Напряженные отношения между Россией и США в последние годы сравнивают со временами холодной войны. Вместе с тем это сравнение достаточно лукаво: несмотря на то, что накал противостояния и близко не достигает прежних уровней, связи двух стран стали куда менее стабильными.
Эффект масштаба
Сравнение происходящих сегодня событий с эпизодами времен холодной войны давно стали общим местом, но их корректность довольно сомнительна. Прежде всего — в силу несопоставимых масштабов происходящего. Так, слушая высказывания командующих НАТО об активности российских подлодок, сопоставимой с годами холодной войны, следует иметь в виду, что в 1991 году, на момент распада СССР, советский флот располагал более чем 250 подводными лодками, а в начале 1980-х их было еще больше. Учитывая эти численные параметры, говорить об активности пятикратно меньшего по сравнению с советским ВМФ России, в составе которого сегодня находится около 60 подлодок, весьма сложно.
То же самое можно сказать и о регулярных облетах самолетов и кораблей вооруженных сил НАТО российскими истребителями и бомбардировщиками. Поводом для многодневного обсуждения в прессе становится приближение к российским берегам одиночного эсминца, который встречают два фронтовых бомбардировщика, но для холодной войны этот инцидент был бы просто стандартным фоном, тогда как реальные обострения выглядели несколько иначе.
«Последующие три дня были самыми захватывающими за все время похода, — отметил капитан Томас А. Мерсер. Русские самолеты, включая Ту-95, Ил-38, Бе-12, а также корабли и подлодки непрерывно следили за двумя авианосцами, сменяя друг друга, сбивая их расписание полетов и вынуждая поддерживать круглосуточное воздушное прикрытие, изматывавшее экипажи.
"Фантомы" авиации морской пехоты, взлетавшие с японских аэродромов, помогали перехватывать часть советских бомбардировщиков. Некоторые советские экипажи оказались достаточно смелыми, чтобы сближаться с кораблями вплотную, несмотря на противодействие перехватчиков. Утром 2-го декабря (1984 года — прим. "Ленты.ру") пара ракетоносцев Ту-16 сблизилась с авианосцами меньше чем на 150 миль, вскоре после этого два разведчика Ту-95 начали ходить кругами в буферной зоне в 180-220 милях к северо-западу от авианосцев.
Дальность полета русских противокорабельных ракет делала эти полеты весьма опасными эпизодами для "Винсона" и "Мидуэя". "Винсон" поднял в воздух дежурное звено, поддержать которое должен был "Хокай" с "Мидуэя". Экипажи самолетов приготовились к перехвату большой группы самолетов, приближающейся с севера-северо-запада. Адмирал Сильвестр Р. Фоули, командующий Тихоокеанским флотом, наблюдал за происходящим, находясь в БИП "Карла Винсона".
Авианосец CV-41 «Мидуэй» ВМС США
Фото: U.S. Navy
Операторы РЛС зафиксировали приближение нескольких групп самолетов численностью до полка. Три Ту-22М, два Ту-95, девять Ту-16, и шесть Ил-38 приближались с разных направлений, прорвав барьер воздушного патруля. "Томкэты" и "Фантомы" с авианосцев перехватили русские бомбардировщики на подходе и нараставшее напряжение несколько спало. Не стушевавшись, русские вновь явились на следующий день — на сей раз группу из двух Ту-95, двух Ту-16, двух Ил-38 и двух Бе-12, сопровождала пара истребителей МиГ-23 и пара Су-15. Русские начали облеты кораблей на малой высоте, заставив поднять в воздух "Томкэты", которые сопровождали их больше двух часов».
Так описан в книге Carrier Warfare подобный эпизод, связанный с приближением ударного соединения во главе с авианосцами «Карл Винсон» и «Мидуэй» к советским берегам в Японском море в ноябре-декабре 1984 года. «Взаимные маневры», которые в тот период было принято относить к обострениям, разворачивались в акваториях площадью в миллионы квадратных километров, с участием десятков кораблей и подлодок, сотен самолетов и вертолетов и развитых спутниковых группировок.
Схожими были и масштабы противостояния на земле. Для того чтобы понять, насколько они изменились, можно привести следующий пример: сухопутные войска России, действующие сегодня на огромном пространстве от Крыма до Камчатки и от Кольского полуострова до Сирии и Таджикистана, по своей численности и оснащению основными видами вооружений примерно соответствуют группе советских войск в Германии середины 1980-х годов, сосредоточенной на относительно небольшой территории ГДР. Сокращение затронуло и другую сторону: общее количество строевых танков Бундесвера сегодня — это уровень укомплектованности одной немецкой танковой дивизии времен холодной войны.
