, которые снимают фильмы о наших близких, могут распечатать этот список и повесить его на доске объявлений. Моя мама, у которой порок сердца, может увидеть этот список и решить, что я ищу их и сама попала в плен. Что с ней тогда будет?

Не понимаю, как можно публиковать списки с формулировками «девочка такого-то года рождения», «соседка того-то». Разве у чиновников нет возможности проверить эти списки? Все родственники много раз обращались в различные инстанции: в сельсоветы, МВД, Красный Крест, МЧС, оставляли там анкеты. Все уходит в пустоту.

«Лизочка, неужели никто не может нас забрать даже за большие деньги?»

Елизавета Кладиенко:

Жду встречи с моими бабушкой и прабабушкой — Ольгой и Галиной Пугачевыми, которые родились в 1968 и 1939 годах. Моя бабушка живет в Судже, но в дни, когда началось вторжение, она отправилась в деревню Леонидово, чтобы навестить прабабушку.

Их обязаны были эвакуировать из пограничных поселков еще в начале лета. Но ничего сделано не было, наоборот — просили никого не волноваться, об опасности не предупреждали. Некоторые пожилые люди смогли в той суматохе в начале августа уехать из Суджи. Среди них были другие мои бабушка с дедушкой. Дедушка — инвалид первой группы с болезнью Бехтерева, у него не сгибается позвоночник, он лет пять не выходил из квартиры. Родственники вынесли его на диване и погрузили в микроавтобус. Сейчас они живут у родных в Липецке.

Мы пытались вывезти бабушек из Леонидово, но никто из волонтеров не хотел туда ехать. А официальной эвакуации так и не произошло.

Связь с бабушкой Ольгой была стабильной до 7 августа. В тот день она написала, что они сидят в подвале, в деревню зашли украинцы, но мирных жителей не трогают, все в порядке.

Почти три месяца мы не могли связаться с родными, до ноября не имели представления о том, что с ними происходит. В российских социальных сетях писали о боях за Леонидово. Я оставляла информацию о том, что там в деревне остались мирные люди и о них нужно думать. В подвале, где находились наши близкие, жили 11 человек, а в подвале другого дома — еще трое или четверо.

Пока не было связи, мы ездили в Курск, обходили пункты временного размещения беженцев, надеялись узнать хоть что-то про родных, вдруг каким-то чудом их эвакуировали. Позже выяснилось, что бабушки не могли уехать все это время. Они жили в подвале у соседей, которые ухаживали за своими 97-летними нетранспортабельными родителями.

В Судже есть здание бывшего интерната, которое превратили в пункт временного размещения. Туда селят больных, беспомощных стариков, которые не могут себя обслуживать, а также тех, кто остался без жилья и оказался на улице. Наших бабушек туда приняли.

На YouTube регулярно выкладывают интервью с жителями оккупированных территорий Курской области. Вскоре там появилось видео с моей бабушкой. С одной стороны, я убедилась, что с ней все в порядке, но с другой — было заметно, что бабушка находилась в нестабильном эмоциональном состоянии.

В интернате в Судже сейчас живут очень много людей. Не могу сказать точно, сколько, но там находятся практически все старики. По словам моей бабушки, есть те, кто испытывает серьезные проблемы со здоровьем. Однако в целом условия там нормальные: обеспечивают хорошее питание и лечение.

Никто не удерживает людей в интернате против их воли. Те, кто хочет, могут жить в своих собственных домах. Я спрашивала у бабушки, почему она не живет в своей квартире (телефонный разговор устроил организатор интервью с беженцами — прим. «Ленты.ру»). Она ответила, что там очень холодно, выбиты окна, поэтому им с прабабушкой лучше оставаться в интернате.

Мои бабушки есть в опубликованном списке уполномоченной по правам человека. Но туда также включили мою маму, хотя она не там. Просто моя мама звонила на горячую линию уполномоченной и оставляла информацию о бабушках, и в результате ее также внесли в этот список.

Я тоже постоянно пишу во все инстанции — мы просим организовать зеленый коридор для эвакуации наших родных. Недавно снова обращалась к губернатору. Однако получаем только шаблонные ответы о том, что работа ведется. Ситуация практически не меняется.

«Отец сказал маме уезжать, а сам решил остаться»

Кристина Гнибида:

Я разыскиваю своего отца, Пройдакова Николая Анатольевича, а также родителей мужа — Гнибиду Елену Григорьевну, Гнибиду Петра Ивановича и его брата Гнибиду Александра Ивановича. С 7 августа с папой нет связи. О родственниках мужа был репортаж, они живы и здоровы.

