«Девальвации не будет!» 25 лет назад Россия столкнулась с крупнейшим экономическим кризисом. Что привело к дефолту?

Экономическому кризису 1998 года, крупнейшему в новейшей российской истории, исполнилось 25 лет. Дефолт и девальвация стали одновременно тяжелейшим ударом по простым людям и основой для бурного роста в следующие годы. Спустя четверть века отношение к тем событиям двойственное: пока одни считают принятое решение преступлением, другие говорят об уроке, который успешно использовала молодая страна. Но и те, и другие признают, что случившееся стало сильнейшим ударом по доверию людей к власти. История дефолта — в материале «Ленты.ру».

— По поводу девальвации. Сейчас все говорят, будет девальвация или нет.
— Не будет.
— Не будет девальвации? Твердо и четко?
— Твердо и четко. И не просто я придумываю, или фантазия, или не хотел бы. Нет. Это все просчитано. Каждые сутки проводится работа и контроль.

Этот диалог первого президента России Бориса Ельцина с журналистом во время поездки в Великий Новгород вошел в историю. Он состоялся в пятницу, 14 августа 1998 года, а уже в понедельник, 17 августа, ровно четверть века назад, правительство объявило о дефолте и расширении валютного коридора, что немедленно спровоцировало обрушение рубля.

К 1 сентября курс упал с 6,3 рубля за доллар до 9,33 рубля, к 1 октября — до 15,9 рубля, а к 1 января 1999 года — до 20,65 рубля. Еще через год курс доллара достиг 27 рублей. За полтора года российская валюта обесценилась более чем в четыре раза при росте средней зарплаты в полтора раза — с 1051 рубля до 1523 рублей. Для сравнения: за следующие 20 лет рубль подешевел в три раза, а вот средняя зарплата выросла более чем в 30 раз.

Крах национальной валюты стал одним из самых ярких проявлений эффекта «черного августа» (цепь катастроф различного характера, которые происходят в стране в последний месяц лета) и породил в народном сознании устойчивое недоверие к риторике властей об экономической ситуации. Слово «дефолт» превратилось в синоним кризиса, а 1998 год воспринимается как финал провальной экономической политики 1990-х.

Экстренную ситуацию сопровождала лихорадочная смена премьеров. Сначала едва назначенного Сергея Кириенко попытался сменить бывший глава правительства Виктор Черномырдин, но его не приняла Госдума. На смену ему пришел Евгений Примаков, после чего расстрельную должность занял Сергей Степашин. И, наконец, ровно год спустя, 16 августа 1999 года кабинет министров возглавил Владимир Путин. Можно сказать, что именно последствия кризиса привели на вершину будущего президента России, ведь его назначение совпало с завершением экономического хаоса.

А кто это сделал?

Чаще всего в тяжелых ситуациях в любой сфере жизни брать на себя вину за случившееся не стремится никто. Кризис 1998 года ничем не выбивается из общего ряда, так что в зависимости от уровня участия и личных взглядов политики, бизнесмены и чиновники приводят свои версии и перекладывают вину на своих противников или обстоятельства.

Если обобщать, то все объяснения укладываются в один из трех сценариев. В первом комментаторы считают, что кризис спровоцирован искусственно, возможно, с участием Запада, а его бенефициарами стали отдельные чиновники и олигархи. Этой версии в основном придерживаются спикеры левых взглядов — например, коммунист Владимир Федоткин.

Частично у такой версии есть поддержка и с другой стороны. Президент Ассоциации российских банков (АРБ), а в 1998 году ее вице-президент Гарегин Тосунян намекал, что проведенный таким образом дефолт оказался очень выгоден отдельным участникам рынка, которые буквально потирали руки. В свою очередь, Алексей Кудрин, на тот момент замминистра финансов, считает, что вину должен разделить и Международный валютный фонд (МВФ), который своевременно не предоставил необходимой помощи, причем не такой уж и большой.

Второй сценарий подразумевает, что винить особенно некого, состояние экономики делало девальвацию неизбежной, и вопрос был только в том, как именно и когда она случится. Например, Геннадий Меликьян, в 1998 году зампред правления Сбербанка России, признавал, что правительство и Центробанк держали курс искусственно и потратили все золотовалютные резервы, но утверждал, что в той политической ситуации они не могли действовать иначе. «Это была не их личная вина», — подчеркивал банкир.