Да, разумеется, сегодняшний Леопард-2А7 не чета Леопарду-2А2 1984 года, равно как и Т-90А — совсем не Т-72А, но так или иначе плотность противостоящих боевых порядков и интенсивность их действий снизилась более чем на порядок. То же самое можно сказать и о ракетно-ядерном противостоянии, где число развернутых тактических и стратегических боевых зарядов с обеих сторон сократилось примерно с 65 тысяч второй половины 1980-х до менее чем 10 тысяч единиц.
Все хорошо?
Нет. Сокращение «физического» уровня противостояния, разрежение и разуплотнение боевых порядков, резкое сокращение вооруженных сил, к сожалению, не является гарантией безопасности. Поручиться за то, что «горячий конфликт» между Россией и НАТО невозможен, сегодня, увы, нельзя: его вероятность может оказаться даже большей, чем 30 лет тому назад.
Суть проблемы — в нескольких одновременно развивающихся процессах. Во-первых, процесс игнорирования «красных линий»; во-вторых, процесс деградации сигнальной системы; третий процесс, во многом держащий два первых в активном состоянии, — это отсутствие у сторон четкого понимания целей и намерений друг друга, а зачастую и желания этого понимания достичь.
Танк Leopard 2A5 Бундесвера
Фото: Bundeswehr / Wikipedia.org
Списывать все эти печальные явления на «злодейски аннексированный» Крым, как это делают на Западе, по меньшей мере некорректно: описанные процессы начались задолго до Крыма, более того — до прихода к власти в России Владимира Путина. Сегодняшнее состояние отношений России и НАТО является результатом длинного пути, начавшегося в 1990-е годы на Балканах и в Чечне, продолжившегося с расширением альянса, столь же бесчисленными, сколь и безрезультатными консультациями по проблемам ПРО и, наконец, логически завершившегося событиями 2014-2015 годов. Игнорировать друг друга в итоге стали обе стороны, и действия России на Кавказе в 2008-м, в Крыму в 2014 году, а также выход из ДОВСЕ в 2015 представляются, с российской точки зрения, столь же оправданными, сколь действия НАТО — с точки зрения Вашингтона и Брюсселя.
Насколько далеко может зайти такое развитие событий? Сказать сложно. В ходе холодной войны не раз возникали ситуации прямого противостояния военных обеих сторон, так или иначе разрешавшиеся с помощью сложной многоступенчатой системы сигналов и обсуждения взаимных уступок и критических зон, причем необходимость этих уступок к 1960-м годам стала аксиомой, положенной в основу взаимоотношений между Москвой и США. Теперь же публичная риторика Запада говорит о том, что интересы и мнения Москвы в принципе не подлежат учету, а единственным шагом, который (возможно) будет благосклонно воспринят, является отказ от занимаемых позиций — во всяком случае, в отношении Крыма. В вопросах же расширения НАТО и проблематики ПРО все еще проще: мнение Москвы на сей счет не учитывается исходно, а неизбежные последствия воспринимаются как агрессивное давление на соседей.
При этом в американском политическом сознании присутствует двойное восприятие российской военно-политической машины: с одной стороны — как грозного противника, поднимающего ставки до уровня холодной войны, с другой — как устаревшей и малоэффективной системы, не способной к развитию и даже долговременному сохранению имеющегося потенциала. Подобное двоемыслие имеет и двойной результат: в политику постепенно возвращается образ России как врага, с которым не нужно искать компромиссов, а нужно лишь дождаться, пока он сам рухнет, по возможности стимулируя этот процесс — в том числе вмешательством во внутренние дела суверенного государства.
Значительную роль играет и снижение страха перед боевым применением ядерного оружия, также имеющее ряд оснований: развитие самих боеприпасов, становящихся все более «чистыми», уход с политической сцены поколения, зримо помнящего результаты атмосферных ядерных испытаний и, не в последнюю очередь, результаты исследований последствий применения ядерного оружия по городам Японии в 1945 году и Чернобыльской катастрофы в 1986, по итогам которых страх перед долговременными последствиями ядерного удара значительно снизился.
Проблема усугубляется катастрофической деградацией уровня американского исследовательского потенциала в части России, в том числе выражающегося и в отсутствии адекватной референтной группы. При этом падение уровня американской военной экспертизы отмечают и в самих США. В значительной части представления политической элиты США о российском военном потенциале и политических процессах основаны на картине мира довольно узкой группы «политически удобных» корреспондентов, сообщающих своим слушателям то, что им хотелось бы услышать.
В свое время схожим образом представления о нашем военном потенциале и политическом устройстве складывались у руководства Третьего рейха.