Елена Гнибида

Фото: личный архив Елены Гнибиды

Мой отец живет в Судже, а родители мужа и дядя — в селе Заолешенка. У папы не было автомобиля, чтобы эвакуироваться. Рано утром 7 августа маму забрала тетя в село Казачья Локня, чтобы переждать там обстрелы в подвале (у них глубокий и просторный подвал). Отец сказал маме уезжать, а сам решил остаться.

К сожалению, в списке, предоставленном уполномоченным, не оказалось фамилий людей, которых я ищу. Я не могу понять, с чем это связано. Мы с мужем обращались во все возможные инстанции, включая Красный Крест. Кроме того, мы сдали ДНК, а затем периодически звонили, чтобы узнать, не нашлись ли родные, и просили сообщить нам, если появится какая-либо информация.

«Бабушка сказала, что в дом пытаются пробраться собаки»

Екатерина:

На хуторе Княжий (Суджанский район) остались шесть человек из моих родных. Бабушка и дедушка — Судженко Николай Павлович (ему больше 80) и Ольга Петровна (больше 70), мои мама и папа — Судженко Юрий Николаевич и Елена Леонидовна, тетя и дядя — Головины Людмила Николаевна и Роман Павлович. Им всем чуть больше 50. И подруга нашей семьи — Мельникова Людмила Сергеевна. На хуторе остались много людей — половина улицы.

Бабушка с дедом — пенсионеры, папа работал водителем школьного автобуса, мама инвалид, была дома. Люда и Рома работали на элеваторе.

С мамой я переписывалась в WhatsApp 6 августа, сестра созвонилась с Ромой утром 7-го, а вечером того же дня мне позвонила бабушка. Я пыталась уговорить их уехать. 7 августа — то же самое. Рома позвонил и сказал, что они не будут уезжать и делают себе убежище в подвале. Потом звонила бабушка, она сказала, что все нормально и они останутся дома, так как все нормально и бахает не так сильно.

Роман и Людмила Головины

Фото: личный архив сестер Екатерины и Анастасии

Тетя 6 числа ходила на работу. Элеватор бомбили еще давным-давно, и тогда тоже обстреливали. Она отработала целый день и поехала домой мимо кольца — на тот момент город уже начали занимать ВСУ.

Мы с сестрами живем в Курске, самая младшая приехала к нам из Суджи, искала работу после окончания университета. Осталась в итоге здесь.

«Обращалась везде»

Елена (имя изменено):

Маму зовут Валентина, ей 61 год. Всю жизнь работала в Судже главным бухгалтером, сейчас на пенсии. Я ее единственная дочь. В последний раз мы общались 6 августа вечером, а потом связь пропала. Через некоторое время увидела в украинских источниках ее мельком — в одном из сюжетов о том, что люди приходят сами в интернат в Судже. На других видео она тоже встречается, стоит в толпе.

Однажды через украинских волонтеров она записала видеообращение для меня, сказала, что с ней все нормально и ей помогают лекарствами. Хотела узнать, что со мной. Я оставила комментарий под видео, сказала, где я и что очень за нее переживаю.

Мы много раз уезжали из города, когда его бомбили. За три недели до трагических событий в августе вывозили маму. Потом вернулись. Когда случилось вторжение ВСУ, писали, что все под контролем и поводов для паники нет. Но ночью, когда стали сильно обстреливать, сказала маме, что нужно собираться и уезжать. Мама надеялась, что все обойдется, а нам в тот день надо было в любом случае ехать в Курск по делам. Так совпало. Мы уехали, ничего с собой не взяли. Маму уговорить не получилось. Сказала, что все притихло.

Обращалась везде — написала заявление в полицию, потом объединились с другими жителями Суджи, кто оказался в такой же ситуации. Первые дни звонили на горячую линию МЧС, но они не могли дать никакой информации.

На видео разрушений увидела, как несколько соседских домов сгорели от прямых попаданий. Там, где что-то уцелело, живут украинские военные.

«Нашу семью ***** настигла два раза»

Антон:

У меня в Судже остались бабушка и дядя — Миргородовы Ирина Сергеевна и Виктор Борисович. Бабушка — пенсионерка, в этом году ей будет 86 лет. Дядя работает на себя, ему 51 год. Последний раз выходил на связь 6 августа в обед, буквально на две-три минуты.

О самой ситуации узнал тогда из новостей, стал звонить — никто не берет трубку. Я сам из Донецка, поэтому догадался, что что-то идет не так. Сам знаю, как начинается что-то подобное. В обед все-таки дозвонился — бабушка сказала, что было очень громко, паника. Но напряжение в воздухе витало и до августа.