Виктор Семенов, в 1998 году министр сельского хозяйства и продовольствия, добавлял, что когда формировалось правительство, все чувствовали себя заложниками ситуации и повлиять ни на что не могли. Другие участники тех событий и вовсе просили не искать виновных. «Никто. Это наша российская привычка — если что-то случилось, сразу искать виноватого. Кризис 1998 года был довольно широким явлением», — отмечал Евгений Ясин, в 1998 году министр без портфеля по экономическим вопросам, внутренним и внешним инвестициям.

А вот сторонники третьей версии прямо обвиняют Госдуму, которую на тот момент контролировала КПРФ. В июле депутаты отказались утвердить антикризисный пакет законопроектов, отклонили первое предложение о кредите от МВФ и тем самым лишили правительство средств для платежей по обязательствам. Коммунисты, подчеркивают их оппоненты, отказывались понимать, что перед тем, как раздавать деньги, их надо откуда-то взять, и пытались выставить себя защитниками простого народа.

Общими для всех версий остаются обвинения принимавших решения чиновников в непрофессионализме, что сложно отрицать. В конце концов речь шла о людях, которые получали образование в условиях плановой экономики, и каждый кризис был для них новым опытом.

Подвели Азия, нефть и жизнь не по средствам

Так или иначе экономический кризис стал сочетанием многих факторов и естественным следствием решений, принятых в предыдущие годы. Одним из важных обстоятельств, на которое российские власти повлиять никак не могли, стало резкое падение цен на нефть и газ, связанное с Азиатским финансовым кризисом 1997 года. Потрясения сократили мировой спрос и привели к оттоку капитала с развивающихся рынков.

Внезапный шторм в Азии ударил по и без того не слишком крепкой российской экономике 1990-х. По оценкам Центробанка, в 1998 году она потеряла 17,5 миллиарда долларов из-за снижения цен на основные экспортные позиции. Только по трем товарам — нефти, нефтепродуктам и природному газу — потери превысили 10 миллиардов долларов. При этом расходы бюджета были утверждены на уровне почти 500 миллиардов рублей, что на тот момент составляло около 80 миллиардов долларов.

Как утверждает пресс-секретарь Центробанка в 1998 году Ирина Ясина, регулятор ожидал, что баррель нефти будет стоить хотя бы 15 долларов, но в августе сырье продавалось по 8 долларов. По ее оценке, даже при цене 12 долларов на тот момент можно было бы проскочить кризис, но выручка от продажи нефти оказалась в два раза ниже запланированной.

Проверить это утверждение на практике невозможно, тем более что позднее эксперты признавали: популистская экономическая политика властей сама по себе не оставляла пространства для маневров.

В первую очередь речь идет об искусственном подавлении инфляции, чем занимался ЦБ. В 1997 году цены выросли всего на 11 процентов, а курс рубля удерживался на месте за счет растраты валютных резервов. Такую политику проводили на фоне низкой собираемости налогов, что усугубляло бюджетный дефицит. Впрочем, в его основе все равно лежали затраты на обслуживание госдолга, дошедшие до 34 процентов расходов.

А за них отвечала система государственных краткосрочных облигаций — знаменитые ГКО, займы под большие проценты на короткий срок, которые позднее сравнивали с финансовой пирамидой наподобие МММ.

К этой практике власти молодой страны обратились в 1993 году, после того, как в 1992-м напечатали денег и столкнулись с обвальной инфляцией. Первое, совсем небольшое, размещение трехмесячных облигаций прошло 18 мая 1993 года, причем по крайне низкой доходности — 100 процентов при инфляции в пределах 600-1000 процентов годовых (классические облигации должны как минимум быть выше инфляции, чтобы сберечь средства вкладчиков). Однако в октябре 1994 года Минфин уже продавал ГКО сроком обращения один год и под доходность 450 процентов, что в три раза выше действовавшей на тот момент ставки и в два раза выше инфляции.
В результате обязательства устремились вверх, платить вкладчикам приходилось гораздо больше, чем позволяла экономика.

В 1994 году долг вырос до 10,7 триллиона рублей (речь идет о неденоминированных рублях, в нынешних деньгах это 10,7 миллиарда рублей), в 1995-м — до 77 триллионов, что все еще было сравнительно небольшой суммой. Но затем случились выборы 1996 года, когда для победы Ельцина власти резко увеличили бюджетные расходы.

