Вооруженные силы Украины (ВСУ) сворачивают наступательные операции и переходят к стратегической обороне — об этом заявил главнокомандующий украинской армией Александр Сырский. Эксперты уже назвали этот переход свидетельством провала наступательной тактики ВСУ. Между тем о том, что происходит сегодня на линии соприкосновения в зоне специальной военной операции (СВО) не понаслышке знают бойцы отряда «Шторм» 136-й отдельной мотострелковой бригады Сухопутных войск России. О том, как меняется ситуация на линии фронта, о чем рассказывают пленные солдаты ВСУ и как дроны постепенно вытесняют бойцов с поля боя, «Ленте.ру» рассказал замкомандира отряда «Шторм» с позывным Лотос.
Боец с позывным «Лотос»: Я вырос в семье, которая не имела никакого отношения к армии. Мой отец прошел только срочную службу, а потом работал в речном гражданском флоте. Я хотел пойти по его стопам, но в 2013-2014 годы отправился на срочную службу в 136-ю отдельную мотострелковую бригаду, где служу и сейчас.
Это было место, где хотелось остаться, — Дагестан. Красиво, новая воинская часть и нормальные командиры. Я попал в небоевое подразделение — в батальон связи, где был водителем «КамАЗа». Но я часто смотрел на пехоту, разведывательный батальон и другие боевые подразделения.
Мне нравилось, что парни имеют непосредственное отношение к бою — постоянные стрельбы, вождение боевых машин, стрельба из них. Перед окончанием срочной службы мои командиры посоветовали поступить в военное училище. Я отнесся к этому скептически — не был уверен, что смогу сдать экзамены.
Вернулся домой, начал работать автомехаником, но все-таки решил параллельно готовиться к поступлению в Московское высшее общевойсковое командное училище, где готовят командиров мотострелковых подразделений, — и в итоге успешно сдал экзамены туда. Я окончил обучение с отличием и сам выбрал 136-ю бригаду, где проходил срочную службу.
Я мог распределиться и в том месте, где учился, мог поехать на Дальний Восток, однако Южный военный округ меня зацепил еще во время срочной службы. После распределения в 2020 году меня назначили командиром мотострелкового взвода. Затем я стал расти по службе и начало СВО встретил командиром мотострелковой роты. А осенью 2023 года меня повысили до заместителя командира отряда «Шторм».
В 2023 году СМИ не раз упоминали батальон «Шторм Z», состоящий из бывших заключенных. Ваш отряд имеет к нему отношение?
Нет, «Шторм Z» — это другое подразделение. Неформальное название нашего отряда — «Шторм», это производное от «штурмовой отряд». У нас бывших заключенных (спецконтингента) нет, но был опыт работы с ними.
С другой стороны, общество всегда будет максимально заостряться на преступлениях, которые совершили бывшие заключенные, получившие амнистию после СВО. Но все забывают о том, что преступления могут совершать и не сидевшие люди. При этом никакие общественные работы не исправят человека так, как боевые действия.
Наше подразделение — штурмовое, оно возникло на базе разведывательного батальона, который получил тяжелое вооружение. У нас служат и контрактники, и мобилизованные, и добровольцы — самые разные бойцы.
Все они проходят отбор, напоминающий тот, что проходят при приеме в спецназ, — нам важно понимать физические возможности человека. При этом к нам может прийти боец и 26, и 50 лет — все зависит от его здоровья. Если с ним серьезные проблемы, с которыми не пройдешь в экипировке 10 километров, то такого человека мы к себе не возьмем.
А вот стрелять из автомата новичок может и не уметь — такие люди у нас бывали, мы их учили с нуля. Если время позволяет, офицеры и бойцы делятся и более глубокими знаниями: например, как управлять квадрокоптером, ставить мины или снимать их. Но времени, к сожалению, нам почти всегда не хватает, поэтому учиться приходится очень быстро.
Первый штурм — это большое испытание для новичка?
Как ни странно, первый штурм, как и первый прыжок с парашютом, всегда проходит проще — после него обычно бурлит адреналин, много разных эмоций. Бойцы часто рассказывают, что в первый раз не испытывали того страха, который обычно приходит уже во время второго или третьего штурма.
Чаще всего боятся и уходят с поля боя люди, которые несколько раз участвовали в штурмовых действиях, потому что они знают, как там бывает: перед их глазами может стоять потеря или ранение товарища, это может подавить их. Поэтому именно когда боец идет на свой второй штурм, за ним нужно наблюдать особенно внимательно.
Во время штурмов вы находитесь на передовой рядом со своими бойцами?
Тут стоит оговориться: в первые месяцы СВО наши командиры и офицеры всегда ехали впереди личного состава и были очень близки к бойцам, поскольку как минимум лучше знали местность. Я сам как командир роты тогда был в 300-500 метрах от линии огня, одно время я даже ездил в БМП на месте наводчика-оператора.
