«Эту боль и ужас не передать словами» Как россиянка с детьми выживала среди сирийских боевиков и в лагере военнопленных?

В конце июля суд в Санкт-Петербурге приговорил к восьми годам колонии общего режима 59-летнюю пенсионерку Марину Комар: ее признали виновной по статье 205.1 УК РФ («Содействие террористической деятельности»). Марину отправили на зону за то, что она посылала деньги дочери Яне и пятерым маленьким внукам, оказавшимся в Сирии на территории, подконтрольной международной террористической организации «Исламское государство» (ИГ — запрещена в России). Впрочем, Марина утверждает, что без ее помощи родным просто не удалось бы выжить. Корреспонденту «Ленты.ру» Владимиру Седову удалось связаться с Яной Комар и ее подругой Олесей Биченовой, которые сегодня находятся в лагере для военнопленных «Аль-Холь», и записать рассказы двух женщин о том, как они выживали среди боевиков ИГ и что происходит за колючей проволокой, где десятки тысяч пленников томятся под прицелами пулеметов в сирийской пустыне.

Этот материал вошел в список лучших лонгридов «Ленты.ру» за 2022 год. Больше хороших материалов от наших авторов можно прочесть тут.

Рассказы Яны Комар и Олеси Биченовой корреспондент «Ленты.ру» записал при помощи мессенджеров. При этом обе пленницы пошли на большой риск: в лагере «Аль-Холь» очень слабый интернет, а использование мобильных телефонов там наказывается избиением плетьми. В течение недели россиянки по ночам записывали ответы на вопросы нашего издания.

Сегодня «Лента.ру» публикует рассказ Яны Комар — уроженки Санкт-Петербурга, которая находится в «Аль-Холь» с пятью малолетними детьми. Яна родилась в полной семье, поступила в институт, а в 18 лет попала в Турцию, увлеклась ее культурой и традиционным исламом. Она стала посещать занятия в медресе (духовной исламской школе) и общаться с мусульманами. В одном из учебных центров она познакомилась с будущим мужем Денисом Поповым — уроженцем Азербайджана. Так начался ее путь в Сирию.

«Его слова прозвучали как приговор»

Яна Комар: В апреле 2014 года в поисках лучшей жизни моя семья покинула Санкт-Петербург. Я, беременная четвертым ребенком, вместе с мужем Денисом и тремя детьми поехала к его родственникам в Баку. Оттуда мы хотели поехать учиться в Египет или на ПМЖ в Турцию — это должно было решиться за месяц в столице Азербайджана.

Я не хотела лететь в Каир — как человек, выросший в развитой и цивилизованной стране, сошла бы там с ума от жары и условий жизни, поэтому предложению Дениса перебраться в Стамбул была бесконечно рада. Там мы остановились у друзей мужа, и поначалу мне все казалось радужным.

Но вскоре я стала замечать, что муж часто пропадает где-то с незнакомыми мужчинами, не ищет жилье, не устраивается на работу. А в доме стали появляться странные вещи — как будто Денис собрался в какой-то грандиозный поход.

Уже потом я узнала, что Шам — это общее название стран восточной части Средиземного моря: Сирии, Ливана, Палестины, Иордании, Египта и Турции. От таких новостей у меня сердце в пятки ушло: какой еще Шам? Вечером я устроила мужу скандал и потребовала объяснений. Его слова прозвучали как приговор.

«С тобой или без тебя, но мы с детьми уедем в Сирию. Найти там другую жену — не проблема», — сказал Денис.

Как только наша семья пересекла границу, нас разделили. Меня с детьми поселили во временном общежитии в деревне недалеко от Тель-Абьяда, там в каждой комнате находилось по три-четыре семьи не меньше моей. Один бак с водой, загаженный туалет, еда по раздаче — так нас встретила Сирия.

В общежитии мы прожили два дня, прежде чем меня и еще несколько семей посадили в автобус и отправили в Ракку — город, ставший столицей халифата (запрещенная в России международная террористическая организация «Исламское государство», ИГ — прим. «Ленты.ру»).

«Никогда не забуду звук его перезарядки»

Яна Комар оказалась в Ракке в момент операции проамериканской коалиции вооруженной оппозиции. С 6 ноября 2016 года по 17 октября 2017 года демократические силы Сирии — SDF — проводили наступление на позиции ИГ при поддержке авиации США, Великобритании и Франции.

