В мае 1925 года из Соловецкого лагеря особого назначения бежала группа заключенных во главе с бывшим царским офицером, штабс-ротмистром лейб-гвардии Драгунского полка личной охраны императора Юрием (Георгием) Безсоновым. Этот случай уникален не только тем, что является одним из немногих успешных примеров бегства с Соловков. Оказавшись на свободе, группе Безсонова пришлось 35 дней пробираться сквозь суровую северную тайгу без еды и теплых вещей, отстреливаясь от преследовавших красноармейцев. Как царский офицер сумел выжить и что с ним стало потом — в материале «Ленты.ру».

Офицер, кладоискатель, каторжанин

Судьба Юрия Безсонова до Соловков была такой же, как и у многих его современников. Походы и битвы, победы и поражения, восстания, лишения и голод, жизнь на нелегальном положении, аресты и обыски, ссылки и лагеря — все это переживали те, кому суждено было родиться в конце XIX века, под каким бы знаменем они ни выступали во время Гражданской войны.

Безсонов родился в семье генерала, учился сначала во Франции, а потом и в России, окончил кадетский корпус и кавалерийское училище, командовал сотней в Черкесском конном полку, также известном как Дикая, или Туземная дивизия. Незадолго до революции Безсонов служил помощником коменданта Зимнего дворца, а когда дворец был захвачен матросами, ему пришлось бежать из столицы в провинцию, где царский офицер зарабатывал на жизнь пилкой дров.

Революция попыталась настигнуть его и там — Безсонову поступило предложение поступить к красным на службу, но тот категорически отверг его, чем, возможно, предопределил свою судьбу: вскоре его арестовали и отправили в первую тюрьму, заключение в которой чудом не закончилось для офицера расстрелом. Благодаря оплошностям следователей и несформированности самой системы уголовного наказания он избежал смерти, но оказался на каторге, а затем — по блату — в «конском лазарете», где ему, кавалеристу, приходилось забивать больных лошадей, чтобы не умереть от голода, а порой и ускорять превращение коней в доходящих.

За первой тюрьмой и ссылкой последовали еще двадцать пять мест заключения, и все это — вперемешку с побегами, поимками, романтическими приключениями, присоединением к продолжавшим сопротивление белым частям на Севере, поисками клада в Петрограде и налетами на сберегательные кассы.

Двадцать шестым местом заключения Безсонова стал Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), который в очередной раз оказался для него «гуманной альтернативой» расстрелу.

Так биография Безсонова обрела ту составляющую, которая смогла произвести впечатление на современников, и он описал ее в книге «Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков».

«Перемена участи»

Соловецкий лагерь мог стать последним местом заключения бывшего офицера. К тридцатым годам XX века смертность в лагере, по неофициальным оценкам — а официальных и точных данных не существует, — составляла до 40 процентов. И хотя лагерем в тот период руководил либеральный в сравнении с чекистами тридцать седьмого года бывший латышский стрелок Теодор Эйхманс, подорванное здоровье и аристократическое происхождение, а также факты участия Безсонова в выступлениях против большевиков значительно повышали вероятность его случайной или неслучайной смерти на Соловках.

Поэтому Безсонов решил вновь попытаться, как говорили сами арестанты, «переменить участь», то есть совершить побег.

Прежде чем оказаться в самом лагере, заключенные прибывали в расположенный на материке Кемский пересыльно-распределительный пункт, который также называли воротами в ГУЛАГ. После отправки на острова «переменить участь» становилось гораздо сложнее, но и побег из Кеми был непростым делом.

Безсонов описывал свое последнее место заключения так: «С трех сторон это кусок сплошного камня полкилометра в длину; треть его ширины омывается морем. Здесь нет ни одного дерева, кое-где он покрыт землей, все остальное гранит. Со стороны моря он окружен переплетенной колючей проволокой. От суши отделен высоким забором. За проволокой и забором — вышки для часовых».

Мысль о побеге появилась у Безсонова в первый же день после прибытия на распределительный пункт, и он даже попытался обсудить план бегства с другим офицером, сослуживцем по Дикой дивизии — ротмистром Созерко Мальсаговым. На предложение Безсонов тогда получил категорический отказ, и Безсонов предположил, что от самой мысли о побеге Мальсагова отвращала незавидная судьба других беглецов.

Однако оказалось, что Мальсагов отверг предложение о побеге лишь из-за опасений перед лагерными стукачами. Позже, оставшись один на один с Безсоновым, он признался, что готов рискнуть.

Так начались приготовления к «перемене участи». Для побега требовались деньги — их можно было использовать, чтобы подкупить охрану или купить у других каторжников более теплую одежду. И у Мальсагова они были, но в один из дней он решил купить спирт, и деньги пришлось добывать заново. В каторжной канцелярии им удалось подсмотреть карту местности, ограниченную масштабом в 50 верст, но до Финляндии их — более 300.

