С 7 февраля в прокате — новый фильм Юрия Быкова «Завод», остросюжетная история о бунте рабочих обанкротившегося усилиями владельцев предприятия, которая с традиционным для полнометражных картин режиссера пристрастием фиксирует проблему социального расслоения в современной России. «Лента.ру» поговорила с Быковым не только о «Заводе», но и о его взрослении как режиссера и как человека — которое во многом спровоцировал скандал вокруг работы постановщика на агрессивно провластном сериале «Спящие» (поклонники фильмов режиссера массово раскритиковали его в соцсетях за пропаганду и «сотрудничество с режимом», после чего Быков опубликовал заявление, в котором покаялся и пообещал уйти из профессии).
«Лента.ру»: Давайте начнем не совсем с «Завода», а с темы, которую так или иначе трудно обойти стороной. Как вы отошли от тяжелой истории со «Спящими»?
Юрий Быков: Ну, я думаю, что ответ на этот вопрос сложнее, чем просто отошел или не отошел. Есть череда событий, которая привела к этой работе, к решению снимать этот сериал. Есть череда последствий, которая абсолютно объективно и обоснованно пришла после. Я не могу сказать откровенно и честно — потому что я сам до конца не понимаю — как это на меня повлияло. Потому что оно до конца еще не повлияло. Но однозначно то, что в течение почти трех лет я пытался работать, скажем так, индустриальным режиссером. Без обсуждения, хороший или плохой продукт получился, имел ли я или не имел право в этом участвовать, объективно я могу сказать одно — я попытался участвовать в том, что натуре моей не свойственно. А именно — быть человеком индустриального порядка.
Это началось еще с «Метода», продолжилось на «Времени первых» и уже, мне кажется, на этих проектах стало понятно, что моя психофизика (и это при том, что я вовсе не считаю себя выдающимся — сейчас без ложной скромности) не сильно органично присваивает законы и правила, по которым существует индустриальное кино. Кино, которое должно приносить телеуспех, прокатный успех — вообще, которое ориентировано на успех и делается исходя из запроса аудитории, запроса продюсера, который ориентируется, безусловно, на кассу, рейтинг и так далее. Поэтому, не вдаваясь в подробности моего личного отношения к тому, что произошло, я могу сказать, что есть такая простая русская пословица — каждый сверчок знай свой шесток. Так вот мне кажется, что я не до конца понимал, что мне органично как человеку, который занимается кино или искусством, как угодно это формулируйте.
Кадр: фильм «Завод»
Сейчас это понимание появилось?
В данный момент я вообще думаю, что «Спящие» принесли, как это ни странно, мне лично гораздо больше пользы — потому что показали рамки моих возможных компромиссов, рамки, за которые мне лично выходить не стоит, и если не путь, то вектор, в котором мне нужно развиваться как человеку. Как художнику — я не знаю. Как режиссеру — тем более, потому что у меня нет четкого понимания, в каком направлении я буду развиваться в киноиндустрии. Но рамки человеческих возможностей этот проект мне обозначил абсолютно очевидно и конкретно. Как говорят: все, что нас не убивает, мы больше не берем (смеется).
Поэтому любой опыт, который не ломает человека окончательно, не убивает его, не съедает его изнутри, а оставляет какой-то зазор, оказывается позитивным. Как с болезнью, да? Ты преодолеваешь ее, приобретаешь иммунитет и понимаешь, что нужно идти дальше, потому что в любом случае в пространстве другого вектора нет — только вперед. Если, конечно, ты способен идти. Так что я благодарен всем тем, кто подарил мне тот жизненный опыт, который у меня был последние три-четыре года, когда я пытался стать режиссером индустриального кино. Сейчас, не загадывая наперед, я примерно понимаю, куда мне надо развиваться и чем мне надо заниматься.
Приятно слышать, что вы смогли извлечь для себя положительный опыт из этой истории — особенно после обещания завязать с кино вообще.