Бабушкина сестра уехала, она в числе эвакуированных из Сум в Курск. Она сказала, что на Украине к ней относились нормально.

Моя бабушка отказалась уезжать, оседлый человек сама по себе. Когда происходит что-то подобное, люди делятся на два лагеря — кто моментально уезжает и кто остается до конца, несмотря ни на что.

В те трагические дни я был в Санкт-Петербурге. Начал обзванивать все госучреждения, но это был сущий ад, потому что такого наплевательского отношения я давно не видел. В первые дни мои звонки передавали из одного отдела в другой. Никогда не забуду, как мне в первые дни вторжения посоветовали позвонить в Суджу самостоятельно. Я говорю, мол, девушка, там боевые действия, как я туда позвоню? На что она ответила: «Мы не знаем, люди как-то дозваниваются».

Красный Крест принял заявку худо-бедно, но потом наступила тишина. С «Лизой Алерт» тоже связь сначала была, но сейчас прекратилась.

Видел родственников в сюжетах, передавали привет. До этих видео был в полном неведении, не знал совсем, что происходит с родными.

«Писали и мошенники, говорили, что якобы могут вывезти моих родных»

Виктория:

У меня в хуторе Княжий остались три родственника, родители и дедушка — Поляниченко Валерий Викторович, Поляниченко Виктор Иванович и Поляниченко Наталья Петровна. Дедушка — инвалид, у него была гангрена, ему отрезали ногу. Дедушке в феврале будет 75 лет, маме 50, а папе 52 года. Я и моя семья жили неподалеку, навещали родственников через день.

Мы уезжали из Суджи в первый день. Сначала были обычные обстрелы, к которым мы привыкли, потом стало очень громко, потом отключили свет, газ. Поняли, что нужно что-то делать, но не хотели уезжать насовсем. У меня даже были не собраны документы.

Сначала я была на связи с папой, смс доходили. Папа писал, что света нет. Мы поехали в объезд, к родителям не смогли бы попасть, потому что там в огромном количестве летали дроны. Родители бы отказались уезжать, всегда говорили, что останутся. Тем более дедушка инвалид, его некуда грузить. Они были уверены, как и все, что их защитят.

Когда мы приехали в Курск, то позвонила маме и сообщила, что мы уехали. Та удивленно спросила: «Зачем?» Потом велела, если что звонить, мол, они будут дома. Связь прервалась до обеда, затем удалось отправить смс. Но позже пошли сбои, удалось созвониться только ближе к ночи, они говорили, что все будет хорошо и они никуда не поедут.

До этого я позвонила родителям, они даже согласились уехать, но потом связь пропала. И по сегодняшний день кроме двух просмотренных видео и списков выживших в Судже я ничего не знаю об их судьбе.

На видео украинской стороны папа говорил, что по улицам проехал сельский глава, никого не предупредил, ничего не сказал. На другом видео на фоне стоит строительный козел и наколото много дров — видимо, топили печь.

Сначала я публиковала информацию о родственниках в пабликах приграничья. От отчаяния опубликовала все данные, меня стали закидывать звонками с Украины. Когда отказывалась разговаривать, писали очень много оскорблений. Попросила администраторов удалить всю информацию, испугалась за безопасность родственников. Но после публикации первого видео чуть успокоилась.

Писали и мошенники, говорили, что якобы могут вывезти моих родных за определенную сумму. Просят огромные деньги, но никакой гарантии нет.

«Было страшно сидеть в подвале с ребенком-грудничком»

Юлия:

У меня в хуторе Княжий осталась мама — Куприянова Галина Николаевна, 1972 года рождения. Я жила в самой Судже, до мамы километров пять. Всю жизнь она занимается фермерским хозяйством. 6 августа, когда мы выезжали, то заехали к ней, но она отказалась ехать из-за хозяйства, сказала, что это все ненадолго, на пару дней.

Шестого вечером я позвонила, связь с ней еще была более-менее. Я сказала, что мы доехали. Больше связаться не удалось.

Я находилась в декрете, у меня маленький ребенок. Было страшно сидеть в подвале с ребенком-грудничком тогда, в августе. Старшая девочка хочет вернуться обратно в Суджу. Она занималась там танцами, скучает по коллективу, школе. Еще один ребенок как только слышит сирену, сразу пугается. Бежит прятаться в коридор или ванную.

Три раза видела маму в сюжетах украинских источников. Два раза она появляется на видео около своего двора. Живет, я так понимаю, дома. Всякие мысли были, иногда думала, что ее нет в живых. Знакомые, правда, говорили, что привозят гуманитарную помощь, поэтому я немного успокоилась.