Сильная зависимость российской экономики от нефти и цен на нее — неоспоримый факт. Но мнения о том, как именно топливный рынок влияет на все остальные процессы, сильно разнятся. Среди широких масс бытует мнение, что бензин в нефтедобывающей стране должен быть по умолчанию очень дешевым или вовсе бесплатным. Некоторые экономисты, опираясь на примеры Норвегии и США, ждут от цен на российских заправках четкого следования мировым котировкам. От действительного положения вещей далеки обе позиции. Почти 30 лет, прошедшие с распада Советского Союза, доказали, что топливо в России может только дорожать — вопрос лишь в том, насколько быстро. Причин сразу несколько, от курса рубля до нового бюджетного правила, призванного сгладить последствия масштабной налоговой реформы. Обреченные на рост — в материале «Ленты.ру».
В конце июня цены на бензин Аи-95, более качественный по сравнению с самым популярным Аи-92, достигли исторического максимума. На Санкт-Петербургской международной топливно-сырьевой бирже (СПбМТСБ) тонна 95-го стоила 58,1 тысячи рублей. Экономисты поспешили объяснить происходящее последствиями коронавируса: после отмены большинства ограничений потребление и спрос восстановились быстрее, чем производство на нефтеперерабатывающих заводах, — отсюда временный дефицит. На самом деле проблема имеет более глубокие корни и тянется с 1990-х годов, когда на смену советской плановой экономике пришла рыночная, предусматривающая свободно устанавливаемые курсы валют.
Чтобы понять, почему бензин в России последние 30 лет дорожает без оглядки на нефтяные цены и почти никогда не дешевеет вслед за ними, необходимо разобрать процессы ценообразования на нефть и нефтепродукты (дизель, мазут, газойль, керосин и другие виды топлива). Единственные потребители нефти — НПЗ. Сырье они покупают тремя способами: через долгосрочные договоренности с добывающими компаниями; на бирже, где торгуются фьючерсные контракты (с фиксированной ценой и датой поставки в будущем); на специальных хабах (торговых площадках), где срок между сделкой и поставкой сокращен до двух рабочих дней. Цены по долгосрочным контрактам прописаны заранее на годы вперед, в остальных случаях определяются объемом спроса и предложения. К примеру, в последние месяцы на фоне закрытия целых отраслей потребность большинства стран в нефтепродуктах радикально снизилась и только теперь начинает восстанавливаться до былых уровней, из-за чего просели и котировки фьючерсов. На долгосрочных соглашениях это пока не отразилось, но может повлиять в будущем.
Посредниками выступают профессиональные трейдеры, доставляющие нефть от продавца к покупателю. Заводам они тоже помогают сбыть переработанное топливо — автозаправочным станциям, промышленным предприятиям, обслуживающим аэропорты компаниям. Трейдеры, комбинирующие все способы торгов и нередко запасающиеся товаром напрямую от производителя, извлекают выгоду из стоимости контрактов с разными сроками исполнения: более отдаленные фьючерсы в нормальной ситуации стоят дороже. Но такой порядок действует только на международном рынке — на национальных все сильно зависит от того, выступает ли страна экспортером или же закупает ресурсы за границей.
При импорте все просто: завод покупает нефть на общемировых условиях, производит из нее бензин и перепродает в собственной стране. К закупочной стоимости добавляются затраты на транспортировку и переработку, желаемая прибыль, и в результате образуется конечная цена для покупателя — сети АЗС. Купить за рубежом можно и готовый бензин, цена будет схожей, поскольку в нее будут включены те же компоненты. Этот принцип называется импортным паритетом.
Но для НПЗ из добывающей страны порядок уже другой: закупать нефть приходится у «своих», а цена получается путем вычитания из международных котировок тех же транспортных и остальных сопутствующих расходов. В России дополнительно вычитается экспортная пошлина, которую государство взимает с продавцов за каждую тонну отправленной за границу нефти, но добавляется акциз, не взимаемый с вывозимых товаров. Это экспортный паритет: из базовой мировой цены убираются (а не добавляются, как при импорте) излишки.