Впервые я попала под массированную бомбардировку на третий день моего пребывания на территории ИГ. Накануне у моих детей на коже стали появляться пятна, пугавшие соседок по общежитию. Смотрители решили утром везти нас в больницу. Уже в дороге мы ощутили встряску от взрывной волны снаряда, упавшего на другом конце города.

В тот момент мы стояли в пробке на мосту через Ефрат. «Если рванет здесь, мы рухнем в воду и погибнем», — думала я в панике. От этих мыслей меня отвлек новый взрыв, который был значительно ближе первого: после него в воздух взмыл столб черного дыма.

Водитель открыл окна нашей машины, и в этот момент раздался новый взрыв: мощнейшая волна впечатала нас в сиденья, а у соседних автомобилей выбило стекла. «Как вовремя наш шофер опустил стекла», — подумала я и, найдя в салоне какой-то плед, укрыла им детей.

Между тем водитель решил действовать: он выскочил на встречную полосу, через мгновение съехал с моста и помчал нас к больнице по трущобам. Всю дорогу я видела полуразрушенные здания, искореженные автомобили и слышала, как рвутся снаряды. Вдалеке я заметила, как бойцы ИГ бьют по огромному самолету, который снизился для маневра.

Это был «Геркулес», или «Герыч», как его прозвали в народе (Hercules — американский военно-транспортный самолет Lockheed C-130; вероятно, речь идет об одной из его модификаций — Lockheed AC-130 Spectre, летающей батарее непосредственной поддержки подразделений сухопутных войск на поле боя).

Он напомнил мне авианосец с крыльями. Его террористы боялись больше всего: «Геркулес» своим огнем мог оставить от дома воронку одним залпом и строчить одиночными выстрелами, как из швейной машинки. Никогда не забуду звук его перезарядки, разносившийся над Раккой: как будто старый скрипучий диван двигали по паркету, — от него передергивало.

Между тем новая волна взрывов накрыла нас на подъезде к больнице: мы остановились поодаль, с тыльной стороны здания, чтобы не мешать наплыву машин, которые везли сюда раненых и убитых (морг находился там же, в цокольном этаже).

Я была на пятом месяце беременности, и хотя токсикоз уже вроде бы закончился, мне стало плохо: я с трудом сдерживала рвотные позывы. Впереди меня бежал трехлетний сын, которого то и дело толкали спешащие люди, на одной руке сидела двухлетняя дочь, а в другой я держала автолюльку с ее семимесячной сестрой.

Врач в больнице был иностранец, не араб, и мне пригодилось владение английским языком. Меня, к слову, в Сирии он выручал не раз. Доктор дал мне все необходимые лекарства — от болеутоляющих до успокоительных, бинты, антисептик и пластыри. И рассказал, как оказывать первую помощь.

«Его сожгли заживо и раскатали бульдозером»

В Ракке Денис работал и в свое отсутствие запрещал мне выходить из дома без крайней необходимости. Если у меня возникали проблемы, я должна была просить помощи у соседей-переселенцев. Главной проблемой была нехватка воды: она накачивалась моторами в баки на крыше, а с электричеством бывали перебои.

Зимой, для того чтобы согреться, мы сами собирали мазутные печи — это были очень пожароопасные конструкции. Такая печь легко могла развалиться во время постоянных бомбардировок, когда дома ходили ходуном. Во время авианалетов я не использовала печь, и мы с детьми мерзли вместе.

Моя мама присылала мне деньги, поэтому у нас была и еда, и одежда. Причем со временем поток переселенцев в Ракку рос, а вместе с ним торговля в городе оживала: становилось больше магазинов секонд-хенда, а жалкие лавочки превращались в супермаркеты, заполненные дорогими турецкими продуктами.

Вместе с тем росли и цены, причем не только на импортные, но и на сирийские товары. Местные поняли, что переселенцы — это золотая жила, и даже в условиях войны зарабатывали на нас. Но, пока жизнь шла своим чередом, я каждый день мечтала уехать из Сирии и не следила за тем, что происходит в стране.

Я думала лишь о том, что у меня трое маленьких детей, скоро будет четвертый и мне очень нужна вода, чтобы они могли есть и пить, чтобы стирать для них вещи и купать их. Когда у тебя над головой летят снаряды — это очень страшно. Страшно, что они в любой момент могут упасть на тебя или на детей.