Надежда была лишь на компас, который удалось провезти в лагерь в куске мыла одному из их знакомых арестантов. Осложнялся побег и тем, что ингуш Мальсагов убедил Безсонова подождать других этапов с заключенными на случай, если среди новых арестантов прибудут его земляки. Этого не случилось, и они лишь упустили время.

Наконец, Безсонову и Мальсагову удалось подбить на опасное предприятие еще двух человек — Матвея Сазонова и того самого обладателя компаса, Эдварда Мальбротского, причем половина членов группы не была знакома между собой, что грозило провалом, ведь вчетвером им предстояло разработать план, одновременно оказаться на работах за пределами лагеря, избавиться от конвоиров и — самое сложное — пройти более 300 километров до спасительной границы.

Самым простым способом оказаться за пределами лагеря была работа в похоронной команде. Но условия жизни на каторге были таковы, что заключенные не умирали по одному, и поэтому хоронить их отправляли слишком большие группы — так было проще копать могилы.

Тогда Безсонов и его товарищи решили бежать с работ по заготовке веников, и медлить им было нельзя — лед на Белом море стремительно таял, и каторжан уже готовили к отправке с материка на остров.

День побега

В назначенный день Мальсагов как приближенный к администрации пересыльного пункта и имевший отношение к распределению нарядов выкрикнул имена других троих участников группы, чтобы отправиться с ними на «метелки». Но по правилам наряда в нагрузку пришлось брать и пятого заключенного, который был не в курсе побега. Им оказался казак Василий с подходящей его статусу в группе беглецов фамилией Приблудин.

Уже в лесу заключенные по сигналу Безсонова вступили с конвоирами в короткую рукопашную схватку, разоружили их и под прицелом винтовок повели с собой. На мушку взяли и пятого невольного участника побега, который в разгар схватки от страха встал на колени и поднял руки вверх. В таком составе группа отошла от лагеря и стала плутать по лесу, чтобы сбить с толку пленных конвоиров (вернувшись к начальству, они не должны были назвать путь, по которому ушли беглецы).

Наконец, заключенные стали решать судьбу красноармейцев. Большинство было за убийство надсмотрщиков, но уверовавший в Бога за свое долгое пребывание в лагерях Безсонов отказался убивать пленников, и участники группы нехотя подчинились. Позже, описывая свое верховенство в группе беглецов, он рассказывал, что те сами наделили его полномочиями «диктатора», но в воспоминаниях Мальсагова ситуация описывается совсем по-другому: «Безсонов, который сам утвердил себя в роли безжалостного диктатора, потрясал винтовкой перед носом каждого, кто останавливался хотя бы даже на минутку, и грозился убить его на месте». Впрочем, ниже сам Мальсагов признает, что без этого мотивирующего потрясания винтовкой побег вряд ли удался бы.

В итоге красноармейцев, до последнего не веривших, что им сохранят жизнь, отпустили в лес, казака Приблудина оставили в группе, и беглецы побрели в сторону границы.

35 дней в тайге

Если верить Безсонову, то члены группы, в лагере бравировавшие своим партизанским прошлым, боевым опытом и выносливостью, буквально умоляли делать частые привалы, при этом выбирая места, совершенно для этого не подходящие.

Но как ни парадоксально, майский холод, который не позволял беглецам надолго останавливаться на открытой местности и гнал их дальше, значительно упростил их переход к границе. Болотистая местность, которой они брели по тайге, была почти непроходима летом, но поздней весной под водой был еще толстый слой льда, благодаря которому их ступни проваливались в болото лишь на пол-аршина, то есть на 35 сантиметров.

Однако даже несмотря на благоволящие им условия, беглецы вымокли по пояс, что заставило их остановиться еще на один привал, место для которого выбирал уже сам Безсонов.

Вскоре снег был уже такой сильный, что бывшим заключенным пришлось строить укрытие, несовершенство которого сыграло с ними злую шутку — заваливший шалаш снег из-за близости костра и теплого дыхания самих беглецов начал таять, и крыша убежища потекла.

Снег шел пять дней, и все это время группа провела в протекающем шалаше. Идти дальше было нельзя, как и добывать провизию. Спасло их лишь то продовольствие, которое бывшие лагерники, переодевшиеся в форму своих конвоиров, «реквизировали» в домике у железной дороги.

К концу пятидневного сидения в шалаше у них начала развиваться цинга, но снегопад кончился так же внезапно, как и начался, и группа Безсонова, подгоняемая близкой погоней, вновь выдвинулась в путь.

На свежем снегу им все чаще попадались следы от кованых сапог красноармейцев и лагерных собак. Без карты долго уходить от погони по тайге было невозможно, и в конечном итоге беглецы столкнулись лицом к лицу со своими преследователями — целым отрядом солдат. Голод выгнал беглецов из леса к крошечному хутору, и в надежде пополнить запасы они двинулись к одной из изб.

Вероятно, не зная, что у их противников было лишь две винтовки, одна из которых — с погнутым штыком (и на эти две винтовки приходилось меньше 30 патронов), красноармейцы решили отступить и на лодке уплыли за подмогой. Ушли и беглецы — им нужно было пересечь страшившую их таежную реку Шомбу. И сделать это так, чтобы не попасть в ловушку.

Но страх перед Шомбой оказался напрасным — река эта и сейчас из-за своей узости считается неподходящей для сплава, и группа Безсонова по мостику легко преодолела это препятствие. Другое же испытание оказалось более серьезным — голод. От усталости и истощения сознание Мальсагова помрачилось, и он начал безостановочно ходить кругами, уже даже не требуя привала. Ему дали возможность отдохнуть, тем более что в том месте беглецов ждал неожиданный сюрприз.

«В этот день для преждевременного отдыха были основательные причины: мы шли по красному ковру... Это была прошлогодняя брусника, зимовавшая под снегом и теперь очень вкусная, а в особенности на голодный желудок», — рассказывал Безсонов.

Выручали группу Безсонова и обычаи северного народа карелов — в местах своей охоты и рыбалки те часто устраивали похожие на огромные грибы навесы, под которыми прятали ржаные лепешки, соль и даже бесценные в условиях тайги спички.

Когда лидер группы наткнулся на один из таких грибов и вернулся к товарищам, держа под мышкой одну лепешку и на ходу жуя другую, те подумали, что у них начались галлюцинации. У того же тайника группа сделала привал и полностью восстановила силы для последнего броска.

Жизнь, покидавшая Безсонова, вернулась, и у него даже появились силы любоваться природой, внезапно открывшейся ему со стороны, не грозившей смертью, а резонировавшей с его недавно обретенной верой в Бога.

Последний рывок

К тому времени беглецы, путаясь, сбиваясь с пути, делая множество привалов и уходя от погони, прошли уже около двухсот семидесяти верст из трехсот, отделявших их от Финляндии. Они предполагали, что самым опасным участком их перехода станет место перед границей, где красноармейцы с наибольшей вероятностью устроят им засаду. Так и случилось — почти у цели они столкнулись с превосходящим по численности отрядом преследователей.

Несмотря на огневое превосходство, красноармейцы почему-то боялись бывших заключенных, поэтому в открытый бой с ними не вступили, попытавшись расстрелять их с расстояния, из-за укрытия. Переплыть реку, у которой была устроена засада, было единственной возможностью спастись, поэтому беглецы, истратившие к тому времени уже половину своих патронов, также ушли от боя, запутали следы и начали готовиться к переправе.

«Пошел в одно место — неглубоко, но течение так быстро, что валит с ног. Один шаг вперед — вода подобьет ноги... Свалишься... и головой о камни… На мне были кожаные туфли и течение разорвало их на клочки... Прошел час, другой... Все пробуют, но ничего не выходит... Мальбротский отошел от берега, встал посередине реки и не может двинуться ни вперед, ни назад. Замерз, посинел, дрожит», — вспоминал ту переправу Безсонов.

Наконец, чудом они пересекли казавшуюся непреодолимой реку и, еще не осознавая этого, попали на территорию Финляндии, по которой блуждали еще несколько дней, не решаясь приблизиться к хуторам, опасаясь засады и ареста. Лишь на тридцать пятый день группа Безсонова отважилась выйти на контакт с не говорящими по-русски местными жителями, которые оказались не советскими карелами, а иностранными финнами.

«Сон и еда... еда и сон»

С группой Безсонова начали работать финские власти. Через переводчика бывшие заключенные рассказали им историю своего побега, поверить в которую власти Финляндии сразу не смогли. Пока версия беглецов проверялась и перепроверялась, их самих снова поместили в тюрьму, где они отъедались за все 35 дней марш-броска, а также за долгие месяцы пребывания в советских лагерях и тюрьмах.

В финских тюрьмах, оставивших у Безсонова и его товарищей по большей части приятные впечатления, беглецы провели около месяца. Наконец приятели офицера из русской диаспоры в Финляндии смогли связаться с властями и похлопотали об освобождении всей группы. Заключение закончилось, но тут же им предъявили счет за те продукты, которые они «реквизировали» уже на территории страны.

Но оказавшись на воле, среди суеты Гельсингфорса, Безсонов осознал, что настоящую свободу он гораздо сильнее ощущал тогда — 35 дней блуждая по лесам.