Искать особое значение в цифрах и числах свойственно человеку. Головой понимаешь, что каждый год (а также день и миг) уникален, единствен и неповторим. Но особые сочетания четных и нечетных чисел (1991), зеркальность их расположения (2002), обилие нулей (2000) – всегда было основанием даже для не очень суеверного человека поискать в порядковом номере года особый знак. Не станет исключением и наступивший 2010 год. Ведь он закрыл десятилетие нулевых и начинает десятилетие десятых.
Главным событием начала ХХ века был для России год 1917, главным событием конца века – 1991. И в начале и в конце века называли эти даты уважительно, склоняли – правильно. Как начинается один из самых популярных русских романов двадцатого века? Правильно: "Велик был год и страшен год по рождестве Христовом тысяча девятьсот восемнадцатый".
Но вот проходят первые десять лет с начала нового тысячелетия, и вдруг выясняется, что цифровой барабан в головах даже как бы грамотных носителей русского языка стал давать сбои. Плохо переключаются граждане с какого-нибудь привычного "тысяча девятьсот мохнатого года" на какой-нибудь "две тысячи свежий". Что происходит?
Вспомним некоторые фильмы последних лет, в которых обыгрываются крупные исторические вехи. Блокбастер Владимира Хотиненко "1612" широко рекламировали как раз под названием "Шестнадцать Двенадцать". Иностранный триллер "2012" называют "Двадцать Двенадцать" (или "двадцать-двенадцать"), и слова эти уже не склоняют. Студент, родившийся в начале 1990-х годов, объяснил мне, что так оно и понятно, и ненапряжно.
Как будут говорить – "в году двадцать десять", "до наступления двадцать одиннадцать", "накануне года двадцать двадцать пять"? Или все-таки по старым правилам - "в две тысячи десятом", "до наступления две тысячи одиннадцатого", "накануне две тысячи двадцать пятого"? Есть смысл задуматься об этом хотя бы накануне старого нового две тысячи десятого года. Не нужно быть нумерологом, чтобы понимать: неправильно называющий форму предмета вряд ли понимает его содержание.
В эти годы повзрослело поколение людей, для которого цифры значат не то же, что для родившихся в середине прошлого века. Для студента, родившегося в самом начале "лихих девяностых", "двушка" – это двухкомнатная квартира. А для меня – двухкопеечная монета для не ограниченного по времени разговора по телефону-автомату. Для него "трешка" – трехкомнатная квартира или третья модель БМВ, а для меня – три рубля, на них в начале 1970-х можно было в такси минут за двадцать доехать от центра Москвы до кольцевой в любой ее точке. Кстати, и МКАДом ее тогда нормальные люди не называли, целиком выговаривали слово "кольцевая".
И квартиры так пренебрежительно не называли. Но за два десятилетия сменился большой цифровой код. Оказывается, у разных поколений не только двушки и трешки разные. Мы по-разному метим время.
Вот они, наши нулевые: слова для их обозначения – двухтысячный, две тысячи первый, две тысячи второй и так далее – оказались не по зубам юным дикторам телевидения и радио: не заглянув в бумажку, в большинстве случаев не умеют наши телепузики правильно просклонять числительные. Уже и цензуру отменили, и снова ввернули в мозги, но склонение числительных спасти не удается.
А ведь это не только форма, но и содержание: века и десятилетия и наполнены у нас по-разному. Сидя еще несколько дней в нулевых по старому стилю, можно вспомнить, что календарный XX век и в Европе считается коротким, хоть и интенсивным: он завелся только в 1914-м, с началом первой мировой войны, а закончился в 1989-м, с окончанием войны холодной. Примерно там же – между 1917 и 1991 годами – уместился и закрылся и короткий советский век России.
Век же девятнадцатый европейские историки считают, наоборот, длинным: он начался в 1789 году, с Великой Французской революцией, а закончился в 1914-м, с залпами первой мировой. Стало быть, провожая всего-навсего 2009 год, мы, согласно европейской политической хронологии, уже не первое десятилетие месим грязь двадцать первого века. Весь вопрос в том, как долго нам ее месить и где опустим мы копыта. Не хочется, а приходится помнить, что предыдущие столетия дали России ужасные десятые годы: в девятнадцатом веке Наполеон взял Москву. В двадцатом – и того хуже: сначала Первая мировая война, а потом революция и война гражданская. Так что со словосочетанием "десятые годы" связаны крупные неприятности. Неприятности, зашитые в язык историей, а не мистикой чисел. Это значение десятых годов часть населения России и сопредельных стран успела усвоить за девяностые и нулевые. Неужели с нулевыми окончательно отстегнется в бездну двадцатый век, закрытый лихими девяностыми? И позади останутся десятилетия, из которых только одно общезначимо в России и за ее пределами для всех – сороковые. "Сороковые, роковые", потому что Гитлер тогда только чудом не взял Москву.
А тридцатые – индустриальные, раскулаченные, расстрельные, сталинские?
А пятидесятые, они – оттепельные? А может быть, правильнее назвать их термоядерными?
А шестидесятые – космические и кукурузные, хрущевские и новочеркасские, пражские и самиздатские? Или у нас оно, как и на Западе, было десятилетием сексуальной революции?
А семидесятые – застойные? Дефицитные? В конце 70-х все смеялись над анекдотом, что Брежнев войдет в историю как мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой. Может, это было десятилетие анекдотов?
А восьмидесятые – афганские? Перестроечные? Десятилетие "Солидарности" и падения Берлинской стены? Последнее десятилетие СССР? Пока не разобрались и с этим.
Каким будет ключевое событие наступающих десятых, пока не знает никто: кто-нибудь обязательно внесет свои две копейки на какой-нибудь новый найн-илевен. Хотя всякое время переходно, нельзя не испытать чувства рубежа и некоторой робости перед такими числами. И страхи эти были всегда. И потому не только у каждого века, но и у каждого десятилетия свой язык и свой разговор о числах. Первое десятилетие минувшего века – 1900-е – называли "девятисотыми". А наши двухтысячные уходят в историю как годы нулевые. Получается, что в начале прошлого века было ожидание чего-то большого, а у нас за спиной остается что-то промежуточное, начальное, как бы и не совсем бывшее. И еще – как раз из-за несвойственной языку формы выражения – как бы не совсем свое.
Ясно, что даты не просто наборы абстрактных цифр, а особые числовые имена. В каждой стране их произносят на свой лад. О многозначных двушке и трешке оказалось легче договориться, чем о несклоняемых двадцать-десять, шестнадцать-двенадцать: чтобы договориться об их значении, нам достаточно произносить слова по общим для всех правилам. Не верите, что между умением правильно выговаривать числительные и пониманием времени, в котором живешь, есть прямая связь? Вот и получили вместо двухтысячных – нулевые. Для выхода из них недостаточно физического наступления 2010 года. Может, хоть старый новый год придумали для крепких задним умом?