Вы поймите меня правильно: я еще не до конца понимаю, как это вообще скажется в перспективе. Все это, конечно, больше похоже на популярное сейчас слово «хайп», понимаете, да? Сняли, пришли к Урганту, потом покаянное письмо — и честно говоря, я даже удивлен, что мои партнеры, продюсеры, которые со мной делали эту работу, продолжают попытки со мной общаться. Потому что я понимаю и разделяю их недоумение — и разделял бы даже негодование, потому что если назвался груздем, полезай в кузов. С другой стороны, я догадался об очень важной вещи: что как человек я в ценностях и понимании того, что хорошо и плохо для меня, абсолютно не устоялся. И это, кстати, самая главная проблема и самый главный опыт, который я приобрел.
Можно быть каким угодно человеком, главное, чтобы тебе это было органично. И сейчас, как это цинично ни прозвучит, я тоже готов с этим согласиться. Мир устроен совершенно сложно, и никто никому не может ничего навязывать. Но если ты не понимаешь, кто ты на самом деле и в какую игру ты можешь играть и по каким правилам, это самое опасное. Потому что ты можешь навредить не только себе, но и другим. Еще раз повторяю: я могу только принести извинения и тем, с кем работал, из-за того, что случился такой скандал, и тем, кто негативно отреагировал на то, что получилось. Да и собственно тем, кто позитивно отреагировал: я стал таким, в классическом смысле слова, неваляшкой — судя по тому, что пишут и с той, и с другой стороны. Вы понимаете, про какие стороны я говорю?
Да, конечно.
С одинаковым количеством напутствий, пожеланий, даже благодарностей. А я понимаю, что эти аудитории абсолютно друг другу противоречат — и я лично для себя олицетворяю человека, который находится на распутье. А надо принимать решения, надо заниматься собой. Поэтому еще раз, закрывая эту тему: опыт, конечно, по факту, по обстоятельствам, крайне сложный — но все-таки если человек остается жив и может двигаться дальше, то даже такой опыт позитивен.
Кадр: фильм «Завод»
Перейдем к «Заводу». Как у вас появилась эта идея? Были ли какие-то реальные истории, которые вас вдохновили? Хотя и ясно, что таких ситуаций в России сотни, если не больше.
Позволю себе вас поправить. Таких историй в России как раз таки немного. Если мы говорим о сюжете, то потенциала, возможностей противопоставить себя и противостоять силе, деньгам, власти у народа не так уж много. Потому что сверху сделана очень важная вещь — не хочу ее окрашивать позитивно или негативно: в массе своей народ не доведен до черты отчаяния, чтобы можно было что-то такое массовое, то есть протесты, устраивать. Они, безусловно, есть в разных городах и коррелируют с численностью населения — но они все равно очень локальны.
И самое главное, что все-таки мы находимся в очень сложной геополитической обстановке, в которой — и это не только чисто российское явление — существует внешний враг, существует некоторая консолидация общества. Кстати говоря, коммерческие картины последних лет, особенно выходящие в Новый год, показывают, что есть какое-то консолидированное мнение населения о том, кто виноват и что делать: в наших проблемах виноваты не мы, а делать что: надо объединяться и заниматься спортом. Я сейчас говорю очень абстрактно, чтобы никого не задевать, но те, кто умеют читать между строк, поймут.
Конечно.
Здесь самое главное, что я снимал историю про очень сложное сочетание архетипов, которые вообще могут в такой момент времени принять в этих событиях участие. Я абсолютно убежден, что это небольшая кучка отчаявшихся отщепенцев под руководством человека, преданного идее справедливости и, как ни странно, даже эта попытка добиться справедливости — не столько благородная, сколько фанатичная. И принесет столько же горя и страдания, сколько спровоцировала ситуация с закрытием завода для этих людей. Я уверен, что делал фильм о том, как люди идут на какой-то шаг настолько отчаянно, что его результатом будут еще большие кровь и страдания. Но не идти на этот шаг… К сожалению, существует природа вещей, существуют причинно-следственные связи, существует логика развития событий.