Вокруг меня было много женщин в таком же положении и с теми же проблемами. У них были родственники в России, которые не находили себе места и искали способы им помочь.

Меня шокировала публичная казнь иорданского пилота, которого террористы из ИГ сожгли заживо и раскатали бульдозером: я видела, как его обгоревшее тело крошилось на части. Это было кошмарное зрелище. Тогда я четко поняла, что с ИГ что-то не так — ведь ислам такого не допускает.

Мой муж Денис, который верил в ИГ, погиб в Ракке: в дом, где он находился, попал снаряд, и его завалило. Об этом мне рассказали мужчины, которые пришли с соболезнованиями через день после его смерти. Они купили нам с детьми все необходимое, а потом перевезли нас в общежитие для вдов и разведенных.

Там за толпой женщин и детей следил всего один человек. Условия были ужасные: постоянный шум, грязь, перебои с электричеством и нехватка воды. При этом всем нужно готовить, стирать, делать уборку... Нервы сдавали часто, и начинались конфликты.

Кроме того, из-за антисанитарии очень быстро распространялись болезни, а возить каждую женщину в больницу по первому требованию никто не собирался. В какой-то момент я смирилась с тем, что из ИГ мне уже не выбраться, но жить дальше надо. И тогда я решила вновь выйти замуж — стать второй женой дагестанца Абдулы. К тому моменту от Дениса у меня уже родился четвертый ребенок — девочка, но Абдула принял меня со всеми.

«Осколки снаряда ранили мужа в голову»

Абдула был первым, кто посватался ко мне. Хороший и очень домашний человек, он искренне заботился обо мне и детях, обеспечивал нас всем необходимым и редко отлучался из дома. Свою первую жену, как и меня, Абдула встретил вдовой с двумя детьми.

У нас троих не сразу получилось найти общий язык — сказывалась разница в традициях, менталитете, даже в приготовлении блюд. Но со временем испытания сблизили нас и мы стали как одно целое. Через девять месяцев после начала совместной жизни мы все вместе из Ракки переехали в городок Аль-Букамаль.

Это было более спокойное место у границы с Ираком. Позже у Абдулы появились еще две жены, но я точно знаю: его намерения были чисты. Новых жен он взял, как и меня, для того чтобы заботиться о вдовах и сиротах. Дело в том, что в исламе ребенок считается сиротой даже при живой матери, если его отец умер.

У третьей жены Абдулы двухлетняя дочь болела раком — это открылось уже после их свадьбы. И он стал заниматься ее лечением, возил девочку по врачам. Порой я сопровождала их как переводчик, пока другие жены Абдулы присматривали за моими детьми.

С ним ехали я, четверо моих детей, его третья жена и ее больная дочь. В какой-то момент рядом с нашей машиной взорвался снаряд: его осколки ранили Абдулу в голову и лишили его правого глаза. Он попал в больницу города Меядин. Это был один из сложнейших моментов нашего брака: в Меядине у нас не было знакомых, а две жены Абдулы просто не знали, где он. В итоге мы с третьей женой разрывались между лечением больной девочки, уходом за Абдулой и заботой о моих четверых детях.

«Люди бежали, хватая детей»

Вернувшись в Аль-Букамаль, мы узнали о продвижении проамериканских войск со стороны Ирака — нам пришлось переехать в поселок Миджауада. Затем, под ударами беспилотников и авиации, мы переправились через реку и на короткое время осели в городе Хаджин. Через некоторое время мы нашли дом в поселке Кишма и переехали туда.

Бесконечные переезды очень измотали нас, и более-менее спокойная жизнь в Кишме на протяжении года стала огромным подарком судьбы. Там у нас с Абдулой родилась дочка по имени Марьям, а третья жена родила ему девочку Аишу. Но потом к поселку стали подступать курды, и вновь началась жизнь в бесконечных переездах.

Предчувствуя это непростое время, еще в Кишме четвертая жена Абдулы уехала от нас — хотела самостоятельно выбраться с территории ИГ. Но в итоге она попала в плен к курдам и ее отправили в лагерь «Аль-Холь», где позже оказались и мы.