Кстати, у Вооруженных сил Украины (ВСУ) условный командир роты вообще может сидеть в 5-10 километрах от линии огня — средства связи позволяют. Поэтому встретить украинского командира в окопе почти нереально.
Как изменилась ситуация в зоне СВО за последнее время?
На протяжении последних полутора лет линия фронта достаточно статична. Чем это плохо? Во-первых, страдает гражданская инфраструктура — населенные пункты, которые находятся на линии соприкосновения, практически полностью уничтожены от нашей стрельбы и стрельбы противника. Поля и леса также сжигаются артиллерией.
В итоге на линии огня остается голая земля — там просто нет укрытий, бойцы находятся на открытой местности. Получается, мы не можем создать хоть какой-то фактор внезапности, нас быстро замечают и наносят удар. И воевать в таких условиях, проводить без потерь штурмовые действия очень тяжело.
Даже если мы подошли без потерь к месту ведения боевых действий, то в ходе них раненые в любом случае появятся. А при отходе ранения и потери случаются за счет артиллерии противника и дронов. Мы можем успешно выполнить задачу, но, как только закрепимся, это место буквально закидывается дронами. Они просто вытесняют людей с поля боя.
Бойцы могут как-то противостоять этим беспилотникам?
Где-то год назад дроны, конечно, уже были — но в начале конфликта они были заточены только на уничтожение бронетехники и их было не так много. Сейчас же порой один беспилотник может выслеживать одного солдата. При этом сегодня нет гарантированных средств противодействия, которые позволили бы обезопасить наших бойцов от таких дронов.
В то же время у противника остаются минометы и артиллерия. Чем дольше будет продолжаться СВО, тем сложнее человеку будет там находиться. Представьте: есть стандартная штурмовая группа в десять человек. Если дрон прилетит в эту группу и ранит одного-двух бойцов, мы теряем не только раненых, но еще человек четырех, которые будут их эвакуировать.
В итоге из штурмовой группы в десять человек остаются только четыре бойца — этого мало для выполнения задачи. Сейчас мы работаем над тем, чтобы лучше противостоять дронам: для нас как для пехотинцев это очень важно, мы проявляем инициативу с низов, не полагаясь на начальников.
Потому что с каждым месяцем находиться на поле боя становится все более невыносимо.
Как вы видите решение проблемы боевых дронов?
Еще в 2022 году появилось видео, на кадрах которого один дрон сбивал другой. В 2023 году бывали случаи, когда беспилотники влетали в наземные радиоуправляемые гусеничные платформы. Думаю, дальше таких случаев будет все больше — и однажды человеку просто не останется места на поле боя.
Дело в том, что все ресурсы будут направлены как на совершенствование дронов, так и средств борьбы с ними. Если у одной из сторон появится средство, которое изменит ход войны, она, скорее всего, победит. Такое средство, по опыту прошлых войн, всегда появляется — значит, его стоит ждать и в этом конфликте.
Пока все шансы — у нас, с нашей военной промышленностью и ресурсами. Я верю в наших инженеров и конструкторов.
Вам приходилось общаться с пленными бойцами ВСУ?
Я общался с ними и на первых этапах СВО, и недавно — месяца два назад. Заметил очень большую разницу. Вначале пленными были молодые ребята 18-25 лет, которые просто приходили к нам и говорили, что не хотят погибать и принимать участие в конфликте. Но сейчас пленные — это люди старше 40 лет, простые мужики, которым недавно вручили оружие.
Я бы не сказал, что они сильно отличаются от наших бойцов — порой даже не говорят на украинском языке. На Украине вообще очень мало людей, которые говорят только на украинском. Кроме того, среди бойцов ВСУ много людей с промытыми мозгами. Мы находили в телефонах погибших противников видео с благодарностью западным партнерам за оружие и боеприпасы.
И тут возникает вопрос — а за что ты благодаришь? Тебя одели, обули и отправили воевать против такого же народа якобы под эгидой защиты твоей земли. Ладно, если бы эти западные партнеры находились бы с тобой в одном окопе. Они просто тебе все оплатили, и ты пошел погибать.
Что касается отношения к пленным, то, если они сдаются сами, это одно дело. Если же мы захватываем пленных в результате своих слаженных действий, то к ним немного другое отношение.
Как в целом вы относитесь к противнику?
Украина и люди, которые там находятся, — это идентичный с нами народ, хитрый и неглупый, как мы. Моментами они нас даже опережают. Их сила в том, что они такие же — бьются до последнего. Но их слабость в том, что из-за доверчивости и простоты им очень легко что-то внушить. Так Запад и создал нам врага в лице братского народа.
Она — не на перспективу, она в моменте. Как спичка вспыхнула — так быстро она и потухнет. И мы своим профессионализмом, своим отношением должны показать это гражданскому населению Украины. Украинцы сами должны оценить перспективы своей жизни. Они сами должны понять, что им нужно быть вместе с Россией. Именно это и будет победой.