Владимир Путин не стал откладывать знакомство с новым президентом Франции Эммануэлем Макроном, хотя предположить наличие между этими государственными деятелями симпатии друг к другу довольно трудно. Путин принимал в Кремле Марин Ле Пен, а Макрон обвинял русских хакеров в атаке на его избирательную кампанию и вообще обещал России спуску не давать. Тем не менее целесообразность взяла верх.
Российский лидер решил попытаться не упустить шанс, который, возможно, не был использован с Дональдом Трампом. Встреться российский и американский руководители быстро — сразу после выборов или инаугурации, они, возможно, сумели бы перевернуть страницу и начать что-то новое. Этого не произошло, а уже через пару недель Трамп прочно «встал в колею»: политическая машина начала методично калибровать его политику под привычный формат. (В случае с Трампом тему России использовали его оппоненты, что связало ему руки, но и без этого сила инерции взяла бы свое.) С Макроном из фактора времени пытаются извлечь пользу, и это правильно, хотя никаких гарантий, что это сработает, конечно, нет.
Макрону встреча с Путиным тоже полезна — прежде всего с точки зрения имиджа. Задача нового президента — вытащить Францию из политической депрессии. Череда малоудачных президентств, начавшаяся, по существу, со второго срока Жака Ширака, привела к внутренней стагнации (неспособность осуществить необходимые реформы) и утрате внешнего влияния. Если Николя Саркози компенсировал это хотя бы гиперактивностью, то Франсуа Олланд окончательно превратился в аксессуар Ангелы Меркель. То, что канцлер Германии великодушно разрешила французскому визави на равных участвовать в минском формате, только подчеркивало контраст…
Сейчас Макрону важно показать, что Париж в состоянии вернуть себе роль политической столицы Европы, а сам президент способен самостоятельно вести дела с кем угодно, даже с таким трудным и опасным, по принятому в Европе мнению, собеседником, как Владимир Путин.
Отчеты о встрече не блещут содержательностью, набор тем и так очевиден, никаких сущностных новостей не сообщают. При этом тональность неуловимо изменилась. Обещание Макрона вести «требовательный диалог» с российским президентом и упоминание прав человека возвращает нас на несколько лет назад, в период до украинского кризиса. После Майдана и Крыма атмосфера долгое время была такова, что ни о каких претензиях такого рода даже не вспоминали — какие, скажите на милость, права человека, если речь идет о военной агрессии и чуть ли не преддверии большой войны? Дискуссия об ущемлении сексуальных меньшинств в Чечне едва ли выведет российско-французские отношения хоть куда-то, но можно констатировать некоторую «нормализацию» по сравнению с тем, что было год-два назад, а также оживление интереса к разговору по широкому кругу тем.
Впечатление определенного дежа вю не должно вводить в заблуждение — нет и намека на «бизнес, как обычно», на возвращение к прежним формам взаимодействия. Ценностные упреки имели смысл, когда обе стороны все-таки исходили из того, что Россия стремится стать частью нормативно-правового пространства «расширенной Европы». Сейчас это явно не так — по причинам и российским, и европейским. Сам Евросоюз уже внятно постулирует окончание внешних амбиций и переход к прагматизму. Ну а Россия на «ценностную» дискуссию реагирует просто издевательски — кончилось, мол, то время.
И все-таки поездка в Париж именно сейчас — шаг осознанный и потенциально полезный по нескольким причинам.
Начать стоит с того, что Франция на протяжении не менее полутора веков — опорный партнер России в Европе. При разных общественно-политических формациях особые отношения сохранялись. Париж, со своей стороны, тоже всегда рассматривал Россию как существенный элемент на европейской и международной арене, необходимый Франции для устойчивого геополитического баланса. Так что стремление восстановить связи — естественно, особенно с учетом всеобщей неуверенности в будущем.
Именно сейчас начинается процесс, который должен привести к переустройству Европы. Для России это важно, потому что, как бы ни выстраивались политические приоритеты, Старый свет по прежнему имеет особое значение. И отношения с ним будут сильно влиять на российские политику и экономику.
«Прошли те времена, когда мы могли полностью положиться на других… европейцы должны взять свою судьбу в свои руки». Это высказывание Ангелы Меркель после «семерки» в Таормине — реакция канцлера на отсутствие взаимопонимания с президентом США. Европа неизбежно будет меняться — по своим внутренним причинам (исчерпание прежней модели интеграции), но колебания атлантической оси становятся последней каплей.
До прошлой осени европейцам, и прежде всего немцам, казалось, что хотя бы трансатлантическая опора незыблема. Приход Трампа стал потрясением. Меркель приложила большие усилия, чтобы, несмотря на трудно скрываемую личную неприязнь к новому главе Белого дома, «приручить» его, однако результат не оправдывает ожиданий. Получается, что ставка на укрепление Европы сейчас важна не только для противодействия России, как считалось до сего дня, но и для позиционирования перед лицом Америки.
Какой может стать обновленная Европа, пока никто не знает. Россия заинтересована в том, чтобы это не была Европа с Германией-гегемоном во главе. Эпоха «восточной политики», когда именно ФРГ выступала ведущим европейским проводником внимания к Москве, завершилась. И Берлину для реализации своего лидерства в ЕС нужно демонстрировать дистанцию от России, дабы не быть обвиненной в корыстном эгоизме. Германии по многим причинам критически важно сохранение и укрепление единой Европы, через нее Берлин воплощает в жизнь свои экономические и политические интересы. И это гораздо более важный императив, чем отношения с Россией, даже если они сулят выгоду.
Москве будет более комфортно, если восстановится — хотя бы отчасти — традиционная модель «двухтактного двигателя», франко-германский тандем. Франции нужно возвращение политического влияния и статуса ведущей европейской державы. При этом она не претендует на европейское доминирование и у нее нет необходимости оправдываться за контакты с Россией перед странами Восточной Европы. Говоря проще, Европа, где Германия делит лидерские позиции с Францией, будет менее «требовательна» к России, чем Европа берлиноцентричная. Соответственно, Москве есть смысл аккуратно поддерживать французские устремления.
О чем стоит сразу забыть — это о том, что а) Европа может под воздействием каких-то факторов стать анти- или альтер-американской, б) что Москва в состоянии качественно влиять на расстановку политических сил внутри отдельных стран ЕС и Европы в целом. Связи с США очень глубоко проникли в сознание европейцев в результате кропотливой работы с середины прошлого века, и понадобилась бы вереница Трампов, чтобы это даже не разрушить, а только поколебать. Надежды на то, что Европа обретет «стратегическую автономию» по мере расхождения с Америкой и прихода к власти в ЕС консервативных и евроскептических сил, лишены оснований. Европейский истеблишмент умеет в критические моменты мобилизоваться и задействовать весь накопленный столетиями политический опыт, чтобы укрепить свои позиции.
Другое дело, что характер трансатлантических отношений будет обязательно меняться, НАТО — такое же порождение ушедших реалий ХХ века, как и многие другие институты, переживающие сейчас кризис. России просто не надо давать альянсу лишних стимулов для продления жизни на базе реанимирования угрозы с востока.
У России и Европейского союза не будет общего политического проекта, в этом смысле эпоха, пришедшая на смену холодной войне, завершилась. А чтобы отношения приобрели стабильный, устойчивый и деловой характер, нужна ясность в том, какие политические проекты станет воплощать в жизнь каждый из партнеров — и ЕС, и Россия. Пока ни тот, ни другой не определились.