В итоге мы решили собирать деньги, чтобы заплатить проводникам и уйти с территории, подконтрольной ИГ. Моя мама прислала мне немалые суммы, но курды продвигались очень быстро — время играло против нас. При этом наступление проамериканских сил породило панику: люди бежали, хватая детей и самые необходимые вещи.

Те, кто бежит от войны, живут только насущными вопросами: где ночевать, что есть и где найти воду. Если ты ночью ютился в маленькой комнатушке с одной-двумя семьями, это считалось большой удачей. Ведь многие на пути к городу Аль-Багхуз Фавкани с маленькими детьми жили на улице, а на дворе был январь.

Конечно, это не российская зима, но ночью температура порой опускалась до нуля, дул пронизывающий ветер, шел дождь. Заснув в таких условиях, утром можно было просто не проснуться. Добавьте к этому ослабленный организм, недостаток еды и грязную воду — это смертельный коктейль.

После месяца скитаний из одного разрушенного дома в другой мы добрались до окрестностей Аль-Багхуза Фавкани, там выбрали место подальше от дороги и ближе к реке, чтобы легче было добывать воду. Так небольшая квадратная ниша с четырьмя высохшими гранатовыми деревьями по углам стала для нас домом.

Все, что мы смогли, — это вырыть углубление на высоту двух железных частей лопаты. А вырытая земля по периметру стала стенами нашего «дома». Между деревьями мы натянули одеяла — как крышу, а отрезы ткани прикрепили по бокам, они хоть как-то защищали от ветра и дождя. Внутри постелили пять матрасов, на которых спали четверо взрослых и девять детей.

«Люди гибли от бомб и голода»

Мы готовили на кострах, которые ограждали от ветра земляными насыпями, шлакоблоками, железками и всем, что попадалось под руку. Рубили на дрова гранатовые деревья, собирали ветки, а когда не было и этого — жгли вещи. А вещи оставались от тех, кто не пережил тот день, который пережили мы, — люди гибли от бомб, голода и холода.

Даже просто спуститься к реке за водой было настоящим испытанием: с другого берега нас обстреливали снайперы проамериканской коалиции — как будто играли с нами.

Но я не боялась: мой инстинкт самосохранения полностью притупил голод — все мысли были только о еде. И я, как робот, снова и снова шла к реке за водой. А еду было достать еще сложнее: в окрестностях Аль-Багхуза Фавкани ее почти не было, а если и была, стоила сумасшедших денег. Однажды Абдула пришел с пакетом муки, за который отдал 100 долларов.

В основном мы питались отрубями — мешали их с водой и солью, делали лепешки и обжаривали на огне. Но у такой еды был большой минус: без вреда в день можно съесть только 30 граммов отрубей. А мы ели больше, и эти отруби впитывали и выводили из наших тел все полезные и питательные вещества, лишая последних сил.

Но в какой-то момент появилась надежда: мы нашли проводников, которые пообещали увести нас с территории ИГ. Мы покинули старый «дом» среди гранатовых деревьев и накануне эвакуации решили переночевать в заброшенном здании. Но это здание, как назло, подверглось бомбардировке.

В итоге все наши вещи и деньги, собранные для проводников, оказались похоронены под рухнувшими стенами, а мы сами спаслись лишь чудом. У нас осталась только машина, но надежды больше не было.

«Самые горькие финики в моей жизни»

Мы застряли под Аль-Багхузом Фавкани без шансов на спасение. В один из дней Абдула случайно узнал, что на поле за городом под обстрел попала колонна фур ИГ с едой: по ней со всех сторон била артиллерия. Но и Абдула, и многие другие мужчины решили идти туда, чтобы добыть хоть что-то съестное и не дать близким умереть от голода.

Наступила ночь, а он не пришел к нам — не появился и утром, когда все утихло. А потом мужчины принесли нам три пакета муки, два пакета риса, упаковку сухого молока, банку детской смеси и пачку прессованных фиников: такова была цена его жизни.

Я ела через силу, это были самые горькие финики в моей жизни. Страшнее были лишь поиски тела Абдулы. Мы с другими его женами ходили по черным от гари дорогам, залезали в едва потухшие машины и под них, ковырялись в останках тел и поднимали одеяла, которыми эти останки были прикрыты. Причем там были не только мужские, но и женские тела.