Новые расходы требовали резко увеличить заимствования, а это означало повышение ставок. Простыми словами — правительство пыталось получить как можно больше денег прямо сейчас, а ради этого обещало потом отдать во много раз больше. Тогда же власти отменили ограничения на вывоз капитала и допустили к ГКО иностранцев, которые ранее не могли вкладываться в российский госдолг напрямую. Чтобы заинтересовать их, ЦБ пообещал удерживать курс рубля на приемлемом уровне.

Предложение получилось привлекательным. В конце лета доходность ГКО составляла 60-80 процентов годовых, такие цифры всегда интересны спекулятивному капиталу. Первым минусом оказалось фактическое превращение внутреннего госдолга во внешний, ведь при выплате внутреннего долга деньги остаются в стране, а если отдать внешний, то капитал из нее уйдет. Второй неприятностью стало увеличение величины долга в 3,5 раза — до 249 триллионов неденоминированных рублей на начало 1997 года, что составляло 12,4 процента ВВП. К началу 1998 года внутренний долг России, в котором уже было много иностранных денег, взлетел до 19,3 процента ВВП. В те же годы на сравнимых развивающихся рынках внутренний долг был в разы меньше — 3 процента от ВВП в Аргентине, 5 процентов в Мексике, 7 процентов в Польше.

Не все так однозначно

Те методы, что были выбраны, привели к безвыходной ситуации. Заемные средства вкладывали не в развитие предприятий, а тратили на социальные расходы. Чтобы финансировать платежи, по ним привлекался спекулятивный иностранный капитал, новые заимствования шли на платежи по старым, а ради продолжения банкета власти удерживали крепкий рубль вопреки задачам экономики. С другой стороны, иная финансовая политика грозила социальными потрясениями с далеко идущими последствиями — например, новый государственный переворот, война, распад страны, и делать тот или иной выбор все равно пришлось бы.

Между тем у оппозиции в Госдуме в 1998 году был веский моральный повод для отказа от сокращения бюджетных расходов, а именно — залоговые аукционы. Так называлась практика, в рамках которой власти брали в долг у бизнеса под залог стратегических предприятий и не возвращали средства (на такие цели даже не были заложены бюджетные расходы), лишаясь активов. Подобный формат приватизации стал законным после указов Ельцина, проведены аукционы были в период с 17 ноября по 28 декабря 1995-го. Ранее Госдума заблокировала приватизацию таких активов, то есть в Кремле сознательно обошли запрет.

В докладе Счетной палаты «Анализ процессов приватизации государственной собственности в РФ за период 1993-2003 годы» отмечалось, что активы, попавшие в частную собственность на тех аукционах, обошлись новым владельцам гораздо дешевле рыночной стоимости, а состязательность большей частью не предполагалась. Более того, банки выдавали кредиты из средств, которые ранее Минфин размещал на их счетах, причем после деньги шли не на счета ЦБ, а оставались в тех же банках на особых счетах, выделенных под правительственные нужды.

Таким образом, к 17 августа 1998 года в стране сложилось то, что называется идеальным штормом. Иностранные инвесторы стремятся уйти в защищенные активы из-за мирового кризиса и больше не верят в способность российской власти контролировать расходы. Нефтегазовые доходы рухнули, собираемость налогов низкая, выплаты по госдолгу чрезвычайно высоки, а оппозиция держит в уме, что ранее была обманута, и отказывается признавать реальность приближающегося кризиса.

Посмотреть в завтрашний день

В конце 1997 года Кремль и Белый дом транслировали в народ самые позитивные настроения. Региональные власти отчитывались, что долги по зарплате погашены. Ельцин утверждал, что 1997 год стал «годом политической стабилизации»: реальные доходы граждан растут, объемы строительства увеличиваются, а страна перешла к экспорту зерна.

Однако постепенно позитив сталкивался с реальностью. Уже к лету долги по зарплате вернулись (две трети работников в стране и столько же пенсионеров не получали выплат), годовой дефицит бюджета взлетел почти до пяти процентов ВВП, бастовали шахтеры, а нефтяники после отказа в налоговых послаблениях угрожали вывести людей на улицы.

Последнюю неделю перед дефолтом участники рынка провели интересно. Глава Центробанка Дубинин уехал с семьей отдыхать в Италию, а Кудрин «осматривал достопримечательности» в Великобритании, хотя финансовая ситуация становилась панической: 11 августа торги на Мосбирже остановили из-за падения котировок. Через два дня желающие купить российские ценные бумаги вообще исчезли с рынка, а известный финансист Джордж Сорос выпустил статью, где заявил о неизбежности девальвации рубля и заключительной стадии кризиса.