Перед российскими нефтяниками стоит выбор: отправить добытую продукцию на экспорт или продать в родной стране. Компании исходят из того, что выгода в обоих случаях должна быть равной (то есть паритетной). Поскольку при продаже нефти на внутреннем рынке не надо тратиться на доставку (обычно в порт нидерландского Роттердама) и экспортную пошлину, продавцы готовы делать скидку — ее не перевешивают даже прибавляемые акцизы. Российскому заводу сырье достается дешевле, чем европейскому. Но после переработки они сталкиваются с той же дилеммой: отправить бензин за границу или продать внутри страны дешевле — при вывозе нефтепродуктов тоже уплачивается пошлина.
Обычно решение принимается исходя из текущих рыночных реалий. Объемы нефти и нефтепродуктов, не распроданные по долгосрочным контрактам, экспортируются, если мировая цена за вычетом всех расходов (она называется нетбэком) выше внутрироссийской. Это приводит к снижению предложения внутри страны (и возможному дефициту), в результате внутренние расценки растут. Когда продавать дома выгоднее, нефтяники и переработчики отказываются от экспорта и провоцируют избыток предложения, стоимость падает. Таким образом стоимость нефти и бензина в России зависит от международной, на которую ориентируются все заинтересованные стороны.
Сами по себе оба паритета — и экспортный, и импортный — подразумевают, что цены для конечных потребителей могут меняться в зависимости от внешних условий, причем в любую сторону. Так происходит в Европе и США, которые считаются одними из крупнейших экспортеров нефти и нефтепродуктов, но из-за несовершенства транспортной системы вынуждены закупать значительные объемы за рубежом. Американский президент Дональд Трамп два года назад звонил наследному принцу Саудовской Аравии Мухаммеду ибн Салману и требовал увеличить добычу, чтобы в преддверии выборов в Конгресс привлечь неопределившихся избирателей дешевым бензином.
В России много перекосов. Главный связан со слишком сильной зависимостью экономики от нефтегазовых доходов. Особенно заметной она была после распада СССР и банкротства многих производств, не выдержавших конкуренции с более дешевой и качественной импортной продукцией. На нефть до сих пор приходится 62 процента всех поставленных за границу товаров (по итогам 2019 года, в расчет не принимались услуги).
В 2018 году, который Росстат взял за базовый, добыча и переработка полезных ископаемых (не только нефти и газа, но также угля, торфа, руд и прочих) принесли российской экономике 34,3 процента всей добавленной стоимости (сумма всех добавленных стоимостей образует ВВП). На обрабатывающие производства, к которым относятся почти все остальные отрасли промышленности, кроме электро- и гидроэнергетики, пришлось 53,2 процента.
По данным Минфина, нефтегазовые доходы федерального бюджета в 2019 году составили 7,9 триллиона рублей, или 39,2 процента от всех поступлений. Сюда входят налог на добычу полезных ископаемых (НДПИ), экспортные пошлины на нефть, нефтепродукты и газ, а также недавно внедренные налог на добавленный доход (НДД) и акциз на нефтяное сырье. Налог на прибыль компаний отрасли и НДС в статистике не учитываются, и некоторые экономисты считают такой подход некорректным. Согласно их версии, нефтегазовый сектор в прошлом году принес стране 10,5 триллиона рублей, или 52,2 процента всех бюджетных доходов.
Такая зависимость обычно приводит к «голландской болезни». Определение ей дали в 1970-х — после того, как в нидерландском Гронингене было открыто крупное газовое месторождение. Страна быстро привыкла зарабатывать легкие деньги, но приток на местный валютный рынок «лишних» долларов (за которые во всем мире традиционно продаются углеводороды) привел к чрезмерному укреплению ходившего тогда в обороте гульдена. Спрос на него создавали экспортеры газа, нуждавшиеся в национальной валюте для выплаты зарплат, налогов, инвестирования в расширение производства.
В итоге страдали экспортеры из других, более технологичных отраслей: их продукция в пересчете на доллары стоила больше, чем могла бы при слабом гульдене, что отталкивало покупателей и снижало выручку. Производства переживали спад и закрывались, поскольку ввозить в страну импортные товары зачастую было выгоднее. Виновником «голландской болезни» чаще всего становятся именно ресурсодобывающие компании. В России такой эффект называют «нефтяной иглой».