Я была в толпе тех, кто ходил по этому пепелищу и искал своих мужей, отцов, братьев и сыновей. Всю эту боль и ужас не передать словами. Под ногами хрустели обгоревшие консервные банки, тлели запасные покрышки в кузове одного из грузовиков, поле застилал дым, а я все искала своего Абдулу.

Не помню, сколько в тот день мы осмотрели тел. Заодно, бродя по полю, я подбирала консервы из хумуса, ведерочки шоколадной пасты, о которой так мечтал муж в свои последние дни, просроченные медикаменты.

Кто знает — может, он погиб в огне или от снайперской пули и его успели похоронить. Возможно, свое последнее пристанище Абдула нашел в воронке, оставшейся от авиационного снаряда. Так закончилась история нашей с ним семьи.

«Горящие люди тонули вместе с детьми»

Следующие дни мы скитались из окопа в окоп — находиться в самом Аль-Багхузе Фавкани было опасно: курды все больше и больше теснили нас. Одну из ночей мы с другими вдовами Абдулы провели прямо на обочине дороги, прижимаясь друг к другу во время очередной мощнейшей бомбардировки.

Наутро нас нашел один из друзей Абдулы и посоветовал сдаться в плен — ведь на территории ИГ тогда мужчины едва справлялись с заботой о своих семьях. Нас никто просто не мог взять на попечение. И в этой ситуации плен действительно выглядел лучшим вариантом.

Вместе с детьми мы отправились в сторону курдского КПП — он располагался на горном склоне рядом с городом. Нас досмотрели и провели к месту ожидания транспорта. Когда стемнело, мы услышали крики оставшихся внизу и залпы орудий. Позже уцелевшие рассказывали, что в ту ночь у подножия горы творились настоящие ужасы.

Толпа топтала упавших, горящие люди искали спасение в реке и тонули вместе с детьми — в ту ночь погибли многие, кого я знала. Мы же в это время тряслись от страха на горе, ожидая машин. Вскоре приехали небольшие грузовики, и нас затолкали в кузов. Два часа спустя машины остановились — их окружили солдаты, нам раздали еду.

Жареная картошка с луком и белый хлеб показались мне тогда самой вкусной едой в мире — ничего такого я не ела многие месяцы! Когда все поели, солдаты разделили людей из грузовиков на две группы: беженцев из других стран и иракцев с сирийцами. Беженцев отвели в сторону и построили в шеренги.

По одному вместе с детьми нас подводили к американским солдатам: те проводили обыск, брали отпечатки пальцев, сканировали сетчатку глаз, задавали базовые вопросы, затем выдавали сумки со сладостями. После этого всех беженцев погрузили в два грузовика-скотовоза с прицепами: в них мы провели 13 часов и к восьми утра прибыли в лагерь «Аль-Холь».

***

В лагере меня вместе с вдовами Абдулы и нашими детьми поместили в одну большую палатку: там мы ожидали своей очереди на регистрацию. В толпе ходили врачи, которые сразу заметили меня с младшей годовалой дочерью Марьям на руках и отвели на осмотр. Как оказалось, моя истощенная девочка весила всего четыре килограмма, а ее предплечья в обхвате были всего восемь сантиметров — по медицинским меркам эти значения считаются критическими.

Поэтому прямо с осмотра меня с дочкой увезли в больницу города Эль-Хасака — я даже не успела предупредить вдов Абдулы, и мои четверо детей остались с ними, но я знала, что они в безопасности. Выяснилось, что в больнице дети находятся без матерей, и меня отправили на выход. Пока я вместе с другими матерями ждала обратный транспорт в «Аль-Холь», решила потратить те скромные деньги, что у меня были, на фрукты — о, как давно их не видела моя семья!

Я купила два килограмма яблок, два килограмма апельсинов и два килограмма бананов. В лагерь нас привезли только в два часа ночи: я сразу же прошла регистрацию, а потом минут 20 ходила среди рядов одинаковых палаток и звала вдов Абдулы. Как оказалось, они не спали — ждали меня и, услышав мой голос, бросились мне навстречу. Мы разбудили детей, вместе поели фруктов, а потом легли спать. Так началась моя жизнь в «Аль-Холь»: я попала в лагерь 11 марта 2019 года и нахожусь там до сих пор.

Продолжение следует.