Если что-то и получилось в «Заводе», то — может быть, не в масштабах государства или даже региона, или большого города, а отдельно взятой точки времени и пространства — предупреждение о том, что невнимание, циничное и пренебрежительное отношение к простым людям для тех, кто имеет деньги и власть, может сработать в обратную сторону. И очень серьезно. Конечно, мой фильм — это не призыв, ни в коем случае, потому что я противник насилия, и не констатация факта о том, что бунт возможен — а именно предупреждение о том, что когда идет очень жесткое, очень контрастное социальное расслоение, то никто за высокими заборами не спрячется. По крайней мере, в зоне риска будут находиться потенциально все. Да, конечно, прилетит не всем, но зона риска увеличивается. И здесь что-то у нас с группой получилось. Что-то, возможно, удастся донести.
Сам себя поправлю: я, конечно, когда говорил о сотнях случаях, то имел в виду не бунты рабочих, а закрытия заводов как таковые.
Да, чаще всего это какие-то локальные всполохи недовольства, но они очень быстро гасятся. В этом смысле государство приобрело достаточно большой опыт, и я, кстати, не думаю, что даже очень большими, организованными протестами можно повлиять на то, что происходит в стране. Просто выплеск эмоций, который очень быстро гасится.
Кадр: фильм «Завод»
Насколько важен для фильма тот факт, что у вожака бунтовщиков — персонажа Дениса Шведова — военное прошлое и очевидное ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство)?
Важен, безусловно. Мы с Денисом Шведовым достаточно долго работаем и схожи психофизикой. Думаю, что он не обидится, если я скажу, что мы оба в известной степени неврастеники и люди брутальные, вспыльчивые. Я природу брутальности, конечно, понимаю, и самое главное, что в моем соприкосновении с ней, с природой мачизма, силы как таковой, есть определенный зазор. Я не отношусь к этой природе — по крайней мере, на данный момент — с восхищением и подобострастием. Считаю ее таким же отклонением от нормы, как, например, флегматизм, цинизм и как что угодно, что не является мерой, а доводится до абсолюта. Потому что герой Дениса — это человек, который действительно способен вести за собой людей, но куда он способен вести? Что будет, если такой человек поведет за собой? Все мы знаем примеры из 1917 года.
Безусловно, он действует от сердца. Получив огромный негативный жизненный опыт и колоссальное ощущение несправедливости, и будучи человеком по своей натуре честным, он пытается эту справедливость отстоять. Но мир ведь не совершенен. Как говорится, кто ищет справедливости, тот найдет одиночество. И в этом смысле попытки в этом несовершенном мире пойти от желания абсолютной справедливости могут привести только к крови и насилию, потому что милосердие и сострадание, конечно, выше справедливости. Слава богу, герой в конце это понимает. С другой стороны, мое личное мнение: как бы ни были ущербны и некрасивы фанатики и романтики, по природе своей они, конечно, честнее и полезнее циников и прагматиков. Потому что они все-таки задают вопросы. А циникам и прагматикам никакие вопросы и уж тем более ответы не нужны.
В «Заводе» удачно получилось столкнуть два мира — Калугина (Андрей Смоляков в роли владельца завода) и Седого — потому что мне как раз кажется, что ни то, ни другое ни здоровьем, ни нормой не является. И несчастный Туман (Владислав Абашин в роли главы службы безопасности Калугина), у которого в жизни действительно конкретная беда — и пытается найти середину. А как мы понимаем, середина в том, чтобы не идти на насилие — но и не служить цинизму и прагматизму. Та самая золотая середина, которая является основой в буддизме, насколько я эту религию понимаю. Баланс.
При том, что все ваши фильмы пронизаны пессимизмом, финал «Завода» как будто бы все-таки оставляет некоторый простор для надежды и кажется немного более оптимистичным, чем в прошлых работах. Так и задумывалось?
Да, вы угадали. Есть у меня такая картина «Жить» — там тоже в финале один из главных героев уходит в сторону города, но в абсолютно пессимистичном настроении. Честно признаюсь, я нахожусь в процессе поиска все-таки какого-то позитивного смысла жизни. Отчасти и от этого родился вот этот повтор финала фильма «Жить» — но я решил специально это зарифмовать, чтобы показать: есть дистанция пройденная жизненная и есть если не убеждение, что жизнь сама по себе это позитивное явление, то, по крайней мере, попытка осознать этот факт.