Отечественная экономика ощущает на себе дополнительные риски: курс рубля не просто укрепляется вслед за ростом нефтегазового экспорта, но и колеблется в зависимости от движения мировых цен на углеводороды, особенно на нефть. В большинстве финансово стабильных стран существует один основной способ управлять курсом национальной валюты — изменять ключевую ставку на рынке. Чем она ниже, тем менее привлекательны местные активы для внешних инвесторов, а значит — меньше спрос на валюту. Для России цены на нефть служат дополнительным и очень существенным фактором, на который власти к тому же имеют ограниченное влияние. Избыточная выручка экспортеров, продаваемая на внутреннем рынке, укрепляет рубль, ее отсутствие — ослабляет его.
Колебания чреваты неопределенностью для всех, кто не связан с нефтью и газом. К примеру, продавцы импортной электроники, валютные цены на которую обычно растут в пределах инфляции, несут дополнительные непредвиденные расходы при каждом падении курса рубля. Парадоксально, но нефтяники разницы почти не замечают. Для них рублевый ориентир — нетбэк (мировая цена за вычетом экспортной пошлины и логистических затрат) — всегда остается стабильным. Чем выше он в долларах, тем «сильнее» рубль, и наоборот. Грубо говоря, итоговая стоимость для российских НПЗ при цене 50 долларов за баррель и курсе 60 рублей за доллар будет такой же, как и при 100 долларах за баррель, но курсе 30 рублей за доллар. То же происходит с бензиновым нетбэком, который заводы принимают за базу при торгах на российских биржах. Крупнейшая площадка — Санкт-Петербургская международная топливно-сырьевая биржа.
Как следствие, цены на производимый заводами бензин долгие годы оставались предсказуемыми: независимо от внешней конъюнктуры они немного росли — на величину инфляции и регулярно повышаемых правительством акцизов. Этот косвенный налог, как и НДС, включается в стоимость товара и оплачивается конечным потребителем. В цене российского бензина акцизы занимают от 18 до 30 процентов, а все налоги в совокупности — до 65 процентов. Единственное исключение случилось в кризисном 2009 году, когда по всему миру, включая Россию, как и сейчас, упало производство и спрос на топливо. Добывающие компании и НПЗ вынуждены были ненадолго снизить цены на свою продукцию.
Пять лет спустя на мировом рынке произошел сильнейший обвал. В течение 2014 года фьючерсы Brent подешевели на 45 процентов (примерно со 100 до 55 долларов за баррель), а в 2014-2016 годах суммарно — на 70 процентов. Причиной назвали резкое оживление на американском сланцевом рынке — именно на него пришлось около половины глобального роста добычи, хотя прежде его доля не превышала шести процентов. В обычной ситуации внутренние цены на бензин в России остались бы практически неизменными: «ослабевший» рубль сохранил бы нетбэк для добытчиков на прежнем уровне.
Но падение оказалось слишком сильным. Иностранные инвесторы, привыкшие видеть в нефтегазовом секторе основу российской экономики, испугались за ее дальнейшие перспективы и начали массово распродавать активы, избавляясь от освободившихся ненужных рублей. Ситуацию дополнительно подогревали спекулянты, спешившие переложиться в более надежные активы, и некоторые компании, лишившиеся из-за недавно введенных санкций доступа к зарубежному капиталу. Они срочно занимали рубли и покупали на них валюту на внутреннем рынке.
В итоге за год российская валюта потеряла 56 процентов стоимости, а в «черный вторник» 16 декабря побила абсолютный антирекорд: доллар торговался за 80 рублей, евро — за 100. Падение курса рубля оказалось более сильным по сравнению с ценами на нефть. Баланс был нарушен, и к концу 2014 года рублевый нетбэк, вопреки прежде работавшим правилам, вырос, потянув за собой стоимость бензина. За год она увеличилась на 8-11 процентов.
Следующие два года цена снова оставалась стабильной, пока в феврале 2017-го в России не заработало бюджетное правило. Попытки запустить его предпринимались и раньше, но оказывались безрезультатными. Правило предписывает, что все нефтегазовые доходы, полученные сверх уровня, который обеспечила бы цена на нефть российской марки Urals в 42,6 доллара за баррель, не поступают напрямую в бюджет и не могут тратиться на текущие нужды. Они направляются в Фонд национального благосостояния (ФНБ) — единственный оставшийся в России суверенный фонд, в котором государство копит средства, инвестируя их в надежные низкодоходные активы. Когда нефть опускается ниже базовой отметки, активы фонда распродаются для поддержания курса рубля, пострадавшего от нехватки экспортной выручки.
В ФНБ хранятся иностранные государственные облигации, номинированные в долларах, евро, юанях и других валютах. Поступающие в него средства предварительно обмениваются на них, ослабляя тем самым рубль. Выходит, что часть валютной выручки, только что проданной ради уплаты налогов и пошлин, пускается в обратный путь. В среднесрочной перспективе курс рубля остается на приблизительно одинаковом низком уровне, а рублевый нетбэк по нефти и бензину ориентируется только на мировые цены и следует за ними. Исключения возможны на короткой дистанции в случае слишком резких потрясений, подобных мартовскому ценовому обвалу после разрыва сделки ОПЕК+, поскольку ЦБ проводит операции постфактум по итогам каждого месяца. Власти много говорили, что курс рубля наконец-то «отвязался» от цен на нефть.
Однако тут в дело вмешались акцизы, размер которых правительство ежегодно изменяет — иногда снижает, но чаще увеличивает. Обычно рост не превышает уровня инфляции, но с января 2018-го составил сразу 10,7 процента (при годовой инфляции около четырех процентов) — до 11,2 тысячи рублей за тонну бензина класса «Евро-5» и 11,2 тысячи рублей за тонну дизельного топлива. Власти объяснили это решение стремлением направить собранные средства на строительство сразу двух важных автотрасс: калининградского «Приморского кольца» и крымской «Тавриды».
Даже Федеральная антимонопольная служба (ФАС) выступала против столь резкого роста акцизов, опасаясь роста розничных цен. К тому же в апреле 2018-го США ввели очередные санкции — на этот раз в отношении российских бизнесменов, тесно связанных, по их мнению, с Кремлем. Новые ограничения отпугнули инвесторов, побоявшихся иметь дело с крупнейшими российскими компаниями, поскольку это грозило запретом на работу в Америке. Курс рубля опустился, что только усилило эффект от приобретения валюты для ФНБ по бюджетному правилу. Нетбэк подрос сильнее ожидаемого, вслед за ним — и розничные цены на бензин. С середины марта по июль Аи-92 подорожал на девять процентов; Аи-95 — на 8,5; дизель — на 6,4. И такой рост в сложившихся международных условиях был еще сдержанным, ведь рублевый нетбэк за это же время увеличился почти на 25 процентов. Повысить цены еще сильнее НПЗ и АЗС мешали ограниченные возможности покупателей.
Правительство кинулось исправлять ситуацию вручную и договорилось с крупнейшими производителями о заморозке цен. Потенциальным нарушителям пригрозили поднять экспортную пошлину на бензин с 30 до 90 процентов от величины пошлины на сырую нефть (что привело бы к резкому снижению бензинового нетбэка). Особенно сложно владельцам АЗС приходилось осенью 2018 года, когда мировые котировки на нефть взлетели из-за падения добычи в Венесуэле и Иране (стоимость барреля североевропейской марки Brent доходила до 86 долларов), а повышать цены на заправках по-прежнему было нельзя. Даже экстренное снижение акцизов — на 3,7 тысячи рублей за тонну бензина — не сильно выправило положение независимых (от крупных холдингов) сетей.
Продлить заморозку договорились и на начало 2019 года. По условиям нового соглашения, цены на бензин могли расти только на величину инфляции, а в начале года — еще и на размер повышения НДС, который увеличился с 18 до 20 процентов. Но главным событием в отрасли стало завершение налогового маневра, рассчитанного до 2024 года. Он предусматривает постепенное снижение экспортных пошлин с одновременным повышением НДПИ. Последний гораздо привлекательнее для государства, ведь им облагается вся добываемая в России нефть, а не только экспортируемая.
Но снижение пошлин означает увеличение нетбэка, а значит — открывает новые возможности для роста внутренних цен. Чем ниже пошлина, тем выгоднее продавать топливо за границу, что приводит к сокращению предложения на родине. К тому же нефтеперерабатывающие заводы постепенно лишаются так называемой бюджетной субсидии в виде разницы между экспортными пошлинами на сырую нефть и на нефтепродукты. К примеру, в 2017 году (последнем перед разработкой налогового маневра) российские НПЗ сообща сэкономили 1,4 триллиона рублей, а потеряли из-за пошлин только 782 миллиарда. В отсутствие такой поддержки рентабельность многих из них могла снизиться до критических значений.
В качестве решения проблемы был разработан специальный механизм обратного акциза. В Налоговом кодексе появился новый подакцизный товар — нефтяное сырье, под которым понимается вся нефть, купленная заводом для переработки на домашнем рынке. Если нефтяная компания соблюдает норматив по количеству такой нефти (в процентах от всей добытой), ей начисляется дополнительный акциз. Однако платить его, в отличие от всех остальных, не нужно — он засчитывается в виде вычета и уменьшает общую сумму налогов за отчетный период. Акциз был рассчитан в первую очередь на вертикально интегрированные нефтяные компании (ВИНК) — крупные холдинги, в состав которых входят и добывающие подразделения, и НПЗ, и собственные сети заправок, но распространяется также и на независимые НПЗ.
Условия его получения просты: необходимо либо производить высококачественный бензин по стандарту «Евро-5» в доле не менее 10 процентов от всей продукции, либо потратить на модернизацию как минимум 60 миллиардов рублей за несколько лет. Главная составляющая обратного акциза — так называемая демпфирующая надбавка, или попросту демпфер. По своей величине она, как правило, намного превосходит сам акциз. Рассчитывается она как разница между рублевым нетбэком на бензин и условной внутренней ценой, которую правительство устанавливает на год вперед, ориентируясь на прошлогодние рыночные значения. Если нетбэк выше, большая часть разницы (68 процентов для обычного бензина и 65 — для дизеля) компенсируются государством через демпфер — фактически НПЗ уменьшает на эту сумму налоги.
Власти надеялись, что производители бензина, получив компенсацию, не будут отправлять продукцию на экспорт или повышать цены внутри страны. Однако и у этой меры есть очевидные недостатки. Главный заключается в том, что демпфер может быть отрицательным — в том случае, когда нетбэк ниже условной цены. Тогда 68 процентов разницы придется выплачивать уже самим НПЗ в виде дополнительного налога (вычет попросту исчезнет), и стимула сдерживать цены на внутреннем рынке у них уже не будет. Более того, законом предусмотрено, что демпфер перестанет начисляться, если текущие внутренние цены на 10 процентов и более превышают условную. Продавцам выгодно держать котировки именно на таком уровне, чтобы избежать отрицательного демпфера. Если же он положительный, имеет смысл установить цену, максимально близкую к планке «условная стоимость плюс 10 процентов».
Но и это еще не все. Условная цена, с которой сравнивается экспортная альтернатива, многими воспринимается как недостаточно корректный ориентир. Она не реагирует на текущие рыночные изменения и весь год остается на одном уровне, а в следующем просто индексируется на пять процентов. Если предположить, что в будущем мировые цены будут снижаться, вероятность отрицательного демпфера только вырастет. У НПЗ, а следом и у розничных продавцов бензина не остается повода снижать расценки.
Кроме того, демпфирующие надбавки к обратному акцизу по разным видам топлива — обычному бензину и дизелю — учитываются вместе, что нередко приводит к завышению котировок, даже когда этого можно избежать. К примеру, отрицательный демпфер на бензин перекрывает положительный на дизель, заводу доначисляются налоги, и он вынужден перекладывать их на покупателей.
Независимые АЗС предлагают свои варианты выхода из ситуации. Среди них — установление нижней планки относительно условной цены (по аналогии с верхней), за которой демпфер будет обнуляться. По мнению авторов, такая мера будет стимулировать производителей опускать цену ниже планки, но на деле аргумент выглядит спорным. В 2020 году условная цена равна 53,6 тысячи рублей за тонну бензина. Даже если нетбэк будет составлять хотя бы 50 409 рублей (или выше), уплата в бюджет отрицательного демпфера без повышения оптовой цены на бензин будет для НПЗ выгоднее, нежели добровольное снижение до уровня условной цены минус 10 процентов. В начале 2020 года нетбэк для бензина находился на уровне 53 773 рублей.
В последние месяцы он существенно снизился — из-за падения спроса на топливо в условиях пандемии. Пока вертикально интегрированные нефтяные компании и независимые НПЗ исправно платят государству отрицательный демпфер, видимо, опасаясь, штрафных санкций или новых ограничений. Только за март в бюджет поступило 10,5 миллиарда рублей. Но теоретически переработчикам ничто не мешает поднять цены до уровня выше 58 960 рублей за тонну (условная цена плюс 10 процентов), чтобы обнулить отрицательный демпфер. Нынешние котировки на Санкт-Петербургской бирже немного не дотягивают до этого значения, остановившись на отметке 58 174 рубля.
По-настоящему действенным шагом была бы отмена отрицательных демпферов. Тогда приемлемая для НПЗ цена могла бы опускаться ниже условной отметки — при располагающей внешней конъюнктуре. Но власти едва ли пойдут на такой шаг, ведь им надо возмещать доходы бюджета, выпадающие из-за компенсаций заводам (в виде положительного демпфера), а заодно из-за упавших цен на нефть. Также стоит снять запрет на импорт бензина из-за рубежа, временно введенный правительством для отсеивания конкуренции отечественным перерабатывающим предприятиям.
В глобальном плане для того, чтобы на российском топливном рынке установилось здоровое ценообразование, предполагающее возможность снижения котировок, необходимы более глубокие перемены. Отечественной экономике нужно сократить слишком сильную зависимость от экспорта сырьевых ресурсов. Тогда изменения мировых цен не будут влиять на курс рубля, а значит, нетбэк станет плавающим (и даже бюджетное правило не способно будет внести коррективы). Укрепление международной роли российской валюты послужит той же цели — при условии, что хотя бы какая-то часть поставок за рубеж будет оплачиваться рублями.
Некоторые страны, в основном с авторитарным правлением, решают проблему иначе. Они выплачивают нефтяникам и переработчикам субсидии за снижение цен для населения. Размеры таких льгот намного превышают российские демпфирующие надбавки. Так, в Венесуэле литр бензина стоит 2,5 цента, в Саудовской Аравии до недавнего времени — 24 цента (пока власти не инициировали повышение на 80 процентов), в Кувейте — 34 цента. Президент Туркмении Гурбангулы Бердымухамедов два года назад распорядился повысить цены в 1,5 раза — до 42 центов за литр.
Однако компенсируются низкие цены, как правило, двумя способами: повышением налогов или переводом всей нефтяной отрасли под полный контроль государства. Зачастую позволить себе слишком низкие расценки на заправках могут добывающие страны с небольшим населением. Так они реализуют концепцию нефтяной ренты, делясь с жителями доходами от экспорта. В полноценной рыночной экономике бесплатные либо слишком дешевые ресурсы невозможны — ведь каждая компания должна преследовать коммерческий интерес.
Обратным примером может служить Норвегия. Государство с населением пять миллионов человек имеет развитую и диверсифицированную экономику: помимо нефти и газа, экспортирует оружие, сельскохозяйственную продукцию, зарабатывает на туризме. Колебания цен на ресурсы не приводят к резким перепадам курса национальной валюты — кроны. К тому же нефтегазовые доходы бюджета не зависят от налогов. Они поступают в казну напрямую в качестве платы за пользование принадлежащими государству месторождениями и трубопроводами, что позволяет избежать постоянных изменений в налоговой политике властей и введения аналога российского демпфера.
С 1990-х функционирует знаменитый Норвежский пенсионный фонд, самый крупный суверенный фонд в мире с активами общей стоимостью выше триллиона долларов. В нем, как и в российском ФНБ, накапливаются сверхдоходы от продажи углеводородов, однако они не могут использоваться на текущие нужды и предназначены будущим поколениям норвежцев. Цены на местных АЗС колеблются в зависимости от текущей конъюнктуры. Такая модель может стать ориентиром для России. В отличие от постоянно меняющихся российских условий, она годами доказывает свою эффективность.