Краеугольный камень существующей модели школьного образования — ЕГЭ. Он повышает доступность вузов для людей из глубинки. Таких в стране гораздо больше, чем думают московские читатели. И в этом смысле ЕГЭ выступает важным фактором социального улучшения. Но он же — фактор интеллектуального ухудшения.
Что должно быть продуктом средней школы? С моей точки зрения — универсальный человек, которого научили жить и ориентироваться в этом мире. А что мы имеем на деле, когда 88 процентов школьников поступают в вузы с помощью ЕГЭ? Школа готовит человека не к жизни, а к вузу. Причем к конкретной группе специальностей.
В итоге приходят абитуриенты, которые знают, что такое бином Ньютона, но не имеют никакого представления о Ермаке. Или наоборот. И ликвидировать эти «гуманитарные провалы» приходится уже высшей школе. Ведь ребята с прекрасным математическим образованием, не представляющие, как географически и исторически устроен этот мир, фактически инвалиды — поскольку мир всегда был связан и един.
Василий Васильевич Кандинский, великий русский художник-модернист, преподавал на кафедре политической экономии здесь, в Московском университете. И это не случайность. Это — нормально. Его мышление художника и предмет его экономических изысканий — а он занимался тем, что сейчас называется маркетингом, — вещи взаимосвязанные.
Человек должен быть широк. Из универсализма вытекает креативность, а ЕГЭ не обеспечивает ни того, ни другого. Даже те ребята, которые прекрасно сдали тесты по выбранным предметам, далеко не всегда в состоянии объяснить, откуда взялись все эти ответы, вывести их самостоятельно. А предложение «докрутить» чуть дальше и глубже вообще ставит в тупик: «Почему вы у нас спрашиваете то, что вы нам не рассказали?» Но креативность как раз и состоит в умении давать такие ответы. Учащийся — это же не шляпа, в которую положили кролика, чтобы его же и достать. Это неинтересно.
Убрать ЕГЭ нельзя. Но если оставить все как есть, мы обречены на дальнейшее отставание в науке, в любых творческих профессиях. Поэтому необходимо уточнить функционал ЕГЭ. А для этого надо все же назвать кошку кошкой и понять, что такое образование.
В ходе либеральных рыночных реформ исходили из того, что образовательная деятельность — один из видов рынка, который тоже надо сделать максимально конкурентным. И чтобы деньги — пусть и бюджетные, а не частные — следовали за учеником.
Но в среднем образовании не существует общенационального рынка. Никто не станет переезжать из Иркутска в Красноярск только потому, что там появилась хорошая школа.
Кроме того, эти локальные рынки не являются абсолютно конкурентными. Здесь сочетается монопсония, с одним «покупателем» в лице государства, и олигополия с несколькими сильными «продавцами» — школами, качественно выделяющимися на фоне остальных. Иными словами, рынок асимметричен, перекошен, и здесь никогда не возникнет оптимального равновесия. Транзакционные издержки не понижаются, а повышаются. Чтобы модель работала, ее надо подстегивать, подкручивать. Вводить дополнительные показатели, критерии — для учителя, для школы. Тот же ЕГЭ превращается исключительно в аналог «образовательного» KPI.
И чем хуже работает модель — тем больше вы грузите ее отчетностью и контролем. И приближается окончательный коллапс.
Максимум, что вы получите в результате применения в образовании «рыночно-услужливых» методов, — хорошо отремонтированные школьные помещения и вежливых учителей. Хотите большего? Приготовьтесь к тому, что ваши вложения станут «длинными инвестициями», которые дадут эффект через 10-15 лет.
Хотя отсюда не следует, что достаточно просто, не задумываясь, задрать до небес учительские зарплаты и влить в школу столько денег, сколько она попросит. Ведь тогда самый корыстолюбивый преподаватель займет круговую оборону и всеми способами будет удерживать себя в этой системе. А одаренные педагоги просто махнут рукой и не станут даже соваться. Когда деньги появляются там, где реального дела нет, они приносят только отрицательный эффект. Деньги должны за делом приходить.
Например, в школы, где есть хотя бы два-три учителя, которые «про все», а не только «про свой предмет». Все замеры показывают, что у первоклашек довольно высокий уровень креативности. Но этот навык исчезает за время учебы. Почему? Дело в том, что в семье нет разделения на предметы, «сферы компетенции». Родители, воспитанные в нашей культуре, если они вообще в состоянии говорить — говорят про все. Про устройство мира, про «хорошо-плохо», про атомную бомбу, про спорт. Они не говорят ребенку: «Это ты спроси у пастора, а это — у психоаналитика». Это наша культурная особенность.
Учителя начальных классов еще как-то сохраняют эту универсальность. Хотя, возможно, и вынужденно. А в средней школе с разделением на предметы она исчезает. Но когда есть педагоги, которые «про все», которым интересен мир и интересны школьники, есть шанс добиться того главного результата, который лежит за пределами ЕГЭ. Поскольку они-то, а не натаскивание на выполнение тестовых задание, по-настоящему готовят ребят к жизни.
И вокруг них надо выстраивать полноценную учительскую корпорацию. Но, опять же, не только и не столько деньгами. Для настоящего учителя статус едва ли не важнее финансового благополучия. Он может быть далеко не самым состоятельным и высокооплачиваемым, но он должен обладать исключительными возможностями отстоять свои права и независимость перед тем, кто формально стоит выше него на социальной лестнице.
«Не сметь подъезжать к школе на "мерседесах" — в трех кварталах останови и веди ребенка пешком за руку. Не входить в класс со своими рекомендациями. Я вас не учу заниматься бизнесом, а вы мне не советуйте, как преподавать. Это очень сложное дело, в котором вы не разбираетесь. Не смейте требовать от меня исправить оценку вашему ребенку или закрыть глаза на его лодырничество и разгильдяйство». Если учитель может так сказать любому, и тот согласится — значит, учитель обладает статусом.
Причем статус — это результат коллективного самоутверждения, готовности учителей сомкнуться и не пропустить. Он зависит от осознания своей ценности и решимости сказать «не допустим», а не от того, кто сколько получает.
И мне кажется, что укрепление учительского статуса способно сделать для нашего образования гораздо больше, чем любые усовершенствования или отмена ЕГЭ. Надо думать не о том, как вернуться в прошлое. Это невозможно сделать без трагикомических последствий. А о том, как выстраивать другие варианты будущего, если предыдущий оказался не очень удачным.
Текст подготовлен на основе интервью Александра Аузана «Ленте.ру»