Конечно, я находился очень длительное время в ощущении, что жизнь это бесконечное, беспроглядное, непонятно зачем происходящее мучение. А сейчас… Я все время говорю, что истина рождается в споре, только если за ним наблюдает третий. И если для двух центральных персонажей истина не родилась, то она в каком-то смысле родилась для третьего участника событий фильма. Наверное, не всем дано осознать какие-то большие важные вещи. Но главное же, чтобы вот в этом жизненном вареве все-таки это осознание для кого-то произошло — и он его передаст следующим людям. Мне кажется, в этом и есть задумка — космоса, природы, господа бога, как угодно называйте, — чтобы мы постепенно в этом взаимодействии истины находили. Так что да, финал получился куда позитивнее моих предыдущих работ.
Ваш следующий фильм «Сторож» при этом, как я понимаю, и вовсе задуман как картина во многом лирическая. Вы уходите от острой социальной тематики всех предыдущих картин?
Это очень простой принцип развития. Я всего лишь копаю. Раньше я копал где-то в районе чернозема: вот есть общество, я за ним наблюдаю, понимаю его процессы, механизмы, есть какие-то претензии, какое-то поверхностное понимание, почему происходит то или другое. А сейчас мне становится понятно, что я уже вышел из того возраста. Честно скажу — и можете это написать — что из-за того, что идея «Завода» родилась задолго до работы над «Методом» и долго искала финансирование, то я, по сути, фильм этот перерос. Потому что в целом это мировоззрение еще то — времен «Майора», «Дурака» — и там поэтому присутствует и брутальность, и все остальное.
Во многом поэтому в «Заводе» есть это устремление к жанровому кино — я понимал, что уже не могу подавать этот брутальный материал так наивно, на таком же полном серьезе, как в «Майоре». Поэтому мы решили придать фильму жанровые качества, снять такой социальный боевик. Было ясно, что материал, даже если переписывать сценарий, все равно не сможет перейти в регистр острой социальной драмы, как у Дарденнов, например, Лоуча или Одиара. Ведь написана эта история была еще человеком того максималистского мировоззрения, которое породило «Майора» и «Дурака».
В «Стороже» иначе?
«Сторож» — это попытка уйти вглубь человеческой души. Может быть я еще вернусь к социальной проблематике, но точно не так поверхностно, как было. Теперь мне понятно, почему, условно говоря, чиновники воруют. Не потому что это дозволено. А потому что есть определенный менталитет у разных социальных сословий. И надо понимать в глубине, почему человек выбирает один способ жизни или другой. А это всегда мотивируется очень простыми вещами. Отсутствие или присутствие любви. Насколько человек вырос в среде, в которой все было гармонично. Насколько человек понимает отношения с другим человеком — в семье, с женщиной, с ребенком. Эти же вещи провоцируют и глобальные социальные процессы.
Если мы живем в стране, в которой семье и детям уделяется поверхностное внимание, то и результаты общей социальной обстановки будут поверхностные. Если мы живем в среде, в которой образование и медицина не являются главнейшим из приоритетов, то мы и получаем возбужденное, брутальное, нездоровое общество. Ведь самое главное — гармония в душе отдельно взятого человека. И из этих пазлов и складывается здоровое, гармоничное общество. Мне сейчас интересно копать вглубь, заниматься очень частными, локальными историями. В «Стороже» есть элементы и жанра, и саспенс, и какие-то социальные наблюдения, но в основе своей это треугольник «мужчина — женщина — мужчина». По затратам энергетическим мне сейчас это куда более комфортно. И я бы не хотел уходить на территорию выяснения отношений между либералами и консерваторами, между государственниками или западниками. Я на этом поприще какое-то время отпахал. Мне на нем все понятно. Копать надо глубже. Я двигаюсь в направлении камерного, человеческого кино — камерной драмы даже в классическом смысле слова.
«Завод» выйдет в российский прокат 7 февраля