В правительстве этих явлений старательно не замечали. Еще в четверг, 13 августа, на заседании обсуждали вопросы ужесточения контроля установки кассовых аппаратов и усиления ответственности за неуплату налогов. Панику на рынке там называли чем-то «из области психологии», а не финансов. Ельцин с его «твердо и четко» повел себя таким же образом.

При этом формально президент не обманул. В заявлении не было слов «дефолт» и «девальвация». Речь шла о расширении валютного коридора (в переводе с экономического на русский, если рубль упадет в полтора раза, ему не будут мешать), заморозке выплат по ГКО и облигациям федерального займа с переменным купоном (ОФЗ ПК) до конца года и разрешении банкам затормозить на 90 дней исполнение обязательств перед иностранцами. Позднее было объявлено об односторонней реструктуризации облигаций на условиях, которые отличались для разного типа инвесторов. Полные выплаты смогли получить только физические лица и компании, которые обязаны были держать в портфеле ГКО или ОФЗ. Всем остальным условия заметно ухудшили — и по деньгам, и по срокам.

Жизнь после «конца света»

Второй менее чем за десять лет финансовый кризис стал шоком для населения. Ситуация с задержками по зарплате усугубилась, сбережения обесценились в несколько раз (хотя у тех, кто заблаговременно перевел все в доллары, был повод для праздника), а стоимость товаров взлетела. Причем резко выросли в цене и продукты питания — ведь в те годы страна критически зависела от импорта продовольствия по основным позициям. По итогам 1998 года инфляция достигла 84,5 процента, а в 1999-м составила 36,6 процента. В сентябре 1999 года российские власти официально попросили США предоставить в текущем году дополнительную продовольственную помощь, в том числе знаменитые «ножки Буша».

Бизнесмены и банкиры пострадали не меньше прочих. Рухнули более половины банков из числа тех, кого 17 августа назначили ответственными за обеспечение стабильности платежной системы. Владимир Потанин, в 1998 году совладелец банка «Онэксим», рассказывал, что до дефолта его состояние оценивалось в миллиард долларов, а всего за одну ночь он превратился в должника, который обязан вернуть большую сумму.

Однако все позднейшие оценки кризиса свидетельствуют, что экономике он пошел только во благо и обеспечил бурный рост в следующие годы. Шоковая терапия научила чиновников, банкиров и бизнесменов осторожности, а дешевая рабочая сила позволила сделать выгодными отечественные производства, то есть начать импортозамещение. Через десять лет после дефолта Доминик Гуалтиери, на тот момент управляющий директор Альфа-Банка, подчеркивал, что вначале кризис казался нокаутом, но затем пришло понимание перспектив.

Конечно, важную роль сыграли длительный рост цен на нефть и понимание значения экспорта сырья для страны, что привело к созданию Фонда национального благосостояния (ФНБ), стабилизирующего ситуацию при серьезном падении нефтяных котировок. Спустя четверть века сбалансированность бюджета по-прежнему остается священной коровой для российских властей. За нее отвечает как низкий уровень госдолга, так и крайне осторожное увеличение дефицита бюджета даже в условиях кризиса. Такой подход помог относительно безболезненно, по крайней мере по сравнению с 1998 годом, пройти кризисы 2008-го, 2014-го и 2020 года, хотя они и сопровождались падением цен на энергоресурсы.

Эпоха недоверия

Поиск виноватых, который за давностью лет вряд ли уже приведет к каким-то новым открытиям, неизбежно оставляет в тени один важный фактор, которым в России принято пренебрегать. Речь идет о доверии общества, рост которого с точки зрения ряда экономических теорий влияет на ситуацию в экономике и благосостояние граждан. В соответствии с опросом World Value Survey за 1999 год, в первой пятерке стран по этому фактору были Дания (66,5 пункта), Швеция (66,3 пункта), Норвегия (65,3 пункта), Нидерланды (60 пунктов) и Финляндия (57,4 пункта).

Россия с результатом 23,9 пункта из развитых европейских стран опережала только Францию, на результате которой сказались традиции (французы считаются самой часто протестующей нацией в мире). Как показали дальнейшие исследования, повышение индекса на один процент в конце 20 века добавляло 659 долларов в ВВП на душу населения через пять лет.

Экономический рост России в XXI веке доказал, что основные принципы рыночной экономики, заложенные в 1990-е годы, были верны. Но с точки зрения доверия — причем даже не всего общества, а основных участников экономических отношений — к 1998 году в стране была катастрофа.

Кремль не доверял оппозиции, которую в те годы представляли коммунисты в Госдуме, и подозревал ее в желании усилить протестные настроения и захватить власть. Из-за этого правительство тратило средства не на производство, а на социальные нужды — зарплаты и пенсии. Одновременно, чтобы не допустить волнений в народе, власти начали завышать курс рубля и искусственно ограничивать инфляцию, что легло на только начавший развиваться бизнес дополнительным бременем.

В известной газете под названием «Не дай Бог!», запущенной перед выборами 1996 года, утверждалось, что если не Ельцин, то страну ждут голод, гражданская война и новый распад. Так идеологически сиюминутные расходы выглядели оправданными: сначала нужно победить врага, а экономикой займемся потом.

Оппозиция не доверяла Кремлю и младореформаторам, определявшим в те годы экономическую политику страны. За их методами видели стремление к личному обогащению за счет народа и продаже ценных государственных активов. Как итог — любые предложения урезать расходы бюджета воспринимались в штыки, займы в МВФ казались сдачей суверенитета, а мучительный переход на рыночные рельсы — предательством.

Иностранцы не доверяли российским властям в целом, понимая, что реально происходящие в экономике вещи скрыты, а позитивные обещания властей не подтверждаются результатами. При всех заявлениях о демократии и блестящих перспективах качественные инвесторы видели жизнь не по средствам и рост популистских расходов, так что рисковать соглашался только спекулятивный капитал. Он-то и сбежал при первых же признаках масштабного кризиса, зафиксировав доход. Российский бизнес ощущал, что государство рассматривает его как дойную корову. Налоги для исполнения фантастических обещаний росли, условия работы не улучшались, а лучшие активы уходили избранным участникам рынка.

У каждого, кто высказывал претензии, были свои основания, а вопрос, кто начал обманывать первым, не решить никогда. Общим остается только то, что когда никто никому не доверяет, борьба с противником и забота о личной выгоде ставят интересы страны на второй план.

Простые люди, конечно, тоже никому не верили, но повлиять на ситуацию и как-то позаботиться о себе не могли. Хотя некоторая стабилизация по зарплатам, пенсии и инфляции в 1996 и 1997 годах породила надежду, что основная стадия кризиса позади и дальше будет лучше. Ведь чиновники по телевизору объясняли, что экономика оказалась удивительно устойчивой, все находится под контролем и просчитано, иностранные партнеры надежны, а в стране скоро ожидаются реальные изменения.

Некоторые преимущества демократии

Еще одним популярным местом в рассуждениях о кризисе остается обвинение в нем демократии как таковой. С этой точки зрения именно большое количество противоборствующих политических сил и отсутствие твердой руки сделали возможной социальную катастрофу. В 1998 году население огромной страны за несколько дней обеднело в два-три раза, но Кремлю не пришлось жестко гасить бунты, вводить чрезвычайное положение, выводить на улицы дополнительные силы милиции и войска. Устойчивость центральной власти не пострадала. Граждане восприняли происходящее относительно спокойно, сама возможность высказываться и критиковать позволила выпустить пар.

Для примера: в 2001 году в Аргентине аналогичные российским события привели к чрезвычайному положению, гибели десятков человек во время протестов и в итоге — к отставке президента. Экономический кризис в те же годы в Эквадоре завершился государственным переворотом.

И даже если считать аналогии с Латинской Америкой не совсем корректными, остается пример 1991 года. Тогда в отсутствие официальной оппозиции и при полном контроле средств массовой информации в СССР была проведена денежная реформа, известная как павловская — по фамилии премьер-министра Валентина Павлова.

Она подразумевала обмен купюр достоинством в 50 и 100 рублей за три дня, причем не более 1000 рублей, повышение цен на многие товары и ограничение на снятие средств со счетов. Как и в 1998 году, власти — и сам Павлов, и глава Госбанка СССР Виктор Геращенко — за несколько дней до ее объявления заверяли, что никакой реформы не будет.

Фактически реформа носила конфискационный характер и была необходима на той стадии деградации советской экономики. Но твердая рука КПСС, не терпящая инакомыслия, в итоге оказалась слабее невидимой руки рынка, и спустя полгода страна перестала существовать. Через семь лет кризис 1998 года преподал власти второй урок на тему губительности смешивания экономики с политикой и решения сиюминутных задач в ущерб стратегическим. Тогда уроки